Это я чуть ли не вслух бормотала, с отчаянием в душе бредя через парк к метро. «Ведь посмотри, как все нечестно устроено, Господи! У мужчины же что? Вот ему любовь, вот работа, вот футбол, вот друзья, вот пиво, вот рыбалка, вот, вот, вот… все ему… И это еще замечательно, если любовь где-то на первых позициях!.. Но как бы то ни было – у него и одно, и другое, и третье, и пятое, и десятое… Все разложено по параллельным полкам, все одинаково важно, всему достойное место. И что ему эта любовь? Ну потерял, допустим, – жаль, конечно, но не такая уж и беда – вон еще сколько всего!
Счастливцы! Они не впадают в любовную зависимость…
А у нас, у женщин? Вот тебе любовь – и… И все! Остальное под ней. Или в ней, как в коконе. Все ею накрыто. Потеряй ты ее – и ты все потеряла. Себя потеряла. А как жить? Господи, как же мне плохо! Почему он так со мной…»
Я опять завыла мысленно дурным воем, да что там мысленно – явно вслух и завыла, только тихо. Замычала скорее, и слезы брызнули. Но плакать на улице в голос не хотелось ужасно, так что опять, как всегда, скрепилась, понадеявшись дома, спрятавшись от мужа в ванной, всерьез оттянуться в хорошем, бесконтрольном рыдании.
«И как я работаю?! Абсолютно не понимаю. Мне ж сейчас не до того совершенно…»
Сегодня прошло четыре клиента – и я, как могла, эмпатировала. То есть втягивалась в их обстоятельства, подключалась к ситуации, но только без их эмоций. Так, чтобы и способность соображать не отваливалась. И слава богу, не было ни одного с проблемами, похожими на мои, а то бы собственные переживания накрыли – и прощай, психологическое консультирование: ничем уже и никому не смогла бы помочь.
Сегодня не было ни одного такого, как я… А завтра? Мне давно уже пора пойти к кому-то из коллег за тем же самым: пусть помогут, пусть разберут мою ситуацию без этой моей растерянности и обиды, без моего отчаяния, которое напрочь перекрывает способность что-то рационально обдумать, из чего-то сделать выводы, что-то исправить.
Пока шла к метро, в ритм надорванному шагу выбивалось:
Да-а… Еще недавно я думала – за что мне, мол, такое счастье! А теперь – ну за что? За что ж я так мучаюсь? Почему он вот так со мной: то был, был, и любовь была – и вдруг нет ничего. Ни с того ни с сего. Ну просто было – и вдруг нет. Да разве так бывает? Ну что ж я ему сделала-то?!
Мои ботинки не так грубы, чтобы казаться тинейджерскими. Но они основательны. Ботинки на толстой подошве выглядят основательно. Всего лишь деталь. Но подсознание ее воспринимает именно так. В моей профессии это важно – я психолог-консультант. Клиенты должны доверять уже одному моему виду. Они должны чувствовать, что вот именно здесь им помогут решить их застарелые проблемы.
Мне двадцать восемь. Не так уж и много для нашей специальности. А выгляжу я даже моложе. В моей профессии это плохо. Я стараюсь юность облика компенсировать. Черно-белой одеждой, например – черные джинсы, белая майка. Надеваю очки с простыми стеклами. Подкалываю волосы на затылке или затягиваю в хвост. Что там говорить – выгляжу я хорошо. У меня белая, нежная кожа. И очень ровный румянец. Мне не нужно ни пудры, ни тона – кожа как у младенца. У меня лучистые глаза и родинка над губой. Лицо безусловно привлекательное. И фигура ничего. Но я ее скрываю. Не паранджой или мешковатым платьем, а джинсами и просторными майками. Хотя все равно виден и рост, и осанка… Но женственность я не подчеркиваю, мне нельзя. И возраст желательно усугубить. Я – психолог-консультант.
Мой вид реально должен вызывать доверие. И он не может оставлять сомнений. Мне должны симпатизировать женщины. А для мужчин следует выглядеть так, чтобы они на меня не отвлекались. Вместе с тем мой облик ни в коем случае не должен быть отталкивающим, нет, он просто обязан привлекать – но привлекать так, как тянутся в случае чего к надежному врачу с хорошей репутацией. Моя улыбка должна греть, а спокойные уверенные интонации успокаивать и внушать веру в лучшее будущее.
Вот такая я, наверное, и есть. Вернее – была. Похоже, в данный момент мне уже не очень-то удается сохранять уверенность и спокойствие – могу ли я их внушать? Вопрос риторический… И доведись теперь столкнуться в работе с проблемой, похожей на мою, – едва ли у меня получится сохранить профессиональную рассудительность. Скорее всего, я рискую загрузиться чьими-то переживаниями по самую макушку, смешав их со своими. У нас это называется перенос… Я не смогу помочь разрулить ситуацию клиента, как не могу помочь сама себе. Потому что сильные эмоции буквально блокируют способность рационально решать проблемы. Собственно говоря, поэтому-то люди к нам и идут. Не оттого, что мы самые умные, а потому что мы их переживаниями не заморочены и смотрим на картинку их жизни чистым взглядом человека со стороны.
Сколько раз слышала: ну как у психолога могут быть какие-то проблемы в личной жизни?! Какой же он тогда психолог?.. Но это просто незнание нашей кухни. Часто люди думают, что психологи видят других насквозь и точно знают, как надо поступать в любой ситуации. Это не так. Мы, конечно, должны разбираться в людях, потому что, во-первых, нас этому пять лет учили, а во-вторых, мы этим занимаемся изо дня в день. Но жизнь так затейливо устроена, что каждая человеческая история, сколь ни будь она обыкновенна, в каком-то смысле все равно уникальная. Это потому что отношения людей почти никогда не бывают простыми линейными процессами. В них так много всего намешано, что свести все к А + В можно только условно. Вот почему в нашем деле популярен девиз: рецептов не выписываем, советов не даем. Ведь любой человек лучше всех знает свою собственную жизнь и правильнее будет, если порядок в ней наведет он сам. А мы только поможем ему восстановить способность быть логичным и рациональным. Поможем расставить акценты и структурировать груду событий с накрученными на них переживаниями в более-менее стройную схему, в которой уже наконец-то можно будет хоть как-то безболезненно существовать, двигаясь дальше, а не циклясь в проклятом замкнутом круге.
А в частной жизни всякий психолог – обычный человек. И, как любой человек, в шуме зашкаливающих эмоций он не слышит чистых нот благоразумия и рассудительности. Но как хирург не станет сам себе вырезать аппендицит, а парикмахер за стрижкой отправится к другому парикмахеру – так психолог должен обратиться за помощью к своему коллеге.
Видимо, это и мне теперь необходимо. Ведь я сама себе не принадлежу. Я попалась. Я зависима – и не вижу пока для себя подходящего выхода.
Господи! А давно ли сердце было свободным?! И вот… С Виталиком почти сразу все пошло не по правилам.
В их компании я работаю на полставки. Точнее, по договору, два-три раза в неделю провожу тренинги под разные задачи, которые ставит руководство. А он там трудится начальником отдела продаж. И один раз явился на мое занятие. Как же Вит смотрел на меня тогда – о, это реально задевало. Думаю, я ему сразу понравилась, как и он мне – но дело не в этом. Все время, пока я вела тренинг, он смотрел так, словно я его любимая полоумная тетушка, которая по тридцатому разу возбужденно пересказывает историю своей молодости. В этом взгляде читались и усталость, и терпеливая снисходительность. Он едва заметно улыбался уголками губ, будто раз и навсегда решился родственницу не огорчать, какую бы там чушь она ему ни загибала. Ни в чем практически не участвовал – а тренинг был по управлению конфликтами, – прикрывал чуть-чуть глаза и доброжелательно кивал, слегка отмахивая ладонью на соседа справа или слева, если я к нему обращалась, – стрелки переводил. Ясно было, что пришел он ко мне не потому, что не знал, как с конфликтами справляться, и не потому, что некуда время девать. Ну, может, руководство загоняет менеджеров на такие занятия, не знаю… В общем, почему-то он пришел, и мы познакомились.
После тренинга Вит задержался… Хотя нет, я сама его удержала, спросила, действительно ли ему все это было так тяжело и скучно. Он возразил, но так, как разуверяют маленького ребенка. Потом пошутил как-то удачно, потом проводить меня вызвался. Ну и понеслось. Впрочем, не то что сразу понеслось, но, говорю же, сразу друг другу понравились. А это ведь каждый знает, когда что-то такое начинается, ты при встрече с ним – или с ней – прямо вспыхиваешь радостью, и сталкивает вас – как разнозаряженные частицы, так вот и несет друг к другу. И вам кажется, что вы ведете себя очень естественно, совсем обычно, но просто вот так обрадовались встрече. Просто радость у вас – и только. А со стороны уже для всех все ясно: у людей намечается роман. Вы думаете, что у вас есть восхитительная, вас одних будоражащая тайна, а все вокруг уже в курсе, можно не сомневаться… Больше Виталик на мои тренинги не приходил. Но мы стали переписываться, потом перезваниваться, потом встречаться в кафе, устраиваться в холле поболтать, вместе обедать.
И я все чаще задумывалась, потому что уже видела, к чему дело идет. Даже не то что видела – тут и слепой догадался бы – я понимала и хотела этого. Всего с ним хотела. Да что там – я его уже обожала. И однажды, помню, проведя очередное занятие с его коллегами и с Витом слегка пообщавшись, спешила в свою консультацию и размышляла об этой порции счастья, которая мне, похоже, выпала. Что-то меня во всем этом смущало, и, кажется, даже не мое и его семейное положение… Какое-то предчувствие опасности… или беды…
Так чем же мне это счастье может грозить?
Ну, например, заразу какую-нибудь подхвачу. А? Красавцы, как он, имеют много соблазнов, много соблазнов – много и риска…
И что? Во-первых, не так уж и страшно. А во-вторых… Да зачем о такой ерунде заранее думать, даже придумывать на пустом месте!
Ладно. А вот, скажем, беременность… А? Тьфу-тьфу-тьфу!
Да нет, этого-то можно избежать. Шанс реальный… Нет, тут что-то другое пугает.
Вот, допустим, стали встречаться – и я влюбилась. А Вит – наоборот… Я страдаю… Причем сразу по двум причинам: от любовной тоски и от ущемленного самолюбия.
Тьфу ты! Ну вот откуда такие мысли?..
Ну хорошо. А если другая напасть? Все случилось – но мне не понравилось. Или быстро надоело… А он влюбился. Он страдает – стало быть, я виновата. Тоже, знаете, не клубника со сливками…
Да ладно. С чего это мне не понравится – я ж люблю его?.. Нет, тут другое. Допустим, поладили. И дальше что? Ну, поначалу о последствиях вообще не думаешь, понятно. Но раз уж я все-таки задумалась… Знаю ведь, чем все кончается. Допустим, затянуло – тут-то и попадаешь в безвыходность. Особенно если крепко прижмет. И что тогда? Я, например, не хочу ничего менять. Но если включаюсь – пропадаю с головой. А семьи куда? У него еще и дети. А кругом, так сказать, враги… Это ж сплетен не оберешься! Дойдет до моего мужа, до его жены… Да, вот что меня беспокоит, вот где опасность!
Так я прикидывала, когда у нас все только начиналось – но в то же время как была счастлива! А теперь? Теперь я ужасно несчастна.
Нет, не заразилась, не забеременела, не охладела. Не утащило нас в омут непреодолимого взаимного притяжения, где маячит развод и разрушения… Зато он, Виталик…
Но еще же совсем недавно, ну я же видела, чувствовала: любит, любит, это точно! И что сейчас?! Откуда? Господи, как мне быть? Получается, все-таки затянуло меня в эту воронку! Но только без него. Одну затянуло! Да, я вроде бы предвидела и такой конец. Вот только в свои будущие одинокие страдания как-то не верила. Ну не верилось мне.
Он изменился. Вдруг. Разлюбил меня? Но ведь это же не может быть! Так внезапно, так неожиданно… Или все-таки может? Вон у Марины Цветаевой: «Вчера еще в глаза глядел – а нынче все косится в сторону…» Вот так и он косится. Да разве же сама я не знаю, и без Цветаевой, и без всех, что все может быть?! Все бывает, знаю я! Но поверить не могу.
Если бы такое случилось не со мной! Если бы ко мне пришла на консультацию девушка и рассказала эту историю? О! Сколько рабочих гипотез я бы выдвинула и рассмотрела! Сколько выводящих из тупика вопросов перед ней бы поставила! Как я была бы рассудительна и как конструктивна! Как уравновешенна и трезва… Но нет. Не посторонняя девушка, а я сама героиня очередной трагедии под названием «Неразделенная любовь». И я места себе не нахожу, и не могу ни рассуждать, ни вести себя достойно. Я могу только плакать и спрашивать: почему?
Задумчиво смотрю на свою клиентку (у нас не принято называть клиентов пациентами, хотя сами они нередко обращаются к психологам словом «доктор». Но мы же не врачи. Мы – фасилитаторы. То есть облегчители. Мы облегчаем груз проблем. Мы помогаем разобраться в ситуации). Смотрю на Ларису, и мне снова хочется плакать от жалости. К ней, к себе.
Сегодня Лариса сидит вся подобранная. Она ко мне не первый раз приходит, и настроение у нее постоянно меняется: то воодушевится, то насторожится, то впадет в уныние. Мне не должно быть ее жалко. Жалость мешает думать, мешает анализировать. Жалость – это уже избыточная вовлеченность. Жалость – это слишком эмоционально, эмоции мешают работе. Наша жалость – во вред клиенту. Я беру себя в руки. Я не должна жалеть. Я должна эмпатировать. Сопереживать и чувствовать ее беду, не теряя способности к рацио. Поскулить с нею вместе может любая подруга. Я должна разложить перед ней ее реальность таким образом, чтобы она увидела ее как на ладони. Чтобы поняла, откуда что берется, где чего не хватает и что нужно сделать, чтобы все улучшить.
– Понимаете, – Лариса точно выжимает из себя слова, – я же тоже была подростком, да? Но я никогда не была такой, каким вырос мой сын.
Я киваю сочувственно, но сдержанно.
– Он же как с цепи сорвался. Я ведь вам рассказывала, что всегда была строгой матерью. И мальчик был как шелковый. А теперь я его не узнаю! Он грубит, он прогуливает занятия. Он курит! У него такая компания, что мне страшно мимо них проходить во дворе.
– Почему вам страшно? Чего именно вы боитесь?
– Вы бы видели эти рожи! А их гогот! И мой сын среди них! И представляете – мне же говорит, что я его достала, что со мной невозможно жить… Вот что, интересно, делать, когда тебе собственный сын так говорит?
– А вас беспокоит именно то, что он так говорит? Или то, что он так думает, чувствует?
– Понимаете, он очень изменился. Просто стал другим человеком, как будто это не мой сын.
– Для этого возраста он ведет себя достаточно типично. Тут и от вашего терпения многое зависит.
– Но я не могу выносить его хамства. А он стал постоянно мне хамить. Почему?
– По закону маятника.
– То есть?
– Вы своей строгостью, жесткой требовательностью и контролем слишком перетянули маятник ваших с сыном отношений в одну сторону, и теперь его с той же силой понесло в другую.
– Вы вот так думаете?
Я взяла со стола браслетку часов, подняла ее за кончик. Часы раскачивались в руке. Лариса наблюдала с тревожным непониманием.
– Если качнуть что-то вправо – оно потом обязательно устремится влево. Чем сильнее качать – тем сильнее будет отмашка в другую сторону.
Лариса напряженно следила за качающимися часами.
– Вот, – говорю ей, – видите? – Я качнула замирающие часики посильнее. – Понимаете? В вашей ситуации то же самое.
– Ну допустим. И что теперь?
– Ну вот смотрите. Если я не хочу, чтобы часы качались влево, есть два варианта. Первый: я должна продолжать удерживать их какой-то силой справа. Но это положение неустойчиво. Маятник согласно физическим законам все равно стремится уйти в противоположную сторону. – Лариса болезненно уставилась на кончик браслетки, который я так и держу оттянутым в правую сторону. – Есть у вас возможность силой удерживать сына в изоляции под своим контролем?
– С тех пор как он вырос – нет.
– Так. Но это ведь не должно было стать для вас совсем уж большой неожиданностью, Лариса, ведь правда? Дети растут… – Я улыбаюсь, вполне приветливо и немного сочувственно.
– Для меня неожиданность то, что он курит, хамит, грубит мне на каждом шагу, поздно приходит домой, игнорирует мои запреты…
– Лариса, дети в возрасте Антона вступают в конфликтный период своей жизни. На биохимическом уровне они переживают гормональную бурю – думаете, им легко? Конфликт происходит внутри организма, который полностью перестраивается, все это очень болезненно для самих детей в первую очередь.
– Да, я понимаю.
– Кроме того, вы слишком пережали «вправо». Но ребенок подрос и понесся «влево». Итак: ресурсов на удержание сына при себе у нас нет?
– Ну, я не знаю…
– Да они и не нужны. Человек меняется – естественно менять стиль отношений с ним. Вот представьте, что Антоша так и остается послушным мальчиком, каким он был для вас раньше. И что дальше? Учтите, что из послушного сына он превратится в послушного мужа! То есть, проще говоря, в подкаблучника. Вы этого хотите?
Сникнув, Лариса, отрицательно качает головой.
– Но почему именно в подкаблучника? В конце концов, он может продолжать слушать меня, я же его мама, я ему добра желаю… у меня жизненный опыт… Да и когда он еще женится…
– Ну когда-нибудь, по-видимому, женится.
– Но почему он именно должен стать «подкаблучником»?
– Потому что послушные взрослые дети суровых матерей чаще всего выбирают себе именно таких, как их матери, суровых, властных жен.
– Почему?
– Потому что им привит только один способ приспособления к внешнему миру – послушание. И они стремятся застабилизировать свое положение как ведомого. Для этого они находят партнера ведущего, с сильным характером, похожего на маму. Правда, есть и другой вариант: он не становится «подкаблучником», а остается «маменькиным сынком».