– Об чем спорите, дети мои?
Лысый Гвидон опустил руки по швам и доложил:
– Этот парень, что зовется Угольком, только что сказал, что боги его отцов добрее Иисуса.
Пастырь посмотрел на Уголька. Тот стушевался под пристальным взглядом чародея, ссутулился и слегка покраснел.
– Ты правда это сказал? – уточнил Пастырь.
– Правда, – тихо ответил Уголек. – Я больше не хочу быть в твоей общине, Пастырь. Отпусти меня домой.
– Домой? – Чародей прищурил светлые глаза. – Но где он, твой дом?
Уголек хотел ответить, но тут вдруг Пастырь гаркнул:
– Геенна огненная – вот твой дом!
Этот внезапный окрик был столь страшен, что общинники, окружившие Пастыря, Гвидона и Уголька, побледнели от страха и едва не бросились врассыпную.
– Безбожник! – яростно проговорил Пастырь. – Как смел ты упрекать Господа?
Уголек испуганно сжался, но не пошел на попятную, а упрямо заявил:
– Это не мой бог. – Затем облизнул губы, поднял на Пастыря взгляд и севшим от волнения голосом добавил: – Да и бог ли он вообще?
Несколько секунд белый чародей молчал, пристально разглядывая Уголька, затем сжал кулаки и резко изрек:
– Я – воин Господа, его апостол! И я не позволю тебе разверзать твои поганые уста для поганых речей!
Пастырь устремил на Уголька сверкающий гневом взор и простер над его головой руку. Толпа общинников ахнула и попятилась при виде того, что стало происходить с богохульником Угольком.
Губы парня плотно сомкнулись и стали срастаться. Уголек силился открыть рот, но губы его, будто склеенные рыбьим клеем, смыкались снова. Прошло еще несколько мгновений, и рот парня исчез вовсе, а вместо него образовалось гладкое место.
Уголек стал царапать ногтями кожу там, где только что был рот. Глаза его наполнились ужасом и отчаянием.
– Смири гордыню и подчинись мне! – властно пророкотал белый чародей.
Уголек замычал и замотал головой, с ужасом и ненавистью глядя на Пастыря. Тот сдвинул светлые брови и произнес с упреком и горечью:
– Я не вижу в твоих глазах ни раскаяния, ни смирения. Они смотрят и не видят. На что они тебе, грешник? Именем Божьим приказываю – сомкнитесь, недостойные очи!
По толпе общинников пробежал ропот ужаса, когда они увидели, что глаза Уголька затянулись тонкой прозрачной кожицей, а затем исчезли вовсе. Теперь на страшном, гладком лице парня торчал только нос.
Бедный Уголек, мыча от ужаса, стал метаться по двору, в кровь раздирая себе ногтями кожу на лице. Добежав до распятия, он стукнулся головой об перекрестье, отшатнулся, попятился, споткнулся об дрова и рухнул в жертвенный костер.
Одежа вспыхнула на Угольке, как сухая солома. Парень выкатился из костра и, объятый пламенем, махая руками, как подбитая птица, стал кататься по земле.
– Да сгорит твоя адская душа на сем костре тщеславия, неблагодарности и гордыни, еретик! – пророкотал Пастырь и опустил свою белую длань.
Уголек перестал метаться и замер. Пламя стремительно пожирало его туловище, руки, ноги и голову, превращая их в обугленные головни. А Пастырь повернулся к общинникам, распахнул им навстречу руки, будто обнимая их, и громко возвестил:
– Вы – избранные! Свидетели бытия моего на лице земли сей! Какие еще чудеса нужны вам, чтобы уверовали в меня?
Общинники пристыженно молчали.
– Я указал вам пусть к спасению! – с упреком продолжил Пастырь. – Я взял вас к себе и пригрел к душе своей, как кровных детей! Отчего вы платите мне за любовь черной злобою?
Общинники потупили головы. Глаза их были полны ужаса и стыда. Пастырь посмотрел на них, прищурив светлые глаза, и вдруг улыбнулся.
– Подойдите ко мне, братие! – позвал он. – Я не держу на вас зла!
Общинники, ободренные словами своего вождя, воспряли духом и двинулись к белому чародею. Пастырь, глядя на них, заплакал.
– Все, что я делаю для вас, я делаю из любви к вам, – сказал он, и голос его тронул сердца всех присутствующих, как если бы с ними говорил сам Иисус.
– Отче! – крикнул кто-то. – Слезы твои язвят и обжигают нас!
– Смилуйся над нами, учитель! – вторил ему другой.
– Будь нам добрым Пастырем! – умолял третий.
– Хорошо. – Чародей улыбнулся им светлой улыбкой, в которой было так много доброты и любви, что даже у самого черствого и злого человека сжалось бы сердце. – Я буду вам добрым пастырем.
Смахнув с глаз слезы, он указал пальцем на обугленное тело Уголька и распорядился:
– Уберите отсюда это. Унесите и бросьте в овраг.
Благословив передний ряд общинников прикосновением длани, Пастырь повернулся и неторопливо пошел к воротам. Толпа покорно расступалась перед чародеем, а следом за ним шествовали трое его ближайших помощников, молчаливые, бесстрастные, с безжалостными глазами профессиональных ратников или убийц.
* * *Хлопуша был потрясен чудесами, которые явил Пастырь, не меньше других. Но еще больше он был потрясен гибелью Уголька, обгоревшее тело которого уже унесли со двора.
Странным образом страх, голод и сожаление перемешались в его душе и выдали на выходе совершенно чудовищный симбиоз. Хлопуша смотрел на огромное деревянное распятие, стоящее посреди двора, и готов был пролить слезы умиления, но тут вдруг вместо креста перед глазами его вставал огромный железный противень с жареной курицей, покрытой ароматной хрустящей корочкой.
Желудок Хлопуши скручивало от голода, но тут же он видел, что у курицы, прибитой к кресту, лицо Уголька. И тогда к его горлу подкатывала тошнота.
Тогда Хлопуша стискивал зубы и начинал молиться:
– Отче наш, иже еси на небеси… Да святится имя Твое…
И вдруг он с ужасом и изумлением замечал, что мерзкие, богопротивные уста его бормочут совсем другое.
– …колбаса с салом хороша в любом виде… а поросенка, прежде чем положить на сковороду и сунуть в печь, лучше бы опустить на полдня в чан с кислым вином, а после – обмазать жирными сливками…
Хлопуша замолчал и испуганно огляделся – не услышал ли кто его голодной блажи. Но общинники были заняты своими делами.
«Вы – избранные! – прозвучал в голове у Хлопуши громоподобный голос Пастыря. – Свидетели бытия моего на лице земли сей! Какие еще чудеса нужны вам, чтобы уверовать в меня?»
По толстым щекам Хлопуши потекли слезы.
– Недостоин, Господи… – забормотал он. – Недостоин предстать пред лицем твоим, ибо грешен и погряз во грехах своих безвылазно. Но прошу тебя, Отче, смилуйся надо мной… Ибо если обману тебя, то пусть покарает меня вываренный в молоке и обжаренный на вертеле гусь, чьи потроха украсят собой капустную похлебку и придадут ей жирность и мясной привкус…
Хлопуша выкатил глаза и с размаху хлопнул себя по рту широкой ладонью. Опять!
Устав бороться с собой, верзила уселся на бревно и горестно вздохнул:
– Тяжелы грехи мои, Отче. Но, леший меня подери, как же пуст мой живот и как же мне хочется жрать! Появись сейчас предо мной дьявол, кажется, сожрал бы и его!
Хлопуша вздохнул, поднялся с бревна и, опустив покатые медвежьи плечи, двинулся к своей деревянной будке, служившей ему кельей. Там, на гвозде, вбитом в стену, его ждала плеть с оплетенным в железо охвостком.
Хлопуша назначил себе наказание сам – десять ударов плетью. Однако страха в его душе не было, и о предстоящем истязании Хлопуша думал почти с радостью. Плеть – штука неприятная, но кожа у него толстая – это раз, а боль поможет ему хотя бы на время позабыть о пустом брюхе – это два.
2
Ранняя выдалась весна. Теплая, мокрая, пасмурная. Глеб шагал по размокшей дороге, старательно обходя лужи.
«Что, если Молчун не врет? – размышлял он. – Что, если белый чародей и впрямь явился в Хлынь из Гиблого места?»
В ушах у него все еще звучали слова Молчуна:
«Я встретил одного безногого калику по имени Пичуга. Он был среди той шушеры, которая увязалась за Пастырем, когда тот пришел в Хлынь. Никто не видел Пастыря без сияющих одеяний. А Пичуга видел. Никто не видел Пастыря без ореола над головой. А Пичуга видел».
Часа два Глебу понадобилось, чтобы напасть на след бродяжки Пичуги. Один из калик-попрошаек рассказал Глебу (в обмен на три медяшки), где можно отыскать Пичугу. Сунув в карман монетки, попрошайка ощерил беззубый рот и сообщил:
– Я видел Пичугу полчаса назад. Он собирался навестить одного приятеля.
– Какого? – сухо осведомился Глеб.
Попрошайка сдвинул со лба шапку, прищурил слезящиеся глазки и ответил:
– Этого прохвоста зовут Ерш. И характер у него ершистей самого ершистого ерша.
– Где его найти?
Попрошайка ухмыльнулся.
– Знаешь лавку тетки Яронеги?
– Ну.
– Вот там он и околачивается с утра до ночи. Помогает Яронеге грузить на телегу коробы с зельем.
Глеб сунул в рукавицу попрошайки еще одну медяшку и отправился к лавке, которую держала торговка лекарскими снадобьями Яронега.
Возле лавки и впрямь околачивался какой-то парень. Парень был долговяз, хмур и одет в странную хламиду, похожую на одеяло с прорезями для рук.
Возле лавки и впрямь околачивался какой-то парень. Парень был долговяз, хмур и одет в странную хламиду, похожую на одеяло с прорезями для рук.
Завидев приближающегося Глеба, парень сунул правую руку под хламиду и взглянул на него острыми, холодными глазами. Глеб остановился в двух шагах от парня и спросил:
– Ты Ерш?
Парень сплюнул Глебу под ноги и дерзко огрызнулся:
– Я-то Ерш. А ты что за донный карась?
– Меня зовут Глеб. Хочу с тобой поговорить. Отойдем?
– Я тебя не знаю, – холодно отмахнулся парень. – Иди своей дорогой, прохожий.
Глеб откинул полу плаща, скрывающую оружие, и положил пальцы на рукоять меча.
– Видимо, ты не расслышал с первого раза, – сказал он, глядя парню в глаза. – Я хочу с тобой поговорить. Отойдем под деревья.
И он посторонился, пропуская парня к деревьям. Ерш несколько секунд играл желваками, приглядываясь к Глебу, затем кивнул и быстрой походкой отошел от лавки. Глеб, по-прежнему держа пальцы на рукояти меча, последовал за ним.
– Ну? – спросил ерш, войдя в тень деревьев и обернувшись. – И чего тебе от меня надо?
– Я ищу Пичугу, парня с деревянной ногой, – сказал Глеб. – Где он?
Парень прищурил колкие, цепкие глаза.
– Не понимаю, о ком ты говоришь. На торжке много разных пичуг. Брось на снег горсть хлебных крошек, они и слетятся.
Глеб, пристально глядя на парня, сжал рукоять меча.
– Я повторю свой вопрос, – отчеканил он. – И если ты снова вздумаешь юлить, мне придется достать меч из ножен. А будет тебе известно: я никогда не достаю меч, если не уверен, что пущу его в ход. Итак, я повторяю: где мне найти Пичугу?
– Он… – Парень осекся и закусил губу.
– Ну? – сдвинул брови Глеб.
– Он тут… недалеко. В подклете ерохинского дома.
– Идем, покажешь!
Однако парень не двинулся с места. Покусав губы, он нехотя признался:
– Вряд ли Пичуга сможет с тобой говорить.
– Почему? – насторожился Глеб.
– Я дал ему бурой пыли.
Брови Глеба приподнялись.
– Вот оно что, – презрительно вымолвил он. – Так ты – тайный разносчик?
– Не совсем, – качнул головой парень. – Я скупаю у одного добытчика пыль, бодяжу ее дурман-травой и толкаю нищим бродягам по дешевке. Я доволен, бродяги – тоже. А добытчик – в наваре.
Глеб задумался.
– Значит, ты сам смешиваешь эту бодягу? – уточнил он после паузы.
Ерш угрюмо кивнул:
– Да.
– Вот и хорошо. Выходит, ты знаешь, как привести Пичугу в чувство.
Глеб схватил парня за плечо и грубо толкнул его на освещенную луной тропинку:
– Топай вперед, химик! И если через полчаса Пичуга не запоет, ты будешь петь вместо него. Только имей в виду: если твоя песня мне не понравится, я посажу тебя в клетку и буду кормить гусеницами и червяками, пока ты не засвистишь щеглом.
* * *Полчаса спустя Пичуга открыл глаза и обалдело взглянул на Глеба.
– Ты кто? – изумленно вымолвил он.
– Я-то? До сих пор звался Глебом Первоходом.
– Перво… – Пичуга изумленно моргнул. Несколько секунд он таращился на Глеба, затем перевел взгляд на свою мокрую, испачканную рвотой грудь и передернул плечами.
– Пичуга! – окликнул его Глеб. – Ты понимаешь, что я говорю?
Пичуга посмотрел на Глеба, перевел взгляд на Ерша, сидевшего с угрюмым видом у ведра с блевотиной, снова посмотрел на Глеба, облизнул губы и хрипло спросил:
– Какого лешего здесь происходит?
– Мне нужна твоя помощь, старина, – ответил Глеб.
Пичуга снова взглянул на Ерша.
– Эй, Ерш, – неуклюже заворочал он языком, – ты обещал, что я очнусь только утром. Гони назад мои деньги.
Ерш угрюмо взглянул на Пичугу и сказал:
– Этот парень задал тебе вопрос. Лучше ответь ему.
Пичуга вновь повернулся к Глебу, поморщился и потер пальцами виски.
– Леший… – хрипло обронил он. – Как мне худо.
– Меньше надо жрать всякую дрянь, – холодно проговорил Глеб.
Пичуга вяло усмехнулся.
– Жрал бы не дрянь, да где ее возьмешь? Нынче чистая бурая пыль дороже злата.
Глеб качнул головой, словно перечеркивая все, что было сказано, как незначительное и не заслуживающее внимания, и нетерпеливо осведомился:
– Говорят, ты как-то связан с Пастырем. Расскажи мне про него.
– С Пас… – Пичуга потер ладонями лицо, прогоняя остатки наркотического тумана, и сказал: – Прости, Глеб, но я еще плохо соображаю. Погоди… Ты ведь ходок. А у вас, ходоков, вечно припрятан золотничок-другой бурой пыли. Может, поделишься?
Взгляд Глеба похолодел.
– Я подарю тебе нечто большее, – процедил он сквозь зубы.
Глаза Пичуги загорелись алчным огоньком.
– И что же? – спросил он.
– Твою жизнь.
Пичуга замер, потом облизнул пересохшие губы и вымолвил:
– Ты не убьешь меня, ходок. Ты никого не убиваешь просто так. Тем более – нищих и беспомощных калик.
– Ты давно меня не видел, калика, – холодно отчеканил Глеб. – И ты далеко не так беспомощен, как пытаешься казаться.
Пичуга усмехнулся и кивнул:
– Ты прав. Но забесплатно я ничего тебе не скажу. Таково мое правило. Стоит мне раз им поступиться, и другие бродяги перестанут меня уважать.
– Тебе так нужно их уважение?
Пичуга снисходительно хмыкнул:
– Ты ведь знаешь наш мир, ходок. Я жив, пока меня уважают и боятся. Как только перестанут – мне конец. Ищи меня тогда в овраге с перерезанным горлом. – Он, прищурив осоловелые глазки, вгляделся в лицо Глеба, облизнул мокрые губы и добавил: – Ходоки – богатые люди. От медяшки-другой ты точно не обеднеешь.
– Ладно, не блажи. – Глеб достал из кармана куртки кожаный кошель, вынул из него пару медных монеток и швырнул на пол.
– Это тебе на новую ногу.
Пичуга подобрал монетки и спрятал их в карман.
– Ты щедр, ходок, – усмехнулся он беззубым ртом. – Я тоже буду с тобой щедр. Что ты хочешь знать?
– Откуда взялся белый чародей?
Пичуга помолчал, шевеля бровями и об чем-то угрюмо размышляя, потом разомкнул губы и сказал:
– Пастырь дурит всем головы. Коли б не бурая пыль, я бы тоже вошел в его общину.
– Что это значит? – насторожился Глеб.
– Ты ведь уже видел его?
– Да.
– Видел, что он вытворяет? Вино, бьющее ключом из земли. Исцеленные и прозревшие слепцы. Рыбы, выскакивающие из реки прямо в руки Пастырю…
– Хватит перечислять, – оборвал калику Глеб. – К чему ты ведешь?
Пичуга ухмыльнулся и ответил:
– Это все не по-настоящему.
– Как это? – прищурился Глеб.
– Да вот так. Этот чародей насылает на людей сон. Они будто бодрствуют, но на самом деле спят с открытыми глазами. Все. Но не я.
– И что же в тебе такого, чего нет у других?
Пичуга тонко усмехнулся:
– Я уже сказал тебе, Первоход. Во всем виновата бурая пыль. Она тоже насылает морок, но ее морок прозрачен и не мешает видеть явь.
– И что, нынче все горожане, кроме тебя, «чистые»?
– Не все. Но тех, кто нюхает и ест бурую пыль, осталось совсем немного. Пыль нынче в десять раз дороже злата. Она мало кому по карману. Только богатым людям и…
– И жуликам, – договорил за него Глеб. Он задумчиво поскреб ногтями горбинку на переносице, после чего произнес: – Твой рассказ удивил меня. Но не убедил. Пастырь в самом деле исцеляет хворых. Как насчет исцеленных слепцов? Они ведь действительно прозрели.
Пичуга отрицательно мотнул головой:
– Говорю тебе, ходок: все это им только мнится. Им мнится, что они видят, но на самом деле они остались слепы.
– Твои слова похожи на чушь, калика.
– Пусть так. Но я знаю, что говорю. Дай мне еще монету, и ты поймешь, почему я так уверен.
Глеб с хмурым видом достал из кошеля еще одну монету и швырнул ее калике. На этот раз Пичуга ловко поймал монетку в воздухе и быстро запихнул ее в карман. После чего взглянул на Глеба снизу вверх нервозно поблескивающими глазами и сказал:
– Я видел одного из слепцов после того, как морок сна покинул его. Он шел по дороге и вдруг остановился и провел по лицу руками, будто только что проснулся. А потом стал вертеть головой по сторонам и плакать. «Я ничего не вижу, – тихо стенал он. – Ничего не вижу». Я хотел подойти к нему, но тут из кустов выскочили общинники Пастыря и изрубили слепца мечами. А после взяли его под мышки, подтащили к оврагу и швырнули бродячим псам.
Глеб чуть прищурил недобрые и недоверчивые глаза.
– Ты сам все это видел?
Пичуга кивнул:
– Да. Я лежал в траве и дрожал, как заячий хвост. Если бы общинники заметили меня, я бы тоже пошел на корм бродячим псам. Пастырь никого не исцеляет, Глеб. Он насылает видения. Слепцам мнится, что они прозрели. Хромым – что избавились от хромоты. А окружающие видят лишь то, что приказывает им видеть Пастырь.
Глеб достал из кармана берестяную коробку с самокрутками, сунул одну самокрутку в губы и щелкнул зажигалкой. Выпустил изо рта облако дыма, посмотрел сквозь это облако на Пичугу и спросил:
– Знаешь ли ты Хлопушу, брата ходока Молчуна?
– Увальня-то? – Пичуга усмехнулся. – Как не знать. С виду тюфяк, но парень ушлый. А ты почему про него спрашиваешь?