Павел Матвеевич ожесточенно раздавил выкуренную до мундштука папиросу о дно тарелки.
— Ну, тут, конечно: диверсия, ага! Время было лихое, немец под самой Москвой, разборки короткие. Нескольких шишек институтских, которые щит проектировали и подземные штреки рассчитывали — тех в течение часа к стенке. Хотели проходчиков расстрелять заодно, так руки коротки — все они под землей полегли со всей техникой. Отправили тогда нас, роту прикрытия, разбирать этот камень, спасать что можно. Недельки полторы-две мы там помытарились — гиблое дело, да и сразу было понятно… Потом трупы гнить начали под завалами. Ну и нас тогда наверх, под трибунал всех да по штрафбатам… Вот и вся история.
Птичий шум за балконной дверью утих, словно скворцы тоже внимательно прислушивались к рассказу деда. Первухин быстро глянул на Лешего, сгреб в его тарелку остывшие уже пельмени из миски, наполнил рюмки, толкнул под локоть.
— Ну, чего застыл? За Победу не пили еще. Я в Праге тогда был, там и отпраздновал. А в ночь на 10-е нас на Будеёвице бросили скорым маршем. Вот там я Малиновского видел, командующего фронтом. Своими глазами, вот так от… Вечер уже был, после девяти где-то. Смотрим: перед нами в двух километрах механизированная группа разворачивается. Кто такие — непонятно, то ли наши, то ли немцы. Сигналим ракетницей — не отвечают. Наш полковой командует батарейцам: лупи как есть, там разберемся. И вдруг к штабу черный «хорьх» подкатывает, длинный такой, хищный. Сам маршал Малиновский. Выходит при полном параде, при нем четверо автоматчиков охраны. Орет матерно: отставить огонь, так и так! Полкана нашего чуть не в клочья… А там американцы были, оказывается, на соединение шли… Морские пехотинцы, от так. Весна была на загляденье. Чешские паненки ласковые, что твои кошки. И в тот же день нам амнистия выходит: смыли кровью, значит, искупили перед Родиной грехи наши…
— Подождите, но как это — камень плавился? — вставил наконец Леший. — Это ведь… Атомный проходческий щит, что ли?
— Да откуда я знаю. Не видел ни разу, не трогал, щит этот. Так только, разговоры… Вот через эту болтовню все и развалилось у нас тогда. Там ведь как: никто друг друга не знает, специально так комплектовали роты. И правильно делали. А старшим офицерам еще секретные блокнотики выдавали — гербовые, пронумерованные, чтобы все записи только туда, а потом сдавать в спецчасть. И чтобы в случае какого нарушения могли наверх доложить — прямиком на стол самому Берия. Никто другой не имел права читать. И за каждый использованный листок офицер отчитаться должен был. Вот так от. А все равно ничего путного не вышло. И золото потеряли, и людей, и технику…
— А сколько золота там было?
Павел Матвеевич скривился.
— Кто знает? Говорю же: мы свою службу несли без любопытства. Офицеры из спецроты за нашими спинами шныряли в штреки, закладку делали. Это опять по разговорам — сам-то я не видел. Болтали разное. Но вроде, пять тонн, не меньше.
Пять тонн золота. Леший вдруг прочувствовал это, представил. Пять тысяч килограммовых слитков. Ими можно замостить вот эту дорогу под дедовыми окнами. Поставить друг на друга — получится высоченный столб, раза в два выше этой десятиэтажки. Хотя нет, золото тяжелое, компактное…
— …Только, я думаю, ничего там уже нет, — продолжал Павел Матвеевич. — Давно. Как нас в штрафбаты раскидали, так сразу другую команду туда поставили. Я так думаю. Не салаг из прикрытия, а спецов каких-нибудь… Тогда ведь каждая золотая крупинка на счету была: продовольствие закупали за границей, технику, сталь. Не оставили бы его там гнить, это точно. Ты когда-нибудь консервированную яичницу с салом ел? Вот я ел. Английская закуска. В банках таких привозили, с колечком. Мне два раза всего досталось — и то счастье, штрафбат деликатесами не баловали, сам понимаешь…
— Погодите. — Леший теперь сам не знал, от чего у него шумит в голове — от водки или от чего другого. — Так вы точно знаете, что золото из штреков выбрали? Или только предполагаете?
Дед открыл было рот, но запнулся. Вздохнул, посмотрел в окно. Снял с подбородка прилипший листик петрушки.
— Не знаю, — проговорил он. — Мне это золото поперек горла встало, и другим тоже. Нехай лежит себе, мать его. Я так думаю. А что — всерьез за него беретесь? Или так, щупаете потиху?
Он повернулся к Лешему.
— Думаю, всерьез.
Дед кивнул.
— Непонятно это всё. В окопах когда сидели, думали — фашиста задавим, вот другая жизнь сразу начнется. Прекрасная. Как в сказке. Деньги эти, побрякушки всякие — ни в чем недостатка не будет, все самое лучшее. Такого зверя ведь завалили!.. А вот, поди ж ты: страна опять на бобах, верно?.. Тогда думали, что мы бедные, а сейчас ищем то, что в бедности той обронили, ногти сдираем. Как это так, майор?
— Не знаю, — сказал Леший.
— И я вот не знаю.
Порывшись в своей папке, Леший достал копию странички, которую передал ему Евсеев.
— Вот, Павел Матвеевич, это — лист из именного блокнота участника операции «Семь-девять». На обложке было выбито: лейтенант Шапошников. Вы знали человека с такой фамилией?
Первухин подслеповато наклонился к бумаге, отправился к серванту за очками — вместо дужек проволокой примотана обычная резинка, — надел их, еще раз посмотрел.
— Я ж говорю: мы в своей роте друг друга не знали почти. И лейтенант у нас в роте один всего был… не Шапошников только, нет. Грузинская какая-то фамилия… Не помню. А что это за черточки здесь, линии какие-то?
— Сам хотел бы узнать, — сказал Леший. — Ничего не подскажете?
Дед покачал головой, молча вернул ему листок.
— Ну, а если я вам карту дам — сможете показать хотя бы примерно, где находятся заваленные штреки?
Леший положил на стол распечатку своей диггерской карты. Павел Матвеевич глянул, засопел, удивленно задрал брови.
— Подземная Москва, что ли?
Майор Синцов посмотрел, прищурясь, кивнул.
— Точно. Сам все исходил, своими руками перещупал.
Заходящее солнце простреливало сквозь балконное стекло, рисовало на обоях горящие золотом размытые пятна. Пятна постепенно наливались красным, тяжелели. В какой-то момент зазвонил телефон, но Первухин, не отрываясь от карты, только махнул рукой: ну его. Леший смотрел на балкон, где туда-сюда сновали стремительные серые тени. Потом тени угомонились, а солнечные пятна на стене враз поблекли — спустился вечер.
— Ну, не знаю, — сказал наконец Первухин. — Мне тут пока что трудновато разобраться. Вот эту магистраль мы точно прошли, когда на дежурство заступали.
Он показал отмеченный синей жилкой водовод с кирпичным коридором на линии Тверская — Большая Ордынка.
— И вот здесь двойное русло Москва-реки мы пересекали, вдоль Патриаршего моста. С севера на юг, значит. Два таких мощных бетонных тоннеля было, укрепленных. И там сразу спуск был, как с горки, метров шесть перепад… А потом еще вертикальная штольня, та самая труба со скобами…
Павел Матвеевич замолчал, снял очки, положил рядом на стол.
— Да ведь это все равно далеко от тех штреков, очень далеко. А нас туда не звали и не пускали. Вот так от, майор…
* * *— Хоть какая-то картинка нарисовалась, — задумчиво сказал Евсеев, прочитав рапорт и рассматривая карту Лешего с пометками Первухина. — Ну и что, сможешь туда пройти?
Синцов пожал плечами.
— В завалы? Вряд ли. Похоже, у них был проходческий щит типа атомного. В мире таких до сих пор нет. Как это могло быть?
Евсеев выпятил нижнюю губу.
— При Иосифе Виссарионовиче все могло быть… Ну, а если обойти завалы?
Леший повторил жест.
— На четвертый уровень идти не с кем. Если бы Хорь был…
— Если бы да кабы… Опять Кремль, опять танцы…
— Какие танцы?
Майор Евсеев молча наложил на рапорте косую резолюцию:
«Тов. Синцову! Подготовить план проникновения к объекту „Х“ и заявку на соответствующее материально-техническое обеспечение спецвзвода. Кодовое название операции — „Рок-н-ролл под Кремлем-2“».
И вернул документ Лешему.
— Вот какие танцы, товарищ майор!
Глава 4 Подземный спецназ
Леший хорошо помнил этот маршрут по старым добрым временам. Раньше у него вообще не было названия, они с Хорем просто «закидывались на Пирожке» и шли через «подвал Сивого, ну, где ледник». Сейчас, после картографирования, этот уголок подземной Москвы имеет официальное обозначение: «Горизонт 2/Участок 8». Раз в полгода бойцы подразделения «Тоннель» сдают здесь обязательные нормативы: на точность ориентирования, на скорость прохождения, техзачеты по навыкам владения диггерскими приборами. Залаз, который они с Хорем когда-то до блеска отдраили своими куртками и комбинезонами, перегорожен стальной решеткой с электронным замком, такие же решетки стоят на всех пересечениях с коллекторами. Прутья из высокопрочной легированной стали, никакие пилки, «болгарки» и гидравлические кусачки их не берут. Подвал, которому дал название найденный здесь когда-то труп незадачливого бандита Сивого, вычищен и прибран. Ледник и промоину внизу соединяет восьмиметровый бетонный колодец с металлическими кольцами и прочным тросом на автоматическом блоке — в случае надобности можно спускаться втроем-вчетвером одновременно, а трос «вызвать» снизу скрытой кнопкой.
Только сейчас такой надобности не было. Леший спустился первый, подождал остальных. Следом довольно лихо съехал Зарембо, потом Рудин, замыкающим шел Пыльченко.
— «Тролль» на связи. Вышли на второй горизонт, все идет штатно, — доложился Леший на пульт.
После некоторой паузы в наушниках раздался сипловатый голос Заржецкого, он сегодня за линейного диспетчера:
— Вас понял, «Тролль». Можете продолжать движение.
— Ты что, спишь там?
— Никак нет. Книжку читаю, товарищ майор.
— Начало второго абзаца на левой странице, быстро.
— Простите, чего?
— Второй абзац, левая страница, лейтенант Заржецкий. Я жду.
— Э-м-мм… Сейчас, товарищ капитан… — Заржецкий прокашлялся и начал декламировать: — «Она придвинулась к нему… э-э… и сказала взволнованно… э-э… чтобы он, ну это, тоже придвинулся… э-э… придвинулся поближе…»
Рудин и Зарембо заржали. Пыльченко, отключив за ненадобностью фонарь, разминал шею, невозмутимо уставившись в темный потолок.
— Вас понял, «Шмель», — сказал Леший в микрофон. — Продолжаем движение. Не спать. Конец связи.
Спрашивается, зачем четырем здоровым мужикам, экипированным по полной программе — прочные влагонепроницаемые комбинезоны, шлемы, инфракрасные очки-навигаторы, газоанализаторы, портативные сканеры пустот, дыхательные аппараты-регенераторы, не говоря уже о чешских пистолетах-пулеметах «Скорпион», всяких ножичках-крючьях-топориках, — какого рожна им докладываться каждые полчаса в сонный и тихий кабинет диспетчерской, где Заржецкий ровно на пять секунд оторвал голову от своей противоаллергенной подушечки (хранит ее в шкафчике, на самой дальней полке, и думает, что никто не знает) и тут же уронит ее обратно? Они что, в казаков-разбойников играются?
Вопрос не праздный. На него имеется четкий ответ. Инструкция. Вот для чего это все необходимо. Ее Величество Инструкция, туповатая педантичная дама-шизофреничка с манией преследования и тревожным синдромом.
Леший терпеть не мог эту даму.
Вдоль промоины когда-то бежал ручей, берущий начало из обрушенной ливневой канализации. Канализацию заделали, ручей высох, от него осталась траншея, затейливо изогнутая вдоль оси северо-восток — юго-запад. Вверху, на северо-востоке, — Садовое кольцо, Кремль, центр, короче. Старые тоннели спецсвязи, «вентиляторная с музыкой», где они с Хорем слушали призрачное радио «Маяк», транслирующиеся словно бы из 60-70-х стихи Твардовского, песни в исполнении Толкуновой, бодрые отчеты о посевных… И дальше, и дальше, много всякой ностальгической всячины находится там.
Но они пойдут в противоположном направлении. Старик Первухин говорил о двойном русле Москвы-реки, которое рота боевого прикрытия пересекала с севера на юг. Здесь, в районе Малой Пироговской, река делает широкую петлю, которая подходит под описание. Других похожих мест в центре города нет.
— Слушаем сюда, — скомандовал Леший. — План следующий. Проходим восьмой участок до Воробьевской теплотрассы, далее — до пересечения с коллектором. Там закидываемся на третий горизонт. Продолжаем движение на юг, пока не исчерпаем возможность прохождения. Вопросы есть?
— Так точно, — быстро отозвался Рудин.
Леший посмотрел на него.
— Что так точно?
— Есть вопросы.
Из-под «налобника» спокойно, если не сказать нахально, смотрели белые, как у вареной рыбы, глаза. Рудин один из немногих в группе, кто на момент вступления в «Тоннель» не имел вообще никакого диггерского опыта. Зато боевой опыт изрядный — это все и решило в конечном итоге. Четыре года чеченской кампании, ранения, награды, среди которых медаль «За бои в Чечне». Дважды контужен, не без того.
— Говори, Рудин.
— Так что все-таки ищем, товарищ капитан?
— Скрытый переход на четвертый горизонт, тебе же сказали, — проговорил из-за его спины Пыльченко.
— Правильно, — подтвердил Леший. По настоянию Евсеева он не стал раскрывать группе истинную цель поисков.
— Ты не слушал вводную, Рудин?
— Слушал. Только этих скрытых переходов под землей хоть пруд пруди, вы же сами говорили. Вскрываем их во время обычных дежурств, если находим… Между делом как бы. А спецом еще ни разу не искали. Хотел уточнить на всякий случай…
— Уточняю: сейчас ищем спецом, — сказал Леший. — Еще раз, кому непонятно: глаза разуть, обращать внимание на любую мелочь. Замуровки — хоть старые, хоть свежие. Пустоты. Следы. Старый довоенный кирпич. Оплавленный грунт. Вообще все следы термического воздействия и любые мелочи. Еще вопросы?
Вопросов не было.
— Пыльченко, вперед. Потом Зарембо и Рудин. Я замыкающим.
По правде сказать, Леший сам не знал толком, на какие мелочи обращать внимание. Город наверху за эти семьдесят лет преобразился до неузнаваемости, что уж там говорить о подземных коммуникациях. Все изменилось. Город строился, десятки раз перекраивалась канализация, пробивались новые теплотрассы, коллекторы, модернизировались старые… Да и это не главное. Операция «Семь-девять» по определению не могла опираться на узкие, ненадежные, плохо вентилируемые коммуникации. Чтобы доставить на место и запустить проходческий щит, пусть даже самый компактный, не хватит никакого «теплака». Значит — метро. Ладно, предположим, что метро. Линия номер один — правительственная, из Кремля, — это раз. Тем более «мухомор» считает, что Хранилище под Кремлем или рядом. Технический маршрут подвоза, который ориентировочно указывал Первухин, — это два. Он совпадает с участком Сокольнической линии: «Спортивная» — «Воробьевы горы» — «Университет». Почти совпадает. Только тогда этих станций еще и в помине не было, последней перед войной, кажись, успели сдать «Парк культуры»… Далековато. Вывод: пробивали свои тоннели. Тоннели эти не обозначены ни на одной карте, возможно, они обрушились или засыпаны, возможно, лежат себе где-то в земле, неизвестно на какой глубине… и как искать их — в общем-то непонятно. Надеяться только, что где-то как-то пересекаются они с обычными магистралями или хотя бы выходят на них какими-то своими вспомогательными «аппендиксами»…
Пустое, в общем-то. Но там будет видно.
Маршрут несложный, идти легко. Темноту уверенно рассекают лучи налобных фонарей. Четыре фонаря — и темноты вроде как и нет, желтоватые сумерки. Пыльченко впереди легко и бесшумно преодолел скользкий полуметровый перепад — даже сапоги не замочил. Зарембо и Рудин прошли тяжелее, но вполне уверенно. Сойдет. Взять того же покойного Хоря — мог на ровном месте споткнуться, олух, раздолбай… но диггер зато был отменный. Прирожденный. Это ведь не гимнастика, не фигурное катание… Эх, Хорь! Тебя бы сейчас сюда, совсем бы другая компания получилась!
Леший сверился по навигатору. Они только что вышли из-под русла Москвы-реки, пересекли Воробьевскую набережную и скоро выйдут к Комсомольскому проспекту. Это — на верхнем горизонте, на поверхности. Здесь же, внизу, они покинули территорию участка 8 и уже больше сотни метров топчут девятый участок. Вот-вот закончится теплотрасса, впереди поворот на 120 градусов, где ожидает просторный коллектор, идущий параллельно с линией метрополитена, и спуск на третий уровень.
— …А вот и бомжатник нарыли, товарищ капитан, — послышался впереди расстроенный голос Пыльченко.
— Что там такое?
До коллектора еще сорок метров, теплотрасса расширяется, справа — небольшая прямоугольная ниша. Здесь следы небольшого кострища, битое стекло, свежие окурки.
— Пять дней назад рейдили здесь, все было чисто!.. — Палец посмотрел на Лешего, будто тот мог подозревать его в чем-то. — Перегорожено же все, не понимаю! Откуда они просочились, гады?
Леший присел на корточки, разгреб стекло, поднял окурок, рассмотрел.
— Это не бомжи… Пиво «Тинькоф», сигареты «Данхилл».
— А кто тогда?
В голосе Пыльченко — обида. Нарушены границы его владений, нанесено личное оскорбление.
Палец ко всему относится всерьез. Учитывая, что его «всё» — это подземная диггерская Москва, выходит, что Палец серьезно относится к своей работе. И больше ни к чему. Вообще, никак и никаким боком. Даже ест как-то механически, будто хлеборезка работает. Родители, семья, друзья, подруги — их вроде бы и не существует вовсе (возможно, так оно и есть). Посторонние увлечения отсутствуют. При этом Пальцу всего двадцать четыре. Диггерством «заболел» подростком, в одиночку прошел всю Неглинку, Тверской водовод, каменоломни под Китай-городом — в общем, исходил порядком. Когда в 2003-м стали перегораживать коллекторы и залазы, московское диггерство возопило, подрывали решетки толом, партизанщина началась. Продлилась она недолго, силы были слишком неравны. Только в «полицаи», как именуют нынче в «Козероге» бойцов подразделения «Тоннель», идти никто не хотел. А Палец пришел сразу. Для него главное — в «минусе» быть. Как и с кем, неважно. Такая вот упертая, неразборчивая даже, преданность любимому делу. Леший, который до сих пор сомневался, правильно ли он поступил, сменив «натовку» свободного диггера на форменный комбез, смотрел на него и как бы сил набирался. Ну, чтобы не плюнуть на все, продолжать службу. На это нужны были силы. Немалые.