Через какое-то время он начинает уплывать. Головастый Перриш выступает вместе с Китом Ричардсом перед фестивальной публикой, которой тысяч восемьдесят и которая почему-то собралась в старой литейной. Играют «Сочувствие к дьяволу», и Терри согласился вести вокал, потому что Мик сейчас в Лондоне. Терри скользит к микрофону и сообщает экстатически прыгающей толпе, что он человек со вкусом и деньгами, это строчки из песни[30], но и правда тоже. Затем Кит Ричардс поднимает свой «Телекастер» и играет старый дьявольский блюз. Его разнузданное гитарное соло мало похоже на колыбельную, и все же оно погружает Терри Перриша в неспокойный сон.
Когда он ненадолго просыпается, они снова едут по шоссе, «кадиллак» разрезает гладкую ленту ночи. Ли сидит за рулем, пассажирское место опустело. Терри получил назад свою куртку, ею накрыты его ноги и колени. Именно так бы сделала и Меррин, вернувшись в машину, ее типичная заботливость. Впрочем, куртка вся грязная и насквозь промокла, и ее удерживает на коленях у Терри какой-то тяжелый предмет. Терри хватает его и видит, что это мокрый камень, похожий формой и размером на страусиное яйцо, облепленный травинками и грязью. Этот камень непременно должен что-то значить — Меррин положила его не без причины, — но у Терри сейчас слишком мутная голова, чтобы что-то соображать. Он кладет камень на пол. Камень измазан чем-то липким, вроде раздавленной улитки; Терри вытирает пальцы о рубашку, поправляет на коленях куртку и снова ложится.
Его левый, стукнутый висок все еще саднит, и, потрогав его тыльной стороной левой руки, он видит, что снова пошла кровь.
— Меррин нормально доехала? — спрашивает Терри.
— Что?
— Меррин. Мы о ней позаботились?
Какое-то время Ли ведет машину не отвечая. Затем он говорит:
— Да. Да, мы о ней позаботились.
— Хорошая девочка, — удовлетворенно кивает Терри. — Надеюсь, они с Игом во всем разберутся.
Ли продолжает вести машину.
Терри снова соскальзывает в свой сон о том, как они с Китом Ричардсом на сцене перед охваченной экстазом толпой, заводящей его ничуть не меньше, чем он заводит их. Но затем, балансируя где-то на краю сознания, он слышит, как задает вопрос, про который даже и не знал, что он вообще возникнет:
— А что это за камень?
— Улика, — отвечает Ли.
Терри кивает — это кажется ему вполне разумным ответом — и говорит:
— Тоже дело. Постарайся не попасть в тюрьму, насколько это возможно.
Ли смеется, резкий, влажный, похожий на кашель звук — кот, поперхнувшийся комком собственной шерсти, — и Терри неожиданно понимает, что никогда еще прежде не слышал смеха этого парня, и слышанное сейчас ему совершенно не нравится. Затем Терри исчезает, снова погружаясь в бессознательное, впрочем, на этот раз его не ждут никакие сны, он хмурится с видом человека, пытающегося отгадать слово в некоем кроссворде, слово, которое он должен знать.
Через какое-то время он открывает глаза и видит, что машина не двигается. И не двигается уже довольно долго, а не только что остановилась. Он не знает, откуда он это знает, просто знает.
Свет уже другой. Еще не утро, но ночь уже на исходе, уже соскребла с неба большую часть звезд и убрала их. Светлые пухлые облака, обрывки ночной грозы, быстро скользят по занавеси тьмы. Через одно из боковых окошек Терри прекрасно видно небо. Пахнет восходом, пропитанной дождем травой и начинающей прогреваться землей. Поднявшись из лежачего положения, он видит, что Ли оставил водительскую дверцу распахнутой.
Он тянется на пол за своей курткой. Ее что-то нет, но он думает, что куртка соскользнула с его коленей, пока он спал. Ящик с инструментами есть, а куртка куда-то запропастилась. Водительское сиденье сложено вперед, и Терри вылезает из машины; раскидывает руки и потягивается, его позвоночник щелкает, а затем он замирает, вытянув руки в ночь, словно прибитый к невидимому кресту.
Ли курит, сидя на крыльце материнского дома. Его дома, поправляет себя Терри, мать Ли уже шесть недель как на кладбище. Терри не видит лица Ли, только оранжевый уголек его «Винстона». По непонятной для Терри причине вид Ли, ждущего на крыльце, вселяет в него беспокойство.
— Да уж, ночка, — говорит Терри.
— Она еще не кончилась. — Ли затягивается, уголек разгорается ярче, и на какое-то мгновение Терри видит часть лица Ли, покалеченную часть, часть с мертвым глазом. В утреннем полумраке этот глаз — белый и слепой, стеклянный шар, наполненный дымом. — Как твоя голова?
Терри трогает ссадину на виске и тут же роняет руку.
— Прекрасно. Выло бы о чем говорить.
— У меня тут тоже был несчастный случай.
— Какой несчастный случай? Ты в порядке?
— Я-то в порядке, а вот Меррин — нет.
— О чем это ты?
И только тут Терри замечает липкий, болезненный, похмельный пот, пропитавший все его тело, похожий на росу, но крайне неприятный. Он смотрит на себя и видит на рубашке множество черных пятен, грязь или что-то еще, и смутно вспоминает, что вроде бы вытирал о рубашку руку. Снова взглянув на Ли, он вдруг пугается того, что тот сейчас скажет.
— Это же и вправду был несчастный случай, — говорит Ли. — Я и подумать не мог, насколько это серьезно, а потом оказалось, что ей уже не помочь.
Терри глядит на него, ожидая ключевых слов.
— Ты как-то все это слишком быстро. Так что же случилось?
— А вот это нам нужно с тобой придумать. Тебе и мне. Это то, о чем я хотел с тобой поговорить. Нам нужно иметь непробиваемую историю, прежде чем Меррин найдут.
Терри делает осмысленную вещь: он смеется. Ли известен своим сухим плоским чувством юмора, и, если бы солнце уже взошло и Терри не так тошнило, он даже мог бы оценить шутку. Но вот правая его рука совсем не думает, что Ли сказал что-то смешное. Его правая рука по собственному почину стала охлопывать карманы в поисках мобильника.
— Терри, — негромко говорит Ли, — я знаю, что это ужасно. Но я отнюдь не шучу. Мы тут влипли по самые уши. Ни тебя, ни меня винить не в чем — мы не виноваты, да и никто не виноват, — но мы попали в самую большую беду, в какую только можно попасть. Это был несчастный случай, но все скажут, что мы ее убили.
Терри снова хочет рассмеяться, но вместо этого говорит:
— Прекрати.
— Не могу. Тебе нужно все это услышать.
— Она не умерла.
Ли затягивается сигаретой, уголек разгорается, и на Терри смотрит глаз, словно затянутый белым дымом.
— Она была пьяная и стала вовсю ко мне приставать. Думаю, это она хотела поквитаться с Игом. Она была совершенно раздетая и липла ко мне, и я ее оттолкнул, ни о чем таком не думая. Она запнулась о корень или о что-то еще и упала прямо на камень. Я от нее отошел, а когда вернулся, увидел ужасное. Не знаю, поверишь ли ты или нет, но я бы скорее выбил себе второй глаз, чем причинил ей хоть какую-нибудь боль.
Терри набирает полные легкие, но не воздуха, а ужаса, он вдыхает его, словно некий газ, летучий яд. В его голове и желудке полный бедлам, земля словно уходит из-под ног. Он должен кому-нибудь позвонить. Он должен найти телефон. Он должен позвать на помощь — в такой ситуации нужны, служители правопорядка, умеющие действовать в чрезвычайных обстоятельствах. Он поворачивается к машине, перегибается через заднее сиденье в поисках куртки. Его мобильник должен быть в куртке. Но на полу, где он думал, куртки нет. Нет ее и на переднем сиденье.
Ли трогает рукой макушку Терри — и тот вздрагивает, и вскрикивает, и в ужасе отдергивается.
— Терри, — говорит Ли, — нам нужно решить, что мы скажем.
— Тут нечего и решать. Мне нужен мой телефон.
— Если хочешь, позвони по тому, который в доме.
Терри отталкивает Ли и идет на крыльцо. Ли щелчком откидывает окурок и без особой спешки следует за ним.
— Если хочешь позвать копов, я не стану тебе мешать. Я даже пойду вместе с тобой встретить их около литейной, покажу, где она лежит. Но прежде чем хвататься за телефон, тебе бы, Терри, стоило узнать, что я им скажу.
Терри в два прыжка поднимается на крыльцо, толкает входную дверь и вваливается в прихожую. Если тут и есть телефон, его не видно в нагромождении теней. Кухня прямо и налево.
— Мы все были пьяные, — говорит Ли, — Мы были пьяные, а ты еще и обдолбанный. Но хуже всех была она. Это я им сразу скажу. Она висла на нас с того момента, как села в машину. Иг назвал ее шлюхой, и она твердо решила доказать его правоту.
Ли трогает рукой макушку Терри — и тот вздрагивает, и вскрикивает, и в ужасе отдергивается.
— Терри, — говорит Ли, — нам нужно решить, что мы скажем.
— Тут нечего и решать. Мне нужен мой телефон.
— Если хочешь, позвони по тому, который в доме.
Терри отталкивает Ли и идет на крыльцо. Ли щелчком откидывает окурок и без особой спешки следует за ним.
— Если хочешь позвать копов, я не стану тебе мешать. Я даже пойду вместе с тобой встретить их около литейной, покажу, где она лежит. Но прежде чем хвататься за телефон, тебе бы, Терри, стоило узнать, что я им скажу.
Терри в два прыжка поднимается на крыльцо, толкает входную дверь и вваливается в прихожую. Если тут и есть телефон, его не видно в нагромождении теней. Кухня прямо и налево.
— Мы все были пьяные, — говорит Ли, — Мы были пьяные, а ты еще и обдолбанный. Но хуже всех была она. Это я им сразу скажу. Она висла на нас с того момента, как села в машину. Иг назвал ее шлюхой, и она твердо решила доказать его правоту.
Терри слушает вполуха. Он быстро пересекает крошечную гостиную, обдирая колено о жесткий стул с прямой спинкой, спотыкается и следует дальше, на кухню. Ли идет за ним, продолжая говорить невыносимо спокойным голосом.
— Она попросила нас притормозить, чтобы, переодеться из мокрого в сухое, а затем устроила спектакль, стоя в свете фар. Все это время ты ничего не говорил, а только смотрел на нее и слушал ее обещания, что Игги еще поплатится за то, как он себя ведет. Сперва она приставала ко мне, а затем взялась за тебя. Она была настолько пьяная, что даже не понимала, как ты на нее разозлился. И вот, рассевшись у тебя на коленях, она размечталась вслух, сколько получит от желтой прессы, за рассказ про групповуху, в которой участвовал Терри Перриш. А расскажет она обязательно, чтобы поквитаться с Игом, посмотреть на его морду. И тогда ты ее ударил. Ударил прежде, чем я смог понять, что же тут происходит.
Терри уже на кухне, у кухонного стола, он положил руку на трубку бежевого телефона, но не спешит ее поднимать. Впервые за это время он оборачивается на высокого жилистого Ли с его короной светлых волос и жутким таинственным белым глазом. Терри толкает Ли в грудь с такой силой, что тот врезается спиной в стену. Дребезжат оконные стекла. Но Ли вроде ничуть не расстроен.
— Никто не поверит во всю эту лапшу.
— Как знать, чему они поверят? — философически замечает Ли. — На этом камне твои отпечатки.
Терри хватает Ли за рубашку, снова бьет его о стену и крепко к ней прижимает. С кухонного столика падает ложка, ее удар о кафельный пол звучит музыкально, как звон старинных часов. Ли не сопротивляется и смотрит на Терри с невозмутимым видом.
— Ты курил этот толстый косяк рядом с ее телом и там же его уронил. И это она тебя оцарапала, — говорит Ли. — Пыталась сопротивляться. А когда ты ее убил, то вытерся ее нижним бельем. На ее трусах пятна твоей крови.
— Какого хрена ты там несешь? — спрашивает Терри.
Слово «трусы» напряженно висит в воздухе, как звук упавшей ложки.
— Ссадина на твоем виске. Я вытер эту ссадину ее бельем, пока ты лежал в отключке. Мне хочется, Терри, чтобы ты ясно осознал ситуацию. Ты влип в эту историю не меньше меня. Может быть, больше.
Терри сжимает левую руку в кулак, замахивается, но тут же себя останавливает. Лицо Ли горит нетерпением, он дышит поверхностно и учащенно; Терри не может его ударить.
— Чего же ты ждешь? — спрашивает Ли. — Бей, если замахнулся.
Терри дожил почти до тридцати, ни разу никого не ударив. И никогда не участвовал в школьных драках, он был всеобщим любимцем.
— Если ты мне хоть что-нибудь сделаешь, я сам позвоню в полицию. Так все будет выглядеть даже лучше. Я скажу, что пытался ее защитить.
Терри неуверенно, словно пьяный, делает шаг назад и отпускает его рубашку.
— Я ухожу. Тебе нужно взять адвоката. Я поговорю со своим не позже чем через двадцать минут. Где моя куртка?
— Там же, где и камень. И ее трусы. В безопасном месте. Не здесь. По пути домой я кое-где остановился. Ты сказал мне собрать все улики и надежно от них избавиться, но я не стал так делать…
— Заткни хлебало!
— …потому что подумал, а вдруг ты станешь валить все на меня. Ну давай, Терри. Звони им. Но я тебе точно обещаю, что, если ты будешь меня топить, я утащу тебя с собой. Так что выбирай. У тебя есть «Хотхаус». Через два дня ты возвращаешься в Лос-Анджелес, тереться и дальше в компании кинозвезд и моделей. Но это ерунда. Поступай, как положено. Чтобы была чистая совесть. Но только имей в виду, что никто тебе не поверит, ни даже твой собственный брат, он будет всю жизнь тебя ненавидеть за то, что ты напился, обкурился и убил его любимую девушку. Сперва он, может, этому не поверит, но погоди немного. Ты проведешь в тюрьме двадцать лет — вполне достаточно, чтобы погладить себя по головке за высокие моральные качества. Думай, в конце концов, головой, а не каким-то другим местом. Она мертва уже четыре часа, ты мог бы надеяться выглядеть чистеньким, если бы вызвал полицию, пока тело было еще теплым. Теперь все неизбежно выглядит так, что ты как минимум задумывался, не припрятать ли его.
— Я убью тебя, — прошептал Терри.
— Конечно, убьешь, — кивнул Ли. — И тогда тебе нужно будет объяснять не один труп, а два. Вали на себя побольше.
Терри отворачивается и в отчаянии смотрит на телефон; ему кажется, что если он в ближайшие мгновения не поднимет трубку и не позвонит кому-нибудь, то лишится всего хорошего, что только было в его жизни. И все же он не в силах двинуть рукой. Он словно моряк, оставшийся один на необитаемом острове, глядящий на самолетик, проплывающий в небе на высоте сорока тысяч футов, не имея никакого способа подать сигнал и прощающийся со своим последним шансом на спасение.
— А могло быть и по-другому, — говорит Ли. — Мы с тобой оба не виноваты, а ее убил кто-то случайный. Такое бывает едва ли не каждый день, стоит только посмотреть по телевизору «Новости дня». Никто не видел, как мы ее подобрали. Никто не видел, как мы свернули к литейной. Насколько известно внешнему миру, после костра мы поехали ко мне, играли в карты и в два часа ночи окончательно вырубились, даже не выключив телевизор. Мой дом на прямо противоположной стороне города от «Бездны», чего бы нам туда ездить?
У Терри сжимает грудь, ему не хватает воздуха, и он мельком думает, что вот так, наверное, чувствует себя Иг при своих астматических приступах. Забавно, что ему никак не сделать такую элементарную вещь, как протянуть руку и взять телефонную трубку.
— Ну вот, я свое сказал. По сути, все сводится к выбору: ты можешь жить как калека или как трус. И выбирать придется тебе. Впрочем, можешь мне поверить — у трусов жизнь повеселее.
Терри не двигается, не отвечает и не смотрит на Ли. В его запястье колотится пульс.
— И вот еще что я скажу, — говорит Ли мирным вразумляющим тоном. — Если сейчас проверить тебя на наркотики, ты точно завалишь тест. В таком виде нельзя общаться с копами. Ты спал не больше трех часов и не способен сейчас ясно думать. Терри, она же всю ночь пролежала мертвой. Почему бы тебе не поспать до утра, а потом уже все обдумать. Возможно, ее найдут только через несколько дней. Не спеши совершать поступки, которых потом не исправишь. Подожди, пока не поймешь окончательно, что же ты хочешь сделать.
Это звучит совершенно кошмарно: возможно, ее найдут только через несколько дней, — перед глазами сразу возникает Меррин, как она лежит среди папоротников и мокрой травы, с дождевой водой, стоящей в глазах, и каким-то жучком, ползущим по бронзе ее волос. И тут же возникает Меррин, как она сидит на переднем сиденье, дрожит в своих мокрых одежках и глядит на Терри смущенными несчастными глазами. Спасибо, что меня подобрали. Вы спасли мне жизнь.
— Я возвращаюсь домой, — говорит Терри.
Он хотел, чтобы эти слова звучали вызывающе, звенели справедливым гневом, но вместо этого получился какой-то дрожащий лепет.
— Конечно, — охотно откликается Ли. — Я тебя довезу. Но сперва переоденься в одну из моих рубашек, эта у тебя вся в крови.
Он указывает на грязь, где Терри вытирал руки о рубашку. Только сейчас, в жемчужном свете восхода видно, что это кровь.
Иг увидел все это в одно прикосновение, словно сидел вместе с ними в машине на всем пути к старой литейной, — увидел все и многое еще. Он увидел, как загнанный в угол Терри только что не стоит на коленях перед Ли тридцатью часами позднее, у того на кухне. Это был день невероятно яркого солнца и не по сезону холодной погоды; на улице кричали дети, в бассейне у соседнего дома плескалось несколько тинейджеров. Яркая праздничность этого утра резала глаз и ухо, никак не совмещалась с мыслью, что Иг сидит в камере, а Меррин лежит в холодильнике какого-то морга. Ли стоял, опираясь на кухонный столик, и бесстрастно наблюдал, как Терри перепрыгивает от мысли к мысли, от эмоции к эмоции, задыхаясь то ярости, то от жалкой беспомощности. Ли подождал, пока Терри выговорится, а затем сказал: