— Больше, — сказал Леший. — До этого в диггерах ходил.
— В диггерах, — повторил за ним Крымов таким тоном, словно утвердился в худших своих подозрениях.
— Да.
— Сколько?
— Долго, — отрезал Леший.
Крымов нисколько не смутился.
— Сколько долго?
— Ну, еще года четыре.
— «Погремуха» диггерская была?
— Была.
— Какая?
— Леший.
Крымов подумал.
— Не знаю такой «погремухи». И лицо мне твое незнакомо. Я всех московских диггеров знал, с каждым беседовал. Они меня боялись.
Леший не стал ничего говорить. С сопляками какими-нибудь он, может, и беседовал, но не со «знающими».[14] Ни Хорь, ни Вано, ни сам Леший сроду никаким «погонам» в руки не давались. И бояться какого-то Крымова им как-то в голову даже не приходило…
И тут его словно током ударило, дошло: Крымов знает! Знает, как на самом деле погиб Неверов и кто его убил… Потому и согласился на эту встречу. Точно.
Он еще раз мысленно обмусолил эту гипотезу. Похоже, так и есть. Только что Крымов может ему сделать? Рубануть вон тем топориком, который возле ножки стола стоит, вроде случайно — а как раз под рукой? Или достанет пистолет из правового кармана? Наградной, наверное… Или прямо через карман пальнет — раньше их всяким хитростям учили… Если они с Неверовым одной стаи волки, то можно чего угодно ожидать… А потом скажет: да не было у меня никакого Синцова, не приходил…
— Что? — переспросил Леший. Погрузившись в свои мысли, он пропустил очередной вопрос.
Крымов недовольно поджал губы. Медленно повторил:
— В «Тоннеле» как оказался?
— Случайно, — сказал Леший и на всякий пожарный оглянулся в сторону коридора. — Долго рассказывать. Наверное, в другой раз.
Он встал.
— Извините, что побеспокоил…
Бывший замнач вопросительно вскинул брови, пошевелился. Впервые что-то похожее на эмоции промелькнуло на его лице. Удивление, а может, раздражение.
— То есть? — буркнул он. — Как это — извините? Ты чего приходил-то?
Леший вздохнул.
— За советом и помощью, Петр Иванович. А похоже, попал на допрос. Я все понимаю, но у меня и другие дела есть. До свидания.
— Стой.
Крымов низко наклонил голову, словно собрался получше рассмотреть свои новенькие китайские кеды на синей резине. Кто его знает, что он там делал. Может, в самом деле рассматривал. Молчал долго, секунд десять. Или даже больше. Леший стоял, ждал.
— Не обижайся, майор Синцов, — медленно прогудел Крымов в пол. — Брось. Я этот «Тоннель» задумал, выносил, в муках рожал. Тебе не понять… Гордился я им. А теперь хана всему, понимаешь. Меня в отставку, ребят моих никого не осталось… Никого. Тут ты — молодой, новый. Я увидеть хотел. Узнать.
Он взглянул на Лешего исподлобья, прищурился, но уже не зло, а скорее болезненно, словно у него со зрением что-то не так.
— Узнать, понимаешь? Ты на него совсем не похож, на Влада… Да. Другая порода.
«Влад… Неверов, что ли? Владислав?» — вспоминал Леший, не зная еще, оставаться ему или бежать отсюда со всех ног.
— Влад толковый был подземец. Нюхом видел. Пальцами. Кожей. Это талант, особая порода. Сейчас таких нет. Понимаешь, что я хочу сказать?
— Да, — отозвался Леший.
— Погиб как герой. Хоть он уже не на службе был, спецвзвод расформировали к тому времени… А все равно стоял там, где нужно. Нюх, я ж говорю. Но и еще что-то… Я вот что скажу: таким раньше рыцарство жаловали за самоотверженность, за верность слову.
Рыцарь, мама родная. Леший чуть не упал. Он вспомнил Ритку Хореву, сидящую в луже мочи, избитую и изнасилованную в собственной квартире. Еще Тома вспомнил, боевого друга своего Томилина, размазанного взрывом по дверце автомобиля. И шаги в своей квартире, когда Неверов с дружками поджидали его, чтобы настрогать на мелкие опилки. Золото, «пиастры», «рыжуха» — вот чему служил он верой и правдой, гад этот. И убит был как гад. Как бешеный пес…
Вслух, правда, Леший ничего этого говорить не стал. Пусть Крымов думает, как хочет. Иначе и в самом деле стрельнёт через карман.
— А сейчас что, — печально завершил Крымов. — Вот вы что делаете там, внизу?
— Многое делаем, — произнес сдержанно Леший. — В соответствии с планом и внеплановыми заданиями. Согласно инструкции 0071…
Крымов положил локти на колени, опять уставился на свои кеды. Возможно, он даже не слышал, что говорит Леший. Ну конечно: порода, говорит, не та. Почему-то именно такие крупные гады, как Неверов, вызывают у некоторых чувство глубокой симпатии, чуть ли не восторга. Гады поменьше калибром: змеи всякие, пауки — уже не то, тех дружно ненавидят. А драконов — любят и чтут, басни про них героические слагают. Может, просто чтобы во врагах у них не оказаться? Подспудное такое, подсознательное чувство самосохранения? Все может быть. Жалко этого Крымова… Если, конечно, он и в самом деле искренне верит, что Неверов такой хороший и героический.
— Ну что ж, — сказал Леший. — Вот вы и посмотрели на меня, и узнали нынешних «подземцев»… Пойду я, Петр Иванович.
— Успеешь. Погоди. — Крымов встал, повернулся, открыл форточку. Нашарил в кармане рубашки сигареты, закурил, с силой вытолкал дым через нос. — Я про «Семь-девять» в самом деле знаю немного. Информация изустная, строго специфическая… В том смысле, что получена по специфическим каналам. Трёп в застолье, досужие разговоры, слухи… Ни проверить, ни опровергнуть… В архивах-то лубянских успел порыться?
— Успел, — сказал Леший. — Ничего. Похоже, эта часть архива погибла во время январского пожара 42-го года. Там много чего погибло.
— Вот, — Крымов ткнул перед собой указательным пальцем. — Я тоже так думаю. Но в чем я уверен: операция была. Планировалась во всяком случае. Под самым высоким патронажем. Перед Сталиным за нее отвечал лично Берия. Не нарком финансов тогдашний… Зверев, кажется, а — Берия. Это много значит… А что из всего этого получилось, не знаю. Просто не интересовался. У нас в «Тоннеле» других дел хватало, некогда за кладами гоняться было.
Бывший замнач поморщился, оскалил крепкие желтоватые зубы с зажатой в них сигаретой. Наверное, дым попал в глаза.
— Ясно, — сказал Леший.
Кому-то некогда было гоняться, а кто-то только этим и занимался. Небогато, прямо скажем.
— Чего уж тебе ясно-то? — проворчал Крымов. — Ладно. Это еще не все. Я разыскал у себя координаты одного человека, ветерана. С сентября по декабрь 41-го он числился в семьдесят девятом особом подразделении. Это проверенные данные. Правда, в операции, скорее всего, никакого участия не принимал. Может, в интендантах был или в штабе писарем, не знаю. На 50-летие Победы наши ребята ходили поздравлять его. Ну, как коллеги-«подземцы». А он даже на порог их не пустил — бандитов, говорит, стерегусь. Так и не открыл. Попробуй, поговори с этим мухомором, может, что и узнаешь нового. Но имей в виду, он мужик не простой… И выпить не дурак…
— А его фамилия не Шапошников, случайно?
— Нет. Первухин. Павел Матвеевич Первухин, — удивленно сказал бывший замнач. — А что за Шапошников такой?
— Да так, случайно всплыло… Неважно.
Леший вдруг понял, что ему почему-то не хочется рассказывать Крымову о найденном блокноте.
— А, — сказал Крымов. — Ну что ж…
Он протянул Лешему желтый квадратный листок, где аккуратным почерком был выведен адрес.
— Вопросы есть?
— Пистолетик-то именной от кого? — не удержался Леший, кивнув на отвисающие штаны.
Крымов ничуть не удивился такой прозорливости, только пощупал карман, будто хотел убедиться, что его содержимое на месте.
— От маршала Берия Лаврентия Павловича. За выполнение ответственного задания особой важности.
Потом он молча проводил гостя в прихожую, открыл дверь, скинув прочную стальную цепочку со слегка перекрученными вокруг оси звеньями. Лешему показалось, что он уже видел такие звенья — на наручниках.
— Всего доброго, — сказал на прощание Леший.
— Будь, — сухо ответил Крымов.
Дверь уже успела захлопнуться. Леший понял, что откартографируй он хоть все четыре уровня подземной Москвы, до Неверова ему будет далеко… Порода, видишь ли, не та.
Это точно!
* * *«Мухомор» жил на южной окраине Щербинки, в новенькой бюджетной шестнадцатиэтажке. Когда-то давно Леший бывал в этих краях — отмечали с друзьями школьный выпускной. На электричке добирались. Ферма здесь стояла какая-то, и поле было, по которому трактор ездил, а дальше — старый ельник, где они палатку ставили и костер разводили… А сейчас — разбитый асфальт, сухая глина, железная дорога рядом и ни одного дерева. Неуют, пылища! Такая же неуютность в подъезде, и в однокомнатной квартирке на седьмом этаже. И вид из окна унылый. Но хозяин, в отличие от Крымова, оказался приветливым и гостеприимным. Правда, Крымову он не приносил водку в качестве гостинца.
— Курить хочешь? Водочка табачку требует. Можно прямо здесь, вытянет всё потиху!
Первухин для примера засмолил примятую «двойным крестом» папироску, окутался желтоватым дымом, кивнул Лешему: давай, мол. Леший тоже закурил, но без охоты. После третьей рюмки в голове немного шумело.
— Вон, видишь, что у меня там творится? — Тлеющий кончик папиросы показал в сторону балконной двери с мутным стеклом. — Носа стараюсь не казать. Не хожу туда вообще. Вот только цветы полить иногда. А иногда думаю: нехай сохнут себе. Птица, как-никак, живая тварь, ее жалко. Испугаешь раз, потом не прилетит, по весне не вернется. А трава — она и есть трава, ей все равно где расти. Вот так от.
На балконе среди горшков с растениями стояли на табуретках четыре скворечника. И все четыре, похоже, с жильцами: до слуха Лешего долетал близкий, приглушенный балконной дверью птичий гомон.
— С человеком ведь тоже так — сделаешь что-то не так… не со зла, конечно, по небрежности, по недомыслию… А он запомнит, обидится. И больше к тебе ни ногой. Ты закусывай давай, майор, не сиди просто так! — гаркнул вдруг Павел Матвеевич без всякого перехода. — Вот пельмени — сам лепил. Не отпробуешь — рассержусь, серьезно говорю. Четвертый тост в штрафбате у нас знаешь, за что пили? За малую кровь. Это чтоб ранило, но легко. Вот так от. Только сейчас это уже не важно. Ну, тогда — за здоровье, майор!
Дед проворно наполнил рюмки. Дед? Вряд ли он старше Крымова… Выглядит хуже. Полковник был начальником, а Первухин — исполнителем. Это большая разница. Выпили.
— А первый какой? — спросил Леший.
— Что?
— Тост какой первый пили в штрафбате?
— А-а. За Сталина, ясное дело. За это тоже сейчас не пьют. А я — пью. И за товарища Берия пью. Говорят, он смерти желал вождю, но это неправда. Салатик вот я тоже сам рубил — знаешь, как я салат рублю? Все барахло скидаю в миску кучей, а там штык-ножом махаю почти не глядя. Штык-нож у меня настоящий, еще с тех времен. Вот так от. Зрение-то у меня плохое, кубики эти мелкие из колбасы там, картошки — не, не разгляжу, скорее пальцы поотрубаю. Да и терпения нет. А так — будто в окоп немецкий заскочил, просто песня. Ты ешь, капитан, а то с ног свалит…
Леший ел. Пельмени были вообще без соли — забыл дед про соль. «Оливье» и в самом деле представлял собой мешанину из каких-то разноразмерных ошметков — к счастью, это были не вермахтовцы. Короче, Леший ел и не жаловался.
— Зря вы это, Павел Матвеевич. Не надо было ничего готовить. Я и так пришел время у вас отнимать, а вы еще все это…
— Да я не тебе! Ты тут вообще ни при чем! — заорал Павел Матвеевич. — Это детишки ко мне из школы ходят, шефствуют вроде как… Не знаю, как это называется. Я после контузии слова некоторые забыл, до сих пор вспомнить не могу. А я, значит, шефство свое тоже над ними держу. Потому всегда что-нибудь про запас есть. Вот только водку они не пьют. И с собой не носят. Рано еще в их возрасте-то. А ты — носишь и пьешь. Так что мы с тобой в расчете, вот так от.
— А что, кто-то еще продолжает шефствовать над ветеранами? — удивился Леший. — Я думал, это только в советское время… Давно уже ни о чем таком не слышал.
— А как, думаешь, мне эту квартиру дали? Я ведь всю жизнь в коммуналке промыкался. А теперь, как ветеран, получил! Только что тут делать? В городе выйдешь, в скверике посидишь, друзья у меня там были… А здесь вот только этот птичник вместо друзей. Да пацанята… Я на День Победы хожу к ним в школу, ну там байки про свой штрафбат рассказываю. Только, конечно, не говорю, что это штрафбат. А некоторые ребятенки потом ходят ко мне, просят еще рассказать. Ну и подкормиться, конечно, тоже. Очень салатик вот этот любят…
— А про семьдесят девятое подразделение тоже рассказываете? — спросил Леший вдруг. — Интересуются детки?
Павел Матвеевич глянул на него холодными, абсолютно трезвыми глазами.
— Да ты что, майор! Я старый энкавэдэшный волк, меня на мякине не проведешь. Ты не то думаешь, неправильно совсем. Как Днестр форсировали — рассказываю. Как 105-ю высоту под Печем две недели держали — рассказываю. А золото государственное — это деткам рано еще. Как и водку пить. Нам вот с тобой водку можно, вот мы и пьем. Каждому овощу свое время, вот так от. Будь здоров, майор.
Дед опрокинул в себя рюмку, внимательно проследил, чтобы Леший тоже не отлынивал.
— Крымов Петр Иванович про тебя рассказывал, ты не думай. Документы твои я для порядка проверял. Что-что, а порядок должен быть. Звонит, говорит: человек интересуется шибко. А мне не жалко, если человек на государственной службе, если о деле печется, а не так, как эти: мол, мы тебя подпоим, старый, а ты нас озолотишь. Я ведь не в заготконторе работал, а в НКВД, вот так от. Мне на человека взглянуть достаточно, чтобы знать, зачем пришел, с какими мыслями. Да и документы у них просроченные были…
— Это вы о ком?
— Да крымовские тоже, подземцы бывшие. Орлы. Водки понаприносили, закуски всякой навалом. Цветы тоже. С юбилеем победы вроде как. Думали, я тут под себя делаюсь, сопли жую, не соображаю ничего, можно веревки из меня вязать. Ага. А цветочки мне эти по самый по корень, я ж тебе говорил. Погнал я их отседова. Штык-нож у меня настоящий, вот так от. Им не только салатики рубить можно.
— А я? — спросил Леший.
— Что ты?
Павел Матвеевич встал, взял папиросы с подоконника. Двигался он легко, уверенно. Возраст и контузия сказывались разве что в выехавшей из брюк рубашке (кстати — белой, праздничной) и листике петрушки, прилипшем к нижней губе, который старик упорно то ли не замечал, то ли просто не придавал значения. Лешего листик этот раздражал, все время лез в глаза, и он никак не решался сказать — вдруг обидится.
— А меня не погоните? — сказал он. — Я ведь тоже про операцию «Семь-девять» спрашивать пришел, про золото…
— А чего это? Ты бы уже не сидел здесь, куковал бы вон на остановке. У нас тут один троллейбус только и ходит, два раза проголодаешься, пока дождешься. Ты ж воевал, да?
— Откуда вы взяли? — встрепенулся Леший. — Крымов сказал?
— Нет. Я и так вижу. Не то что эти бычки совхозные. Ты наш человек, военный. Этот, как его… слово-то нерусское. Афганистан, да?
— Чечня.
— А-а. Только нет у меня для тебя ничего. Старший сержант госбезопасности Первухин, особое подразделение ГУГБ «семьдесят девять», прошу любить и жаловать. Я ж в роте боевого прикрытия был, мы по периметру стояли да охраняли. Первые картографы шли с проходчиками — они до самого нижнего горизонта спустились и там дополнительные тоннели пробивали. Которые для отводу глаз — это так сначала было задумано, — которые для вентиляции, а которые для той самой закладки. Но какой из них на какое дело пойдет — этого они не знали. Уже за проходчиками шла усиленная спецрота управления госбезопасности, одни капитаны да майоры. Эти-то слитки и закладывали, они-то и определяли, куда золото ляжет. И картографы у них другие были, свои, спецовские. Вот так от. А мы, рота прикрытия, в эти дела не вникали…
— Ну, где это было? — терпеливо выспрашивал Леший. — Хотя бы примерно? Откуда заходили, на какую глубину?
Первухин задумался. Лицо его было испещрено морщинами, как печеное яблоко.
— На объект «Х» заходили из туннеля спецметро. Линия номер один. Из Кремля в область, в город подземный, чтобы, значит, на крайний случай товарища Сталина спасать, ну и правительство, генеральный штаб… Вот так от.
Леший кивнул.
— Знаю я эту линию. Ну, а координаты места?
Первухин удивленно хлопнул себя по коленям.
— Ну, ты даешь, молодежь! Да если б кто из нас координатами стал интересоваться, я бы с тобой тут не разговаривал и птичек не кормил! Тогда времена были не шутейные… Прямо перед строем расстреливали!
Он опять задумался.
— Думаю, объект «Х» на территории Кремля расположен. Точнее, под территорией. Или где-то рядом с ним. И еще — спускались туда по очень широкой трубе, метров десять диаметром, по вделанным в стену скобам. А золото опускали лебедкой, троса было метров 100, а то и 150…
Леший повеселел.
— Ну вот, это уже кое-что! И приблизительные координаты, и примерная глубина… Выходит, четвертый уровень?
— Не знаю я этих уровней. Я-то на самый низ и не ходил. Но больше ста метров прошли, в самую гранитную «кость» уперлись. Из-за этого все и получилось. У проходчиков щит был экспериментальный, для твердой породы, какая-то там температура создавалась высокая, любой камень не то что крошился — плавился, с паром уходил. А когда вентиляционные тоннели пробили, воздух холодный затянуло вниз — ноябрь-то морозный был, не то что сейчас. Вот так от. И температурный перепад сделался. От него в одну ночь то ли два, то ли три штрека разом обвалились. Вместе со спецротой, со всем грузом, который при них был.
Павел Матвеевич ожесточенно раздавил выкуренную до мундштука папиросу о дно тарелки.