Меня вызвали в штабную палатку. Там меня и ждал щеголеватый, гладко выбритый капитан в модном камуфляже. Казалось бы, какая может быть в армии мода – форма одежды единая, утверждена приказами и инструкциями. Но у кого есть возможность, те обзаводятся армейским камуфляжем недоступной для «простых смертных» натовской раскраски. Видимо, у капитана такая возможность была. И обувь у него не уставная – какие-то импортные боты с высоким берцем, может, Австрия, может, Канада. И кепка у него «фирменная» – наглаженная, со вставками. А ведь холодно на улице, январь месяц как-никак. Но, видимо, он считал, что его здесь ждут теплые кабинеты и салоны служебных машин. Может, он и на девочек рассчитывал.
Капитан глянул на меня неприязненно. Так может смотреть опрятно одетый человек на грязного вонючего бомжа. А я и был по сравнению с ним бомжом. Здесь не было никаких условий для того, чтобы следить за собой. Обмундирование стирать смысла нет – сегодня чистое, а из боевого охранения вернешься, снова весь в грязи по самые уши. Зима-то здесь холодная, но минусовая температура держится недолго, а при плюсовой – одна сплошная грязь вокруг.
– Что вы усмехаетесь, Корнеев? – нахмурился капитан.
– Короче, – опускаясь на скамью, сказал я.
После того, что я пережил в Грозном, меня ничем невозможно было напугать. Захотят арестовать, так я сбегу – мои ребята же мне и помогут. Еще и капитану люлей навешают. Так что уйти в бега не проблема. А жить я могу где угодно, хоть на свалке с бомжами. Но это вряд ли... Я стал прокручивать в голове возможные варианты моего дальнейшего существования. Неторопливо прокручивал. Время у меня было. После моего «короче» капитан минуты три буравил меня ошалевшим от возмущения взглядом.
– Я вас не понял, Корнеев, – наконец родил он.
Я лишь пожал плечами в ответ. Плевать мне, понял он что-то или нет.
– Да, распустились вы здесь... – посетовал следователь.
Я посмотрел на него просительно-требовательным взглядом. Хватит вокруг да около ходить, дело пора говорить.
– Вы, Корнеев, наверное, знаете, что нарушили подписку о невыезде? – заговорил капитан.
– Приказ у меня был...
– Ну, я не знаю, основание это или нет...
– Короче.
На этот раз он не возмутился. Понял, что лебезить перед ним я не собираюсь.
– Если короче, то заехал я к вам, Корнеев, так сказать, по пути. Должен сообщить, что все обвинения с вас сняты...
Начало разговора не предвещало ничего хорошего. А тут такой поворот... Или я ослышался?
– Обвинения, говорю, с вас сняты... – словно делая над собой усилие, повторил следователь.
– Так оно и должно так быть. Не трогал я его...
– Там целая история, Корнеев...
Капитан достал из нагрудного кармана куртки пачку «Мальборо» в белой упаковке. Я такие в Москве курил – супер. Любезно предложил мне сигарету. Я решил отказаться и даже сунул руку в карман за дешевой «Примой», но передумал. Человек приятную новость принес, а я оскорблять его буду. Взял сигарету, закурил. И так легко на душе вдруг стало... Еще бы мир в радужные тона окрасился. Но вряд ли это когда произойдет...
– Рухлин, можно сказать, сексуальным маньяком оказался, – еще больше ошеломил меня капитан.
– В каком смысле?
– Ну, не в самом прямом...
Оказалось, что, пользуясь своим положением, Аркадий Васильевич домогался своих студенток. С кем-то получалось, с кем-то нет. Одну студентку он взял силой. Пострадавшая заявление в милицию писать не стала, но все же история получила огласку. Этим и объяснялись его неприятности на работе, о которых говорила Вика. Что за неприятности, не говорила. Может, скрыла, может, не знала. Но, так или иначе, Аркадию Васильевичу в институте сделали клизму. Ставился вопрос об увольнении. И уволили бы, если бы не брат потерпевшей. Он подговорил дружков, подкараулил Рухлина возле дома, когда он выносил мусор. Содержательная беседа закончилась для физрука реанимацией...
– Он же по жизни ненормальный, – с презрением к Викиному отцу заметил я.
С презрением к отцу, но не к ней... А что, если эта мразь и сделала Вику женщиной? Что, если он домогался и получал в пользование родную дочь?.. Эта мысль вогнала меня в самый настоящий ступор. Упади сейчас под ноги граната без чеки, я бы просто физически не смог выйти из транса, чтобы среагировать.
– Да, за что боролся, на то и напоролся... – соглашаясь, кивнул капитан.
– Как это все далеко, – в раздумье усмехнулся я.
– То есть...
– Так далеко, как будто все это из другой жизни...
– А-а, да, наверное... Я слышал, у вас тут такая заварушка была...
– Заварушка – это пирушка с мордобоем. А у нас война, капитан...
– Ну да, ну да... Я мог бы и не заезжать к вам, Корнеев, но раз уж такая оказия. В общем, дело в отношении вас закрыто, так что можете дышать свободно. А я поеду, мне в Ассиновскую надо...
– Неспокойно там.
– Ничего не поделаешь, работа такая. А то вы тут, наверное, думаете, что мы штабные крысы? – с упреком спросил капитан.
Угрызений совести я не почувствовал, но все же стало немного неловко. Нехорошо я думал о следователе прокуратуры – щеголь, чистюля. А ведь он действительно мог мимо меня проехать и не сообщить мне приятную новость. А не проехал. И дальше ехать собирается – пусть и не в самое пекло, но нарваться на засаду может запросто. И не боится, потому что у него тоже есть чувство долга...
– Да, кстати... – спохватился следователь.
И передал мне два запечатанных конверта.
– Вот прихватил, от родителей твоих и от девушки...
Конверт с письмом от родителей приятно согрел душу, а с письмом от Вики – вызвал жаркий прилив чувств к сердцу. И смягчилось сердце, и подступили слезы к глазам.
– Спасибо вам, товарищ капитан!
– Да ладно, чего там... – растрогался следователь.
Письма я читал в землянке. Разумеется, начал с того, которое прислала Вика.
«Здравствуй, Корней!..» Не любимый, не родной, просто Корней. Ну да ладно... «С наступающим Новым годом тебя! Желаю тебе всего самого лучшего. И главное, счастья в личной жизни. Пишу это письмо с мыслью о тебе. Прошу у тебя прощения за себя и за маму, ведь мы думали, что это ты избил моего отца... Наверное, следователь тебе все рассказал. Но ты ему не верь. Отец мой совсем не такой, его оговорили. Тебя же тоже оговорили, но ты ни в чем не виноват... Ладно, не буду тебя утомлять. Скажу, что очень соскучилась по тебе, жду не дождусь, когда ты вернешься домой... Твоя мама говорила, что вашу часть отправили в Чечню. Не знаю, что вас там ждет, но предчувствие у меня тревожное, как бы не случилось чего. Береги себя. Помни, что я жду тебя. Жду тебя живого и здорового, но если вдруг что-то случится... Тьфу-тьфу, не хочу даже думать об этом, но все же, если вдруг что, я все равно хочу быть с тобой... Пиши мне, буду ждать ответа, как соловей лета. Не прощаюсь! До следующего письма! А лучше – до встречи!..»
Письмо было написано мелким четким почерком, и несколько грамматических ошибок, которые я заметил, казались вовсе не досадной случайностью. Вика поздравляла меня с наступающим Новым годом, значит, письмо было написано еще до того, как страна узнала о «героическом» штурме Грозного. А может, в России вообще никто не знает, как мы сгорали в огненном котле... Лучше бы Вика ничего не узнала. Ведь она так волнуется, переживает за меня. Ждет меня с войны. Живого и здорового. Но если вдруг я стану калекой, она не отречется от меня... Про любовь она не написала ни слова. Но этим чувством была пронизана каждая строчка. Она любила меня. Она очень меня любила... И я очень ее любил. Очень-очень. Я обязательно выживу на этой войне, обязательно вернусь домой, чтобы поскорее обнять и прижать к сердцу свою любимую...
Глава 5
А война продолжалась. Не успел я ответить на долгожданное и многообещающее письмо, как в роту прибыло пополнение. Сорок шесть солдат второго года службы – из нашей же дивизии – с техникой и вооружением. Ротный с ходу оседлал пополнение, и нас вытащили из нор. Десятого января начались занятия по боевой и тактической подготовке. Действия пар и троек на подходах и внутри зданий, разведка целей, правила применения ручных гранат при ведении боевых действий в городе, элементы военно-медицинской подготовки и так далее и тому подобное. Меня к занятиям ротный не привлекал, и вовсе не потому, что я все знал и умел. Причиной была моя раненая нога. Рана хоть и затянулась, но лучше лишний раз ее не трогать.
А двенадцатого января рота получила боевую задачу. Снова Грозный, снова бои за город...
– Можем оставить тебя в санбате, – сказал мне ротный.
Я так на него посмотрел, что он понял меня без слов.
– Готовь взвод к маршу...
Точно такую же задачу поставил мне и взводный Урусов.
Нам понадобился всего час, чтобы подготовить колонну к маршу. Вечером мы были в Моздоке, там переночевали, а утром на самолетах вылетели в Грозный. В аэропорту получили задачу овладеть зданием Совета Министров...
В Грозном шли бои, но уже не было той бестолковости, из-за которой в страшную новогоднюю ночь погибли тысячи российских солдат. Чувствовалось общее командование, более-менее наладилось взаимодействие, и молодых солдат, по возможности, перестали привлекать. Но все же не все было так гладко, как хотелось. В основной своей массе чеченские боевики были взрослыми мужчинами, почти все в свое время отслужили в рядах Советской армии. Они защищали свой город, они дрались за свои улицы и дома. И, судя по всему, они не испытывали нехватки оружия и боеприпасов. Потери несли обе стороны. Аура смерти темной тучей витала над страшным городом...
Вместе с нами здание Совмина должны были штурмовать две роты мотострелкового батальона. Пока наши командиры уточняли общую задачу, налаживали взаимодействие, мы знакомились с нашими боевыми соратниками. Ребята мне понравились. Не скажу, что все рвались в бой. И страх в их глазах угадывался, но это ничего – ведь смерти не боятся только психи. Зато в их взглядах не наблюдалось панического животного ужаса. Они уже знали, что с чеченцами можно воевать, что их можно побеждать. А мы им подсказали, как это можно делать. Ведь мы уже побывали в бою, и победы у нас были – пусть частного характера, но были. Вспомнить хотя бы тот случай, когда мы уничтожили снайперский и пулеметные расчеты в захваченном врагом доме...
Я заметил, как один мотострелок соединяет изолентой сложенные «вальтом» два магазина. Мне понравился воинственный блеск в его глазах. Парень настраивал себя на предстоящий бой, только вот метод, которым он придавал себе решимости, вызывал нарекания.
– Зачем ты так делаешь? – спросил я.
– Как зачем? – удивленно и снисходительно глянул на меня парень. – Так быстрей...
Пришлось объяснять ему, что в бою при стрельбе вольно или невольно ему придется упирать автомат «рожком» в землю, отчего может забиться грязью подаватель нижнего магазина. Вставишь такую обойму в свой автомат, а стрелять не сможешь. Начнешь разбираться, нервничать – упустишь момент, зато поймаешь пулю. Также объяснил, что сначала магазин снаряжается трассирующими патронами, а потом уже обычными. Практический смысл такой тонкости налицо: пошли трассеры – значит, магазин уже пуст, пора его менять. Но менять нужно так, чтобы последний или предпоследний патрон оставался в патроннике, в таком случае после смены магазина совсем не обязательно тратить время на передергивание затвора. Пустой магазин желательно отбросить в сторону, чтобы потом случайно не перепутать с полным...
Солдат выслушал мой инструктаж, согласился со мной и стал разъединять магазины, но я снова его остановил.
– Не надо, впереди марш...
И снова пришлось объяснять, что два соединенных вместе магазина хороши на марше, когда приходится отражать внезапное нападение с брони... Оказалось, я знал немало тонкостей, которые неведомы были необстрелянным мотострелкам. И я готов был поделиться с ними всеми своими знаниями, но прозвучала команда «К машине!». И снова марш, и снова в бой...
Тринадцатое января. Канун старого Нового года. Снова нас ждала новогодняя ночь. Я очень надеялся, что кошмар больше не повторится...
Наш командир предложил начать операцию с наступлением сумерек, когда наблюдение со стороны противника затруднено. Предложение было одобрено, и к наступлению темноты мы должны были скрытно выйти на рубеж перехода в атаку. И мы выходили – короткими перебежками, по три-четыре человека в группе, режим тишины соблюдался неукоснительно. Начальный этап операции закончился благополучно. Уже одно это вселяло надежду на благополучный исход. Но в любом случае легкой жизни ждать не приходилось.
Мы заняли небольшой дворик перед зданием Совмина. В саперах мы не нуждались: предназначенный для захвата объект еще до нас неоднократно пытались взять штурмом, поэтому проломов в стенах было более чем достаточно.
По условному сигналу мы рванули в атаку. Я шел впереди с первым отделением своего взвода. Урусов предоставил эту почетную миссию мне, а сам остался со вторым отделением. У каждого отделения своя, четко определенная задача. Первая единица должна была выдавливать боевиков из помещения посредством ручных и подствольных гранат. Второе отделение должно поддерживать первое огнем и зачищать оставшиеся после него помещения. Ну а третье отделение закреплялось на зачищенной территории – организация обороны, контроль за подступами к зданию... Так мы и действовали.
Мы сумели застать противника врасплох. Первое попавшееся на пути помещение было закрыто, но Пашка Игольник вышиб дверь ногой, а я швырнул внутрь сначала одну, затем – сгоряча – вторую гранату. Мы забросали гранатами вторую комнату, а шедшее за нами отделение зачистило первую. Так и шли – быстро, стремительно. Мы несли смерть, но я уже не сомневался в правомочности своих действий. Мы мстили за своих павших товарищей. За черное платили черным. В этих красках не было никаких полутонов. И попадись мне сейчас чеченец с русским именем Сергей, я бы не задумываясь нашпиговал его свинцовой кашей. Но мне на пути попадались другие чеченцы. И я никого не жалел. Как не жалели меня – ни тогда, ни сейчас...
Нам понадобилось всего двадцать минут, чтобы выполнить поставленную задачу. Мы захватили выделенный нам сектор здания. Но, как оказалось, его еще нужно было удержать...
Но бояться нам было нечего. И командиры у нас грамотные, и мы сами с усами. С оружием и боеприпасами тоже полный порядок. Мы сумели наладить систему перекрестного и кинжального огня, организовали охрану и оборону позиций.
Далее началась снайперская война. Но мы были готовы к этому. Правда, прежде чем перевести чашу весов в нашу пользу, мы потеряли двух наших снайперов. Парни повелись на хитрую приманку, которую предложили им коварные «чехи». Они действовали группами из двух снайперов – ложного и настоящего. Сначала в оконном проеме соседнего корпуса появлялся боевик, а вместе с ним как бы случайно засвечивался работающий с ним в паре снайпер. Наш стрелок отрабатывал фальшивую цель, а настоящий снайпер уничтожал его самого... Так мы потеряли двоих. И продолжали бы терять своих стрелков дальше, если бы Урусов не разгадал хитрость подлого врага. Теперь мы провоцировали снайперов открыть огонь, а Урусов и другие спецы выбивали из них весь кураж вместе с жизнью. В число таких спецов посчастливилось попасть и мне. У «чехов» было много снайперов, и нам нужно было противопоставить им такое же количество. Штатных винтовок не хватало, но на такой случай у нас имелись прицелы, которые можно было ставить на наши автоматы. Так мы и делали – снимали гранатометные прицелы и ставили снайперские. И воевали, воевали...
После полудня следующего дня боевики попытались выбить нас из захваченного здания штурмом. Сначала плотно обстреляли нас из гранатометов, а затем бросили в бой живую силу. Но мы были готовы к этому. И без особых проблем отбили атаку...
Мы удерживали свои позиции до тех пор, пока успешными штурмовыми ударами других подразделений не было очищено от врага все здание целиком. Мы выбили противника, мы победили. Потому что воевали грамотно не только мы, но и те, кто нас поддерживал. Чувствовалось и общее руководство операции... Если бы мы воевали так в ту страшную новогоднюю ночь, мы бы уже давно захватили Грозный...
Грозный захватили в начале марта. Затем был Гудермес и Аргун, после – Ачхой-Мартан и Бамут. Война шла полным ходом. Война, в которой мы одерживали победу за победой. Только мы так и не поняли, зачем нужна была эта война. Зато знали, что победы нам нужны как воздух...
В конце апреля я получил последнюю свою боевую задачу на этой войне – скрытным маршем выдвинуться в район Моздока, захватить аэродром и совершить вылет в Москву, с последующим ее захватом. Говоря иначе, закончился срок моей службы, и меня увольняли в запас. Война войной, а дембель по распорядку... Насчет Москвы я несколько загнул. Сначала нам, то есть группе дембелей, предстояло прибыть в расположение нашего полка, и уже оттуда по домам.
Но сначала мы должны были добраться до Моздока. А путь не близкий. И опасный. Но нам подфартило. В Моздок вылетал вертолет, в нем нашлось место для дембельской партии из четырех человек.
Оружие у нас забрали перед самым вылетом. Нам оно уже больше ни к чему. Прощай оружие, мы вылетаем домой...
Но, как вскоре выяснилось, с оружием я распрощался рано. Оказывается, помимо двух «двухсотых», вертушка должна была доставить в Моздок партию захваченного у боевиков оружия. Автоматы, пулеметы – всего три баула из старых плащ-палаток. Зачем и кому это нужно – мне, если честно, было до фонаря. Мое дело маленькое – добраться до места, получить заветную печать в военный билет, а здесь, в Чечне, хоть трава не расти. Я выполнил свой долг перед командиром, отомстил за своих павших товарищей. Домой, домой. У меня еще есть две недели, чтобы восстановиться в институте. Думаю, это не составит большого труда. Не скажу, что я геройствовал в Чечне, но две награды у меня уже есть – две медали: «За отвагу» и «За боевые заслуги». Какой ректор посмеет отказать в приеме заслуженному человеку?.. Впрочем, все может быть. Могут и отказать. Ведь ректор меня в Чечню не посылал... Но ляд с ним, с этим институтом. Главное, что Вика меня ждет. Уже восемь писем мне написала. Коротко, по существу, без слов о любви, но с чувством в каждой строчке. Она любит меня. И ждет. А уж я-то как ее люблю. Скоро мы будем вместе, скоро я своими ушами услышу, как она меня любит. Я на все сто процентов был уверен, что услышу...