В казарме было пусто, и я откровенно скучал, слоняясь по казарме и бытовке, но к вечеру сразу ввалилась толпа курсан-
тов в военной форме, и все без знаков различия. И что у них тут за мода такая? Секретность секретностью, но ведь курсанты в город не выпускаются, так зачем огород городить?
– О, у меня сосед появился! Давай знакомиться, меня Виктором звать.
Парень стянул с себя гимнастерку, аккуратно сложил ее на табурете рядом с койкой и протянул мне руку.
– Петр, – представился я в ответ.
Рука у Виктора была сильной, рукопожатие крепкое.
– Давно у нас?
– Только прибыл.
– Откуда? Можешь не отвечать, если секрет.
– Не секрет – с передовой, командиром взвода разведки был.
– Ух ты, здорово! А мне повоевать еще не пришлось. Что, и живого немца видел?
Я улыбнулся такой непосредственности:
– Не только видел, сам «языка» брал и не раз.
– И как они?
– В каком смысле как? Люди как люди, только форма другая.
Виктор удивился:
– Они же фашисты!
– У них что, рога должны быть? Воюют умело, в технике и вооружении недостатка нет.
– Ничего, подтянутся наши войска из тыла – Сибири, Дальнего Востока, сразу отбросим их к границе, а там и дальше погоним. Еще надаем им по мордасам!
Спорить я не стал, зная, что надаем по мордасам и не только, но будет это через долгих четыре года. Чего с Виктора взять? Парень молодой, боевого опыта нет, пороху не нюхал, да и мозги, похоже, идеологией большевистской заморочены до предела.
Уверенность в победе – непременное условие для воина, но без фанатизма. Видел я уже на фронте таких. Я был уверен: мастерство бойца заключается не в том, чтобы с гранатами под танк вражеский броситься и самому погибнуть, а в том, чтобы к этому танку умело подобраться, уничтожить его, а самому остаться в живых и продолжить бой.
Поужинали мы в столовой. Меню хоть и не отличалось щедростью и разносолами, а все же было сытнее, чем на передовой. Таких бы харчей ребятам в траншеи, а то бывали дни, когда и ржаных сухарей вволю не видели. Интересно, поче-
му в школе НКВД питание лучше? Потому что здесь дыхание войны не так остро чувствуется или нормы питания в НКВД выше?
На следующий день, уже после обеда, меня через дневального вызвали в штаб, зачитали приказ о зачислении в штат ОМСБОНа курсантом школы разведки и выдали документы.
Военный вышел из-за стола, пожал мне руку, поздравил с зачислением в бригаду и сказал:
– Пройди в третий кабинет.
Явился. За столом – военный, естественно, без знаков различия.
– Курсант Колесников.
– Садись, курсант.
Беседа шла на профессиональные темы – кем воевал, какое звание имею, каким оружием владею. Все, что я знал о боевом пути деда своего, Петра, рассказал без запинки. А дальше – о себе, ведь с момента гибели деда я воевал уже под его именем. Вскользь коснулись моих походов в немецкий тыл. Военный с интересом выслушал об операциях по взятию «языков», но как только пошла речь о выполнении совместного задания с «Ивановым» и «Сидоровым», он тут же прервал тему:
– Я об этом знаю, а больше никому не говори. С подрывным делом знаком?
– Не доводилось. – Он сделал пометку в блокноте.
Беседа длилась долго – часа три. Мне все время приходилось быть настороже, чтобы не проговориться об учебе в танковом училище или не проколоться на других подробностях моей прошлой офицерской службы в Российской армии, тем более военный периодически повторял вопросы, только задавал их по-другому.
«Перепроверяет, как на допросе», – подумал я.
Вышел из штаба весь мокрый от напряжения и выжатый как лимон. Но проверку, видимо, прошел, потому как со следующего дня меня зачислили в группу и я стал ходить на занятия.
Строевой не занимались, чему я был рад. Изучали радиодело, немецкое вооружение, структуру и состав немецких войск, знаки отличия военнослужащих вермахта и СС, минно-подрывное дело, маскировку, стреляли, учились водить машину и мотоцикл. И что мне не нравилось – постоянно промывали мозги: политрук проводил беседы о положении на фронтах, о правильности большевистской политики, о ге-
ниальности решений Сталина. Мне были интересны на этих занятиях лишь сводки Совинформбюро, хотя они и не радовали. Немцы захватили Киев, потом в Москве ввели осадное положение. Предприятия тоже вывозили станки и оборудование – оно эшелонами вместе с рабочими отправлялось в наш глубокий тыл, преимущественно на Урал и в Сибирь. Немцы несколько раз бомбили Москву, их бомбардировщики добирались уже до Горького. В начале ноября после ожесточенных боев пал Курск.
Я быстро втянулся в плотный график учебы, старательно дополняя свои практические навыки теорией. Конечно, интенсивная физподготовка выматывала, особенно марш-броски «с полной выкладкой» – я их еще по танковому училищу недолюбливал. А вот освоение приемов рукопашного боя и защиты давалось мне проще. Я часто ловил на себе завистливые взгляды курсантов, когда в учебной схватке после ловкой подсечки мой «противник» падал на пол с заведенной за спину рукой, а свободной спешил хлопнуть по полу – прекрати прием, больно же, сдаюсь!
Как-то вечером, после отбоя, в святое для курсантов время отдыха, ко мне подошел один из курсантов нашей группы, Евгений:
– Пойдем покурим, Петр.
– Не курю.
– Ну, тогда просто поговорим.
Я пожал плечами:
– Пойдем.
Мы вышли на широкую лестничную площадку с урной в углу.
– Ну, как тебе наша школа?
– В каком смысле?
– Ну, в общем.
– В общем, нормально, спецподготовка основательная.
– А преподавателями доволен? Ну, жмут!
– Это их работа. А довольными или недовольными здесь могут быть они – нами.
Евгений кивнул, а потом вдруг заметил:
– Что-то сводки тревожные. Смотрел по карте? На севере их 9-я армия канал Волга – Москва пересекла у Яхромы, западнее танковая группа прорвалась, наши Солнечногорск оставили, уже под Крюковом бой идет. И с юга до Мердвеса подошли, с трех сторон столицу окружают! Похоже, политрук
наш и сам-то не слишком верит, что одолеем немца. Ты как думаешь, Петр? – с тревогой глядел на меня Евгений.
– Не взять им Москвы, Женя, не дрейфь; не по зубам она им, подавятся. А вообще пошли спать. Завтра взводный зачет принимать будет на полигоне, силы понадобятся.
Я бы и не вспомнил о нашей беседе, если бы, возвращаясь из столовой, не столкнулся в коридоре с военным из «третьего кабинета». Он на несколько секунд задержал на мне свой цепкий взгляд, и я – больше интуитивно – понял, что интерес Евгения к моему отношению к школе и тревога за судьбу Москвы не случайны. Очень похоже, «стукачок» он, тайный осведомитель особиста. Без таких работа уполномоченного Особого отдела невозможна.
Поскольку в моей учебе все продолжалось нормально, я понял, что у ведомства Абакумова ко мне претензий нет. На фронте мне не раз приходилось слышать об «особистах», усердствовавших в выявлении «изменнических замыслов» комсостава. Если трибунал увидит «измену Родине», по статье 58–1 «б» – расстрел с конфискацией, за «пораженческую агитацию», по статье 58–10, части 2, карали большим сроком в исправительно-трудовом лагере.
А на днях из казармы исчезла группа курсантов. Поговаривали, что их забросили в немецкий тыл – помогать организовывать партизанские отряды, совершать диверсии, вести разведку. Только вчера они сидели рядом с нами в столовой, спали на соседних с нашими койках.
Как-то неожиданно это получилось. Наверное, так же и мы, когда придет время, покинем стены этой казармы. В ОМСБОНе – лишь небольшой постоянный штат инструкторов и преподавателей школы разведки. Остальные – курсанты. Проучились два-три месяца и – на задания.
А в ночь на первое декабря нас подняли по тревоге, раздали автоматы с боекомплектом, усадили в крытые брезентом грузовики. Никто не знал причины, некоторые курсанты предположили, что немцы прорвали фронт, и нас бросают заткнуть этот прорыв.
Ехали мы, впрочем, недолго. Машины остановились, последовала команда: «Выходить строиться».
Курсанты из местных, москвичей, сразу же узнали место. Так это же Нескучный сад! Воробьевы горы!
Было довольно морозно: градусов двадцать, а может быть, и больше – кто их измерял? Лежало много снега. Одеты мы были тепло: шапки-ушанки, полушубки, на ногах – вален-
ки. Руки грели рукавицы, причем армейские: они походили на варежки, но для большого и указательного пальцев были сделаны свои отделения, чтобы можно было стрелять, не снимая их.
Построились. Насколько я заметил, нас было около взвода – остальные машины с курсантами проехали дальше.
Перед нами выступил командир роты:
– Слушай боевую задачу. Перед вами – противник, парашютисты. Рассыпаться цепью, оружие – на боевой взвод. Огонь открывать без предупреждения и сразу на поражение. Об одном прошу – товарищей своих не перестреляйте. Вы все одеты в полушубки. Кто в них – свой, кто одет иначе – враг. Вопросы есть? Нет. Вперед – марш!
Перед нами выступил командир роты:
– Слушай боевую задачу. Перед вами – противник, парашютисты. Рассыпаться цепью, оружие – на боевой взвод. Огонь открывать без предупреждения и сразу на поражение. Об одном прошу – товарищей своих не перестреляйте. Вы все одеты в полушубки. Кто в них – свой, кто одет иначе – враг. Вопросы есть? Нет. Вперед – марш!
Мы рассыпались цепью, довольно густой – через пять метров друг от друга – и двинулись вперед. Где-то впереди, в полукилометре, послышалась автоматная стрельба. Мы передвигались медленно – мешал глубокий снег, да и соседей по цепи не хотелось упускать из вида, что немудрено. Полушубок – хорошая одежда, теплая и удобная, но в темноте его светлый верх сливался со снегом.
Впереди засверкали огоньки, ночную тишину рассек треск выстрелов. Я сразу упал, а нерасторопные были сражены пулеметной очередью. Я сразу узнал басовитый голос немецкого МГ-34. Сзади подгонял взводный:
– Вперед, ползком – вперед!
Поползли. Только в снегу, в валенках и полушубках, ползти непросто.
Раздалась еще очередь, и фонтанчики снега взметнулись перед цепью. Мой сосед по койке с нижнего яруса – Виктор – не выдержал, вскочил и, стреляя от живота, бросился вперед. Он успел сделать лишь несколько шагов и упал, сраженный.
Нет, хоть и неудобно, но лучше ползти. Надо подобраться поближе – на дистанции метров двести пятьдесят, как я оценил в темноте расстояние, автомат сильно уступает пулемету.
– Огонь! – скомандовал взводный.
Курсанты открыли огонь. Зачем?! Чего без толку жечь патроны, когда и цель-то в темноте не видна?
Где-то впереди грянуло «ура» и послышался густой автоматный огонь. Наша цепь поднялась и, как по команде, рванула вперед, проваливаясь по колено в снег. Я уже определил место, где залег пулеметчик, потому не побежал в цепи, а,
поднявшись, короткими очередями, выпустил весь магазин по позиции пулеметчика. Ответной стрельбы не последовало.
Я бросился догонять цепь.
Вот и позиция пулеметчика. На небольшом холмике лежал убитый пулеметчик – в коротких сапогах со шнуровкой, в суконных брюках и короткой меховой курточке. С головы его свалился стальной шлем, под ним виднелась черная вязаная шапочка.
– Прочесать лес!
Разгоряченные бегом и стрельбой, мы медленно пошли вперед, увязая в снегу. Однако метров через сто встретили другую курсантскую цепь, идущую навстречу.
– Кругом, все – к машинам!
По своим же следам мы потянулись назад, к грузовикам.
– Взвод, строиться в две шеренги! Командирам отделений проверить наличие людей.
Мы построились, посмотрели направо, налево… Да, многие остались лежать в лесу.
Сержанты доложили командиру взвода о наличном составе отделений и потерях.
– Командирам отделений выделить по четыре курсанта – помочь санитарам эвакуировать раненых и погибших. Остальным – по машинам!
Затемно мы вернулись в казарму.
На следующий день на построении нам объяснили, что был выброшен немецкий авиадесант, имевший цель захватить Кремль, даже конкретнее – товарища Сталина.
Все курсанты поразились услышанному. Однако не нам судить о происшедшем. Наверняка у убитых нашли карты, план. А может, и пленного взяли и допросили. Правда, в последнем я сомневался: немецкие парашютисты – люди подготовленные, умелые, с фанатичной верой в своего фюрера. Такие обычно отстреливаются до последнего патрона. Поистине бредовая идея – бросить парашютистов почти в центр Москвы – да здесь же войск полно, НКВД, милиция. А в Кремле – еще и кремлевский полк охраны.
Спустя неделю мне и еще полусотне курсантов объявили, что учеба наша закончена. Так я начал службу в Отдельной мотострелковой бригаде Особого назначения Особой группы НКВД.
Меня раздирали противоречивые, двойственные чувства. Все эти месяцы я сторонился, старался избегать контактов с особистами на фронте, как, впрочем, и все фронтовики.
В этот непростой для страны период Великой Отечественной войны, когда управление отступающими частями только начало складываться для организованного отпора агрессору, в окружении и котлах бились с врагом потерявшие связь со штабами дивизии, многие попадали в плен. Тех, кому удавалось вырваться, ждала жесткая проверка и фильтрация – под видом «окруженцев» на нашу территорию проникали тысячи диверсантов, вредителей, шпионов, и этому массовому процессу надо было противостоять специалистам. Для их подготовки и работали курсы разведчиков, пополнявшие Особую группу НКВД. Участие в захвате, уничтожение или передача «органам» матерых врагов – диверсантов, шпионов, агентов немецкой разведки я считал важным и необходимым делом. А вот от другой части системы безопасности НКВД, включая Особые отделы и карательные органы, мне хотелось быть подальше. От опричников Ивана Грозного до особистов ведомства Абакумова в их рядах всегда находилось много желающих, избегая опасности для себя, следить, чтобы это делали исправно другие.
Теперь я должен буду исполнять приказы этой системы, и я хотел одного – отважно бороться с хитрым и беспощадным врагом и не оказаться среди «санитаров» НКВД.
Поистине странная прихоть судьбы: я сам, добровольно стал частью системы НКВД. Как кролик, что боится, пищит, но безропотно лезет в пасть удава. Воистину, неисповедимы пути твои, Господи!
СМЕРШ времени. «Чистильщик» из будущего
Глава 1
И вот позади напряженные будни в Учебном центре подготовки специальных разведывательно-диверсионных отрядов для действий в тылу противника.
После окончания разведшколы нас перевели на базу Отдельной мотострелковой бригады Особого назначения – ОМСБОН НКВД СССР. Располагалась она в пригороде столицы – Мытищах.
Это было крупное войсковое соединение. В бригаду входили два полка и несколько отдельных подразделений – рота связи, саперно-подрывная рота, авторота, рота парашютно-десантной службы, минометная и противотанковая батареи. Одно это перечисление говорит о мощи бригады и ее тактических возможностях.
Что радовало – снабжение оружием, боеприпасами было значительно лучше, чем в действующей армии. В зафронтовых операциях использовалось и трофейное немецкое оружие – автоматы и пулеметы.
Я быстро перезнакомился с сослуживцами. Ну и парни здесь собрались! Все как на подбор крепыши, жилистые, спортивного вида, в недавнем прошлом пограничники, курсанты Высшей военной школы НКВД, милиционеры и пожарные, выпускники Центрального института физкультуры, лучшие спортсмены ЦДКА и общества «Динамо», в том числе – чемпионы по боксу и легкой атлетике. Среди бойцов бригады были и иностранцы, из числа добровольцев-коммунистов из Коминтерна. На борьбу с «коричневой чумой» встали немцы-антифашисты, австрийцы, испанцы, поляки, чехи, болгары, румыны…
В самый тяжелый, отчаянный период обороны Москвы подразделения Особой группы были единственными подразделениями НКВД, которые не были эвакуированы из Москвы в Куйбышев в связи с передислокацией аппарата
НКВД в октябре 41-го. В битве за Москву бригада в составе 2-й мотострелковой дивизии войск НКВД Особого назначения воевала на передовой. Но и в эти суровые зимние месяцы мобильные отряды ОМСБОН провели множество дерзких рейдов и налетов в тылу немцев.
В боевую группу входили командир, радист, подрывник и его помощник, снайпер и два автоматчика. В зависимости от поставленной задачи такие группы могли объединяться или дробиться.
С октября 41-го командовал бригадой полковник Михаил Орлов, а координировало всю разведывательно-диверсионную работу в тылу германской армии 4-е Управление НКВД– МГБ СССР, которое возглавлял комиссар госбезопасности Павел Судоплатов.
Я провоевал в бригаде около полугода, в основном – выполняя задания в немецком тылу. Нас группами забрасывали в тыл на самолетах, мы организовывали партизанские отряды, собирали и передавали по рации собранные разведданные, устраивали диверсии, минируя дороги и мосты. Наводили наши бомбардировщики на склады боеприпасов и топлива, на аэродромы и солдатские казармы. Одним словом, вредили оккупантам, как могли. И должен сказать, ущерба врагу нанесли немерено. Правда, и рисковать приходилось много и в непростых условиях – мерзнуть в лесах на партизанских базах, отбиваться от карателей, недоедать, уходить от преследователей через болота.
За полгода войны в новом для себя качестве был повышен в звании сначала до старшины, а потом получил лейтенанта. Даже две медали успел заработать – «За боевые заслуги» и «За отвагу». Среди своих сослуживцев, таких же, как и я, разведчиков – диверсантов и подрывников, – я заработал уважение, а за удачливость меня прозвали «везунчиком».
Я дважды успешно возвращался из немецкого тыла на свою территорию, переходя линию фронта. Да видно в какой-то момент удача от меня отвернулась. При очередном переходе линии фронта в немецкий тыл нашу боевую группу постигла горькая участь. Случайно или нет, я не знаю, но на нейтралке нас накрыло минометным огнем, и одна из мин взорвалась прямо посредине ползущей по-пластунски группы. Двоих – сразу наповал, а третьему оторвало руку. Я же получил осколочное ранение в живот и бедро. Когда стемнело, меня вытащили наши пехотинцы, перенесли в свою траншею.