— То есть, вы хотите сказать…
— Да. Можете расценивать это как неофициальное «добро пожаловать» от ведущего эксперта Комиссии. Официальное приглашение придет чуть позже к вам на почтовый адрес. Звоните, если что. Всего доброго.
Родион еще некоторое время продолжал стоять, улыбаясь ей вслед. Да-а… Мадлен М. Дюпарк определенно любила называть вещи своими именами. В этот момент Родион не отказался бы, пригласи она его хоть в разносчики пиццы. Или в кафе «Клозери де Лила». Или…
Так сколько же ей все-таки лет?
* * *— Да ты запал, я вижу, а? — Боб громко рассмеялся и даже похлопал ладонями по ручкам кресла. Несколько голов за соседними столиками с любопытством повернулись в их сторону. — Нет, извини, просто я… Дюпарк, Дюпарк… Знакомая фамилия. Стоп! Точно! Госпожа Дюпарк курировала в 2003-м пресс-обслуживание Восточно-Европейского саммита. Я брал у нее релизы и через нее договаривался о встрече с Вацлавом Гавелом… Холеная такая кошечка, стрижка каре, фигура, как у студентки спортивного колледжа? Ну, точно!.. О, тогда я тебя понимаю, Родион. Грандиозная женщина. Только…
Продолжая улыбаться во весь рот, Боб погрузил лицо в широкий стакан с виски.
— Что «только»? — поинтересовался доктор права Мигунов.
— По-моему, уже в 2003-м ей было сорок четыре.
Родион прищурил глаза.
— Не может быть.
— Чтоб в моем принтере чернила высохли. Саммит был в июле, и она зазвала нескольких ведущих журналистов к себе на пати по случаю дня рождения. Сорок четыре, точно говорю. Я лично пел ей «хэппи бёздей».
Заметив взгляд Родиона, Боб сделал серьезное, даже несколько скорбное лицо. И тут же снова расхохотался на весь зал. Янки есть янки, ничего не попишешь.
— А при чем тут пресс-обслуживание? — продолжал недоумевать Родион. — Она ведь эксперт при Комиссии по правам человека…
— Так она еще и магистр искусств. Факультет изящных наук в университете Сен-Винсент, специализация: архитектура позднего барокко. И доктор права, защищалась в Национальной Школе Администрации. Я же говорю — грандиозная женщина! О такой начальнице можно только мечтать! Кстати, у нас в правлении «Вашингтон Пост Компани» сидит одна старая тупая мымра — ну, это просто биг-мак с глазами! — она на полном серьезе думает, будто американцы уже слетали на Марс и поставили там звездно-полосатый флаг! Говорит: читала об этом в нашей газете… Застрелиться можно!.. И сидит в правлении, учит нас, журналистов, жить! Представляешь?
Родион вежливо хохотнул и поискал взглядом официанта: пора переходить к основным блюдам. Продолжать этот разговор ему не хотелось. Вдруг дошло, что госпожа Дюпарк — ровесница его матери.
…Ну вот, «Максим», как он и обещал — самый шикарный ресторан Парижа, а может, и мира. Конечно, в классическом понимании шикарности. А в принципе — ничего особенного: прямоугольный зал в красных тонах, позолота, зеркала, бархатные диванчики вдоль стен (чтобы они сели, вышколенные официанты отодвинули столик), на удивление короткое меню в развернутой картонке, зато толстенная винная карта в кожаном переплете. Зал заполнен — пожилые местные рантье и богатые туристы, запись за неделю, цены никого не смущают. Родион съел салат из спаржи за 45 евро, а Боб — карпаччо из моллюска Сен-Жак с артишоками за 57. Вино Родион выбрал самое дешевое из имеющихся — Шардоне 2002 года — 80 евро: он очень обрадовался, когда нашел такую цену среди четырехзначных цифр. В общем, все как полагается.
Правда, Боб никак не показал, что польщен или что хотя бы понимает, почему они именно здесь, а не в другом ресторане, каких на рю Ройяль хоть пруд пруди и где можно прекрасно пообедать с вином всего за 70 евро, а не за 500. Возможно, просто забыл. А вот Родион помнит. 12 мая 2004-го, когда они только познакомились, успешный американский журналист Роберт Вульф приглашает голодного студента из России отобедать в «Кабачке мамаши Катрин» на Монмарте. Тот, как полагается, мнется, отказывается — дорого ведь, неудобно…
— Ничего, разбогатеешь, пригласишь меня в «Максим», — смеется новый знакомый.
— Согласен! — кивает Родион.
Тот обед в «Кабачке» он помнил до мельчайших подробностей: луковый суп, утка, незамысловатое вино последнего урожая, оказавшееся вкусным и неожиданно пьяным. Хотя он, скорее всего, был просто слишком голоден… Потому и запомнил.
— …Согласен!
Долг не тяготил его, но отдать его он мечтал все эти годы. Ответный обед стал неким символом. Во-первых, того, что он, Родион Мигунов, держит слово. «Пацан сказал — пацан сделал!» — как говорили в России в определенных кругах. Во-вторых, это знак того, что он добился в чужой стране определенных успехов, причем немалых.
Но Боб, похоже, ничего символического в происходящем не видел: обед и обед. К тому же он вовсе не был голоден. Рассеянно поковырял паровую дораду, отпил глоток шардоне. Поставил бокал, попросил у официанта виски.
Родион улыбнулся, поднял свой бокал.
— Ну что, за исполнение желаний? Как говорят в России — за сбычу мечт!
— За твой успех, — сказал Боб. — Верил, верил, но, честно говоря… Не ожидал. Навел кое-какие справки: этих старых пердунов в Ассасе просто пучит от восторга после твоей защиты…
Он рассмеялся.
— А скоро будет защищаться — кто бы ты думал? — племянник министра финансов. Вот кому придется нелегко!
Они выпили. Боб развалился на неудобном диванчике, поставил бокал с виски себе на живот и с чисто американской невозмутимостью разглядывал зал.
Зато Родион с аппетитом ел нежнейшее розовое седло барашка с белыми грибами, с удовольствием пил легкое, с тонким ароматом свежести вино.
— Ну, и Совет Европы, ты знаешь, не раздает персональные стипендии направо и налево, — добавил Боб после долгой паузы. — Просто аномальный какой-то случай. Ты войдешь в историю, Родион.
— Надеюсь, не только потому, что выжал у них семьдесят пять тысяч евро.
Боб посмотрел на него.
— Это твоя стипендия?
— За двадцать восемь месяцев.
— Щедро. Не по-европейски щедро, я бы сказал.
— Это благодаря твоим публикациям, — сказал Родион. — После них все изменилось буквально за полгода, Боб. Даже меньше. Когда вышел первый очерк, я выслал заявки на поступление в докторантуру в шесть университетов. Пришли четыре положительных отзыва. Я даже смог выбирать…
— Погоди, погоди. Ты имеешь в виду мою серию «Сын за отца»?
— Конечно. С тех пор у меня началась совсем другая жизнь.
— Ну… Я не знаю. — Боб несколько озадаченно посмотрел в стакан с виски, пожал плечами. — Все-таки тираж приличный, под миллион…
Он вскинул голову.
— Но без ложной скромности: очерки очень даже неплохие. Я сам не ожидал. У нас в редакции ведется что-то вроде «гамбургского счета»: каждый сотрудник при желании может выставить оценку любому материалу — от ноля до двадцати. Собственные публикации не в счет, конечно. Заполняет такую специальную бумажку и бросает в ящик. Ящик раз в месяц открывает редактор, объявляет результаты. Обычно на этом поле сводят всякие счеты: обиды, подсиживание и все такое. Но чаще всего просто игнорируют… А тут мне полдюжины «двадцаток» вкинули. Неожиданно. Это хорошо.
— Вот видишь!..
— Да перестань, — Боб поморщился, махнул стаканом. Льдинки глухо застучали. — Давай начистоту, Роди. Ты ведь тоже мне помог. Ну, о ком бы я писал свои сенсации? Опять о каком-нибудь жирном прыщавом дебиле, который мечтал воткнуть соседке по парте, кончил на ботинки и в результате расстрелял половину своего класса? Да ну их к черту, этих извращенцев! А тут нормальная жизненная история, живые люди, политика, ничего не высосано из пальца. Ты извини, что я о тебе вот так, в третьем лице. Кстати, те материалы, что ты передал мне из Цюриха — помнишь? Я такую аналитику из них заделал — пальчики оближешь!
— Цюрих?..
— Конечно! Дом на набережной в Рисбахе, парень по имени Борис — ну?
— А-а-а… Ну, это было нетрудно…
Прошлой осенью он ездил на северо-восток Швейцарии, где в небольшом поселке компактно проживают семьи российских эмигрантов — интервьюировал их для своей диссертации. Боб тогда попросил навестить еще одного человека в Цюрихе, некоего Бориса, тоже русского. Сказал, что расследует дело о крупной финансовой махинации, а этот Борис знает выходы на нужных людей и, возможно, передаст некоторые ценные материалы. Родион хотел спросить, почему Бобу не воспользоваться в таком случае электронной почтой, но не спросил. Мало ли что — может, нету у человека электронной почты, даже в Европе такое случается. В общем, проинтервьюировал он своих людей, заехал в Цюрих, нашел этого Бориса — веселого мужика с южнорусским говорком. На террасе с видом на Цюрихское озеро выпил с ним чаю, получил флешку, передал ее потом Бобу… Всё.
— Ты мне много раз помогал. А поездки в Сербию? А Польша? — не успокаивался Боб. — Или это ничего, по-твоему, не значит?
— Ты мне много раз помогал. А поездки в Сербию? А Польша? — не успокаивался Боб. — Или это ничего, по-твоему, не значит?
Да, были еще Нови-Сад и Краков, и два больших научных архива в этих городах, где Родион заканчивал первую часть своего исследования и попутно выполнил некоторые поручения друга-журналиста. Но, во-первых, протекция Боба помогла Родиону получить беспрепятственный допуск к необходимым материалам — уйма сэкономленного времени и нервов. А во-вторых… ну подумаешь, встретился с парой человек, задал им пару вопросов, ответы записал на диктофон. За полдня управился. Люди обычные… не цыгане, не уголовники. Даже было интересно — включенный диктофон по просьбе Боба он спрятал в кейсе, его собеседники не знали о том, что ведется запись. Обычное дело в журналистской практике? Наверное, да. Если, конечно, речь идет о серьезном расследовании, а не заметке в многотиражной газете. Хотя что это было за расследование, Родион так и не понял.
— А Борис этот — как он тебе? Блинами угощал?
— Угощал. С ежевикой, — кивнул Родион. — И самовар у него на террасе стоит. Я к нему на минуту заскочил, а он потчевать меня… Хлебосольный мужик.
— Ага! Вот! — обрадовался Боб. — За это я люблю русских. И кухню русскую люблю. Если холестерин — так до плешки, если алкоголь — так не меньше сорока градусов. Понимаю и преклоняюсь. А вот это, честно говоря, до меня как-то не совсем доходит…
Он кивнул на красноватые бараньи ребрышки.
— Извини, конечно… Может, у меня в роду русские мужики были?.. Вот отца моего когда-то вашим салом угощали — помнит до сих пор. Сырое подмороженное сало, с крупной солью, которая на зубах хрустит. И черный хлеб. Говорит, ничего вкуснее в жизни не ел. Пробовал когда-нибудь?
Родион усмехнулся. Ну какой же русский хотя бы раз в жизни не отведал соленого сала?
— Твоему отцу повезло, Боб. Многие американцы даже не подозревают, что есть еще более верный способ получить ожирение и атеросклероз, чем ваши гамбургеры… Как у него с холестерином?
— Слава Богу! — улыбается Боб. — Ему уже семьдесят, а он крепок, бодр и на здоровье не жалуется.
— А он в России часто бывал? Где сало-то пробовал?
— Вообще ни разу не был, — сказал Боб. — Кто-то из знакомых привозил…
Родион подозвал официанта, что-то сказал ему. Тот покачал головой, ушел, а через минуту подвел к столику управляющего с роскошными флоберовскими усами.
— Никаких проблем, молодые люди! — заверил управляющий. — «Коллонато», «паллавичино», «д’Арнад», «хамон»! Что предпочитаете?
Боб непонимающе посмотрел на Родиона.
— Это… В смысле?..
— Лучшие сорта итальянского и испанского лардо! — с гордостью заявил управляющий.
Родион от души рассмеялся.
— Лардо, надо же! А сало русское у вас есть? Самое обычное сало? С крупной солью?
Флоберовские усы поникли. Сала русского в наличии не оказалось. Принесли нарезанное тонкими прозрачными листиками — смех! И молодую граппу к нему. Да вы что? Отставить! Никакой граппы! Уж будьте любезны подать настоящую русскую водку — водка-то хоть в «Максиме» найдется? Вот и прекрасно! Ледяную! И не «Абсолют» какой-нибудь шведский, а «Столичную»! И борща донского с пампушками, и солянки казацкой! Нет? А лещи есть? Вот тебе и лучший ресторан Парижа! Тогда хотя бы… Ну, вот: черного хлеба, соленых белых грибов и горчицы!
Возможно, это было не совсем то, чего хотелось истосковавшейся по русской кухне душе Боба Вульфа. Или все-таки… Аппетит у него, во всяком случае, проснулся. И вечер закончился прекрасно. Они пили «Столичную» из запотевшей бутылки, закусывая солеными грибочками и «коллонато» — хотя и тонко нарезанным, да политым не годящейся — сладкой европейской горчицей, но в совокупности с опять-таки не русским черным хлебом, все же создающим вкусовые оттенки родной закуси.
Родиону было приятно, что Боб опрокидывает рюмку за рюмкой, от души нахваливая все русское, что он с пиететом отзывается о русских и о России — может, в самом деле у него наши корни?.. Приятно, что он мог оказаться чем-то полезным этому замечательному человеку. И вообще ему было хорошо. Родион немного перебрал за ужином, и беззащитность в его близоруких глазах сменилась восторженностью.
А когда в конце ужина Боб сказал:
— Кстати, слушай, Роди. Ты ведь в Страсбурге появишься не позже ноября — верно? Есть один адресок, надо бы поговорить там с одним человеком, а потом прямо на месте проверить, что он расскажет… Ты как?
…то Родион с радостью согласился.
* * *Нужный дом располагался недалеко от метро «Сокол». Это было добротное семиэтажное здание, когда-то выстроенное явно по особому проекту для непростых москвичей. Сейчас оно заметно обветшало, как всегда бывает в домах, жильцы которых утратили свою привилегированность. Возле второго подъезда валялся строительный мусор: разбитая плитка, протертый линолеум, какие-то мешки, заляпанные известкой. Пешком Леший поднялся на четвертый этаж, позвонил в тридцать первую квартиру. Никакой реакции. Он позвонил еще раз, уже настойчивей. Наконец, обитая потрескавшимся дерматином дверь приоткрылась.
Вместо длинного плаща потертой черной кожи с поднятым воротником, плаща почти такого же легендарного, как его хозяин, на плечах полковника Крымова была обычная застиранная клетчатая рубашка. В распахнутом вороте виднелась буроватая от загара кожа с редкими седыми волосками. Ниже — старые брюки с широким поясом. Еще ниже — новенькие китайские кеды из синей резины. Для тех, кто знал бывшего замнача УФСБ по Москве и области, картина была почти сюрреалистическая: Крымов в кедах! Но Леший, человек в системе сравнительно новый, не мог в полной мере оценить этого факта. К тому же он смотрел не на кеды, а на опущенную в правый карман руку отставного полковника.
— Майор Синцов, — представился он, протягивая удостоверение. — Майор Евсеев вам должен был звонить…
Пара недобрых жестких глаз проигнорировала документ, зато внимательно отсканировала лицо и очевидно, не нашла ничего подозрительного. Отставной полковник Крымов отворил дверь пошире, отступил в сторону.
— Да, звонил… Все новые, никого не знаю… Ни майоров, ни полковников… Да и генералов уже не знаю…
Леший почтительно вытер ноги, зашел.
Как оказалось, мог не вытирать. Квартира была разбомблена ремонтом. На полу — голая цементная стяжка в брызгах шпатлевки, куски содранного линолеума и старых обоев по углам, замызганные козлы в коридоре, штабеля бумажных мешков со всякими строительными смесями. Низкий и серый, как зимнее небо, потолок неприятно давил, заставлял пригибать голову — казалось, оттуда сейчас что-нибудь капнет, что-то грязное и холодное.
«Как в бомбаре», — подумал Леший.
Хозяин молча провел его на кухню. Ремонт сюда не добрался, зато хватало всякого случайного и неслучайного хлама, вынесенного из других комнат. Лешему был предложен застеленный пожелтевшей «Российской газетой» табурет в углу.
— Слушаю тебя, боец, — сказал Крымов.
Сам он уселся напротив, на высокую телевизионную тумбочку, и тяжело смотрел на Лешего сверху — кряжистый, матерый чекист, внушительный даже в старой домашней одежде и давно не продающихся кедах из синей резины.
Кстати, он бывший куратор первого подразделения «Тоннель», непосредственный начальник Неверова, умело державший этого бешеного пса на поводке… Об этом тоже не следовало забывать. И неспроста у него тяжело отвисает правый карман, и широкий ремень в штаны вдет тоже не случайно.
— Я по поводу операции «Семь-девять», — сказал Леший, немного потерявшийся от этого сухого официального тона. — Вы, наверное, в курсе. Эвакуация золотого запаса СССР в ноябре 41-го. Несколько тонн золота было утеряно… Хотя официального подтверждения этому нет. Ну, как и вообще ничему нет подтверждения. Даже по количеству серьезные расхождения… Вот сейчас вернулись к этой истории…
Крымов сидел неподвижно и, прищурившись, смотрел ему в переносицу.
— Я в курсе. Дальше, — сказал он.
А что, собственно, дальше?
— Ну вот. Юрий Петрович посоветовал обратиться к вам. По нашим предположениям, хранилище специально оборудовали под землей, значит, велись какие-то работы, осуществлялись охранные мероприятия, проводилось контрразведывательное обеспечение… А вы курировали «Тоннель» и можете располагать информацией…
С ответом Крымов не торопился, словно ждал продолжения. Возникла пауза, для Лешего очень неловкая. Чего он тянет, спрашивается? Знаешь — скажи, не знаешь — так какого рожна тогда соглашался на встречу? Странный мужик, неприятный.
— С какого года в ФСБ? — прервал молчание Крымов.
Леший мысленно выругался.
— С 2002-го.
— И все это время в подземцах?
Он даже слова такого не знал — «подземцы». Или правильно с большой буквы — «Подземцы», как название населенного пункта?