Док слегка потемнел лицом и наставительно постучал пальцем по стойке.
— Я положил ее сюда, а теперь она исчезла. Кто-то ее слямзил!
— Надеюсь, вы не собирались оставить ее вместо чаевых, — осведомился я, заразившись духом общего веселья.
Док оскорбленно уставился на меня, не ожидая такого предательства.
«Et tu, Mickey?»[1], — словно говорил его взгляд.
Но тут вмешался Сэм.
— Полагаю, это зависит от того, сколько зубов осталось в челюсти. Стоит положить ее под подушку, и можно вытянуть у гномов кругленькую сумму, — заметил он, лукаво сверкнув глазами.
Хеннесси только головой покачал, поражаясь вздору, который способны нести простые смертные.
— Кому нужно красть подобные вещи? — вопросил он, вступая в общий оркестр голосов.
— Самсону, — предположил Денни, — если бы филистимляне вздумали сюда забрести.[2]
Денни, человеку религиозного склада, легко приходили на ум примеры из Библии. Док, весьма неплохо разбиравшийся в Священном Писании, перегнулся через беднягу, сидевшего между ним и Денни и вынужденного слушать перепалку с обеих сторон, и протянул сладким голоском:
— По-моему, речь идет не о твоей челюсти!
— Слишком много пены, — пробормотал вышеуказанный бедняга.
Денни и док дружно выпрямились, ошеломленные подобным кощунством. Сэм так и взвился:
— Слишком много пены, говорите? Черт возьми, я всегда наливаю по мерке, а тот, кто утверждает обратное, грязный лжец!
Мужчина растерянно моргнул.
— Что? А, это…
Он вытаращился на толстостенную пивную кружку.
— О, я не имел в виду ваше прекрасное пиво. Просто отвечал на вопрос джентльмена относительно его челюсти. Я говорил о квантовой пене.
Хеннесси задумчиво поскреб подбородок.
— Квантовая пена, говорите? Так речь идет об австралийском пиве?
— Нет. О вневременности, наступившей до Большого Взрыва. Мы называем ее «квантовой пеной».
О'Дохерти налил очередную кружку и торжественно водрузил ее на стойку перед незнакомцем.
— В самую точку, парень, и, пожалуй, стоит поставить добрую пинту, чтобы узнать, какая связь между этим самым Большим Взрывом и челюстью дока Муни.
— Это не моя челюсть, — снова запротестовал док, но никто уже не обращал на него внимания.
— Не челюстью, — поправил мужчина, — а исчезновением челюсти.
* * *— Меня зовут Оуэн Фицхью. Сам я физик, служу в университете, но моим хобби всегда были капризы и странности Вселенной. Квирки[3] и кварки, — как любит говаривать мой коллега. Одной из таких причуд я называю то, что принято именовать «фантомной памятью» и «беспричинные или необоснованные предметы». Нетомистические события, если хотите получить достойное философское наименование моей теории[4]. Приходилось ли вам когда-нибудь безуспешно разыскивать предмет, помещенный, как вы твердо помните, в определенное место? Или наоборот, находить небольшие вещицы, о существовании которых понятия не имели? Вспоминать телефонные номера или свидания, которых, как позже выяснялось, в природе не существовало?
— Как-то у меня на брелоке висел ключик, — вставила Мора Лафферти, — который не подходил ни к одному замку. Я и сейчас не представляю, откуда он взялся.
— Однажды я должен был встретиться с девицей в Бридли Линч, — добавил Денни, — но когда пришел, она клялась, что ни о каком свидании слыхом не слыхивала.
Док расплылся в злобной улыбке:
— Подумаешь! Тут нет ничего таинственного.
Фицхью кивнул.
— Мои любимые аномалии напрямую связаны с маленькими объектами или обрывками информации. Обычно, если мы вообще соизволим заметить что-то неладное или необычное, относим это на счет плохой памяти, но я от природы скептик и задался вопросом: а вдруг это не мы, а сама Вселенная иногда страдает забывчивостью?
Денни и док пригвоздили беднягу к месту скептическими взглядами. Сэм одернул передник и, наклонив голову, с интересом воззрился на клиента.
— О чем это вы?
— История — это цепь случайностей, — изрек Фицхью.
Сэм кивнул.
— Так оно и есть.
Но Денни поскреб в затылке.
— Если и так, я в жизни этим не заражался.
— Мне следовало бы сказать, что история — цепь причинно-следственных событий, — поправился физик. — Одно ведет к другому, к третьему и так далее. Часто великие деяния основаны на крошечных, вроде бы ничем не связанных происшествиях.
Из кабинки за спиной физика донесся голос Уилсона Картрайта, университетского профессора истории:
— Святая правда. В 1762 году курьер конфедератов потерял копию карты диспозиции войск генерала Ли. Двое северян-фуражиров нашли документ, и Маккеллану с величайшим трудом удалось выиграть битву при Антитаме, что дало Линкольну повод обнародовать Манифест об освобождении рабов. Когда новость достигла Англии, кабинет министров пересмотрел свое решение послать помощь конфедератам. Вследствие чего… — он поднял кружку и отсалютовал всему бару, — …мой дед стал свободным человеком.
Хеннесси кивнул.
— Па точно так же познакомился с мамой. Еще один незначительный факт, хотя исход был не столь монументальным. Как война и свобода. Он был в бегах… все это происходило в Тревожные годы[5], когда Большой Парень сцепился с Длинным Парнем и это плохо кончилось для них обоих. Так вот, па оказался не на той стороне… ну, вы понимаете, о чем я. В итоге па улизнул в Уотерфордские холмы и, оказавшись на перекрестке, подбросил монетку. Так простой шиллинг послал его в Баллинахинч, где моя старушка-бабушка содержала паб, а ма обслуживала столы. Ну, па был не из тех, кто пройдет мимо паба, не промочив горло, вот и…
Длинное мучнистое лицо Хеннесси внезапно залилось краской:
— Вот и появился я. Упади монета решкой вверх, он давно уже валялся бы мертвым в канаве, поскольку его враги сидели в засаде на другой дороге. Одно вело к другому, и…
Он показал отвислым подбородком на стену напротив, где висело фото, на котором совсем молодые Хеннесси и О'Дохерти красовались во всем черно-белом великолепии перед только что открытым ирландским пабом, скрестив руки на груди.
Док Муни поднял кружку.
— Я всегда считал вас необыкновенным человеком, Хеннесси. Не похожим на других.
— Именно это я и хотел подчеркнуть, — обрадовался Фицхью. — Все на свете необыкновенно. Уникально и, следовательно, хрупко. Недолговечно.
— Хрупко, — повторил Хеннесси. — Любопытное слово.
— Хрупко, — утвердительно кивнул физик. — Слабый толчок, едва заметный удар… Видите ли, квантовая пена подвержена внезапным, спонтанным возмущениям. Я сказал бы, нарушениям равновесия. Это создает вероятностные волны в континууме, который распространяется вниз по временному потоку, создавая новое прошлое. И стирая старое. Того, что было вначале, нет и уже не будет.
Сэм поморщился от неуклюже переделанной цитаты, но Денни Маллони мгновенно просветлел, что, на мой взгляд, было плохим знаком.
— Желаете сказать, — пропел он, — что все эти скелеты динозавров и тому подобное могли попасть в землю всего несколько тысяч лет назад?
Фицхью задумчиво мигнул.
— Разумеется, это вполне возможно, — медленно протянул он. — Да. Предположим, эволюция с самого начала шла иным путем. Что если эти странные создания из Берджесс Шейл, о которых я читал, задушили наши привычные филюмы[6], и через некоторое время странные твари населили нашу землю шестьдесят миллионов лет назад, твари, не имевшие никаких возможностей превратиться в человека. Потом в пене лопнул пузырек, пославший рябь по временной линии, и вот теперь вместо безымянных существ в глине оставили свои скелеты динозавры. Поэтому, да, в одном смысле новое прошлое могло образоваться несколько тысяч лет назад, но в другом… как только это самое прошлое было создано, иного просто не существует.
Денни поджал губы. Не думаю, что задавая свой вопрос, он представлял себе иную эволюцию. Но сидящие вокруг стойки ошеломленно пожимали плечами и покачивали головами. Заметив волну недоумения, пробежавшую по бару, Фицхью объявил:
— Может, с помощью рисунка станет яснее.
Он схватил салфетку и принялся энергично чертить. Со своего места я никак не мог понять, что он там малюет, и Хеннесси, видя мою досаду, поманил меня внутрь заповедной зоны.
— Идите сюда, — пригласил он. — Сегодня яблоку негде упасть и лишние руки не помешают.
С этими словами он удалился утолять ненасытную жажду.
Подвязав передник, я возвратился к стойке — как раз вовремя, чтобы услышать объяснения Фицхью.
— Это континуум в исходном состоянии.
Я взглянул на салфетку и увидел три буквы:
А→ В→ С
— Это континуум в исходном состоянии.
Я взглянул на салфетку и увидел три буквы:
А→ В→ С
— Потом квантовое возмущение изменяет событие «А» на событие «А*». Блуждающий хронон — квант времени — вылетает из пены и ударяет, как бильярдный шар.
Фицхью повернулся к доктору Картрайту, который давно выполз из кабинки и стоял позади.
— Возможно, ваш курьер-конфедерат вовсе не потерял пакет.
Он снова поднял салфетку.
А* В→ С→ D
* * *Верзила-историк задумчиво свел брови и кивнул. Мора Лафферти, присоединившись к мужчинам, перегнулась через его плечо.
— А зачем вы добавили «D»?
— О, время не останавливается только потому, что где-то все переворачивается с ног на голову, — отмахнулся физик. — Настоящее — это… назовем его «фронтальной волной» Большого Взрыва, прокатившейся через бесформенность, аморфность и оставляющей за собой время. Но за ней должна хлынуть «фронтальная волна» нового варианта, изменяющая все первоначальные последовательности «А». Когда гребень волны достигает «В», событие «В» перестает существовать, а вместо него происходит нечто другое, назовем его «G».
А*→ B G C→ D→ E
— Почему «G»? — удивился Денни, сосредоточенно вглядываясь в рисунок. — Почему не назвать его «В*»?
— Да какая разница, болван ты этакий! — возмутился док Муни. Фицхью сделал гримасу.
— Собственно говоря, разница есть. Не хочу даже предполагать, что «В» происходит иначе, потому что оно может вообще не случиться.
— Верно, — поддакнул Картрайт. — Если бы Маккеллан не перехватил приказы Ли, исход Антитама был бы совершенно отличным от первого. И вообще, не случилось бы никакого сражения при Антитаме. Маккеллан пошел в атаку лишь потому, что таков был приказ Ли. Без этого произошла бы иная битва в другом времени и другом месте.
Теперь уже почесал в затылке я:
— Но вы не изменили «С», «D» и «Е»!
— Потому что волновой фронт еще не достиг их.
Фицхью снова опустил нос в салфетку.
— Вот, это следующий квант времени в следующую парасекунду.
A*→ B G→ C Н→ D I E→ F
— Как видите, исходная причинная связь все еще распространяется, и событие «Е» приводит к событию «F». Но перемены уже наступают. Теперь волны движутся быстрее времени, точно так же, как вода течет быстрее по прорытому каналу, чем по целине. Но для того, чтобы объяснить это на более высоком уровне, необходимы два разных типа времени. Рано или поздно волна перемен докатывается до настоящего, смешивается с первичной волной Большого Взрыва, и замещение полностью совершено.
Он в последний раз показал нам салфетку.
А*→ B G→ C H→ D I→ E J→ F K→ L
— Даже наши воспоминания преобразуются, — добавил он. — Соответствующая волна — и мы можем сидеть здесь, обсуждая победу Ли.
Доктор Муни потер подбородок и нахмурился.
— Да, но есть одна проблема, — заметил он со смешком, словно подозревая, что его попросту дурачат. — Если наши воспоминания переформируются, то как мы способны узнать, что прошлое было вовсе не таким, каким его представляют?
По лицу Фицхью пробежала тень.
— Обычно… никак.
Док Муни хлопнул себя по лбу:
— Старый дурак! Собирался было положить челюсть в карман, но так и оставил на письменном столе! Подумать только, все это время она преспокойно лежала в лаборатории!
Он вызывающе воззрился на оппонента. Фицхью серьезно кивнул. Правда, его рыбьи глаза при этом ничего не выражали.
— Да. Хотя, по-видимому, далеко «не все это время». Если в тот момент, когда вы положили челюсть на стойку, настоящее накрыла волна перемен, вас на кратчайший миг «зажало» между двумя противоречивыми, я бы сказал, конфликтующими воспоминаниями. Фрагмент первоначального воспоминания мог сохраниться. И вот вы сидите в «L», вспоминая частицу «F» вместо «К». У французов есть для этого подходящий термин…
Он щелкнул пальцами в поисках нужного слова.
— Merde[7]? — с невинным видом предположил док.
— Дежа вю? — подсказала Мора.
Фицхью покачал головой.
— Нет. Дежа вю — это когда волна перемен не влияет на вашу личную историю, так что вместо воспоминаний о давнем прошлом вам кажется, что происходящее сейчас уже когда-то с вами было. — Он оглядел каждого, и на этот раз мне показалось, что в его глазах светилось безбрежное одиночество. — Поэтому фантомные воспоминания почти всегда включают в себя всякие пустяки.
Сэм поднял пустую кружку Фицхью, покачал в ладонях и пристально уставился на физика:
— Почти всегда, — многозначительно сказал он.
Фицхью потряс головой и показал на кружку:
— Еще одну, пожалуйста.
— Решайтесь, — посоветовал Сэм. — Лучше выложить все, как есть, чем носить такое в душе.
— О чем это он? — прошипел Денни.
— Чушь собачья, — буркнул док.
Музыкальный автомат на весь зал заиграл «Гимн примирения», и Фицхью поморщился от раздирающих уши воплей свистулек и скрипок. Кто-то из парней заорал: «Хо!» — и захлопал в ладоши.
— Вы считаете меня идиотом. Чокнутым.
Сэм пожал плечами.
— А если и так, какая разница?
— Верно, — поддержал док Муни. — Все мы знаем, что Денни — психованный осел, но это не мешает мне время от времени ставить ему кружечку.
Денни, удивительно быстро чуявший, куда дует ветер, особенно когда ставки были высоки, немедленно протянул ему кружку.
— Вы все слышали?
Честно говоря, док не так уж часто попадался на собственную удочку, но если уж так случилось, достойно смирился с поражением. Пока я наполнял кружку Денни, Фицхью, похоже, заглянул в самый дальний уголок своей души.
— Видите ли, — наконец выговорил он, — мозг накапливает воспоминания как голографическим, так и ассоциативным способами. Поскольку память — это голограмма, можно восстановить целое по уцелевшему фрагменту. Так как воспоминания хранятся ассоциативно, одно всплывшее в голове воспоминание может вести к другим. Эти осколки записанных одно на другом воспоминаний внедрены в наши умы наподобие лишних генов в ДНК. Именно с их помощью можно объяснить существование наших «прошлых жизней», синдром ложной памяти, непостижимые случайности, необратимые изменения личности или… или…
Он запнулся и вздрогнул.
— Ах, Господи, что я наделал?
— Вероятно, такое, что нуждается в исповеди, — предположил О'Дохерти.
— Вам?
Сэм не оскорбился.
— Нам, — согласился он, — или таким, как отец Макдевитт.
Фицхью опустил голову. Теперь в его глазах плескались страх, скорбь и отчаяние. Что же за исповедь предстоит выслушать нам, не имеющим силы ни осудить, ни отпустить грехи?
Мора положила руку на плечо физика.
— Продолжайте, — попросила она.
Картрайт пробурчал что-то ободряющее, а у Денни хватило совести держать рот на замке.
Наконец Фицхью прерывисто вздохнул и выцедил воздух сквозь стиснутые зубы.
— Человек не может отвечать за то, чего никогда не было, верно?
Сэм пожал плечами.
— Так или иначе, ответственность — вещь редкая в нашем мире: внебрачный ребенок, от которого часто отказываются.
— Все началось со сна, — сообщил Фицхью.
— Так часто начинается. И кончается тоже.
— Я не женат, — продолжал он, — и никогда не был женат. Время от времени появлялись женщины, и мы неплохо ладили, но долго никто не задерживался. Знаете, как это бывает: думаешь, что жениться слишком рано… пока не становится чересчур поздно.
— Ну уж нет, никогда не поздно, — возразил О'Дохерти, — особенно если попадется ТА САМАЯ.
Фицхью ответил слабой улыбкой.
— В этом вся проблема. Может, однажды и нашлась бы такая. Но…
Он снова погрустнел и тяжело вздохнул.
— Я живу один в доме на Тринадцатой улице. Дом немного великоват для меня, да и соседи не так чтобы очень, но арендная плата невелика, а я люблю, когда места много. Гостиная, столовая, кухня плюс две спальни, одну из которых я использую как кабинет. Лестница из кухни ведет в захламленный, неоштукатуренный подвал. Так вот, последнее время я вижу один и тот же сон. Будто спускаюсь по ступенькам и попадаю не в собственный подвал, а в совершенно другой дом, и прохожу мимо пустых спален, кухни, где в раковине громоздится немытая посуда, а плита покрыта слоем жира, и наконец попадаю в гостиную, обставленную удобной, но старомодной мебелью. На всем лежит толстый слой пыли и отпечаток полной запущенности, но в то же время все настолько знакомое и родное, что я часто просыпаюсь со слезами на глазах.
— Это подсознание, — заметил док, — играет с вами злую шутку. Всему бедой этот ваш убогий подвал.