Ли раскинул руки для равновесия и пошел вслед за котом. Он не спешил, опасаясь его спугнуть, а двигался ровным шагом. Кот важно шествовал по забору, уводя Ли все дальше и дальше от дома. Кукуруза росла у самой ограды, и руки Ли все время натыкались на широкие сухие листья. Был неприятный момент, когда у него под ногами затряслась одна из перекладин, и ему пришлось встать на четвереньки, ухватиться за столбик, чтобы не упасть. Кот ждал на следующей перекладине, он не двинулся даже тогда, когда Ли восстановил равновесие и прошел опасное место. Вместо этого он выгнул спину, распушил шерсть и начал мурчать своим хриплым неумелым мурком. Ли был вне себя от радости, что смог так приблизиться к коту, приблизиться настолько, что можно было дотянуться до него рукой.
— Котя, — выдохнул он; кот выгнул спину и замурчал еще громче, и было невозможно даже подумать, что ему не хочется, чтобы его трогали.
Ли помнил, что обещал себе не гладить сегодня кота, ведь они еще только познакомились, но было бы попросту глупо отвергнуть столь очевидную просьбу о ласке. Он осторожно нагнулся, чтобы погладить кота.
— Ко-о-тя, — сказал он нараспев, и кот зажмурился с бесконечно счастливым видом, а затем распахнул глаза и вдруг взмахнул лапой.
Ли резко выпрямился, лапа промелькнула в воздухе не больше чем в дюйме от его левого глаза. Перекладина под ногами дернулась, ноги Ли стали ватными, и он свалился в кукурузу.
По большей части верхняя перекладина была футах в четырех от земли, но около этого участка забора у земли был сильный склон налево, так что высота падения получалась футов шесть. Эти вилы лежали в кукурузе свыше десяти лет. Они поджидали Ли еще до его рождения, лежали плашмя, выставив вверх свои ржавые искривленные зубья. Ли врезался в них головой.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Через какое-то время Ли сел. Кукуруза отчаянно шепталась, распространяя о нем ложные слухи. Кот уже исчез с забора. Было полнолуние, и, взглянув вверх, он заметил, что звезды движутся. Сейчас они все были спутниками, они метались то туда, то сюда, падали и возвращались на прежнее место. Луна мигнула, упала на несколько дюймов и снова мигнула. Словно небесный занавес был на грани падения, ежесекундно грозился открыть скрытую за ним пустую сцену. Ли поднял руку, поправил луну и вернул ее туда, где ей полагалось быть. Луна оказалась такая холодная, что его пальцы одеревенели; это было как крутить ледышку.
Чтобы поправить луну, ему пришлось стать очень высоким, и он взглянул сверху на свой уголок Западного Баксфорта. Он увидел вещи, которые никак не мог видеть из кукурузы, увидел так, как видит их Бог. Он увидел отцовскую машину, едущую по переулку Карманников, потом она свернула на проселок, ведущий к их дому. Отец вез на пассажирском сиденье коробку с полудюжиной пива и еще одну бутылку между ног. Если бы Ли захотел, он мог бы щелкнуть пальцем по машине и сшибить ее с дороги в заросли бурьяна, отделявшие их дом от хайвея. Ему представилась машина, лежащая на боку, из-под капота выбивались языки пламени. Потом говорили бы, что отец сел за руль пьяным в стельку.
Он чувствовал себя непричастным нижнему миру, словно это была игрушечная железная дорога. Западный Баксфорт был красив и аккуратен с его маленькими деревцами, маленькими игрушечными домиками и маленькими игрушечными людьми. При желании он мог бы взять свой собственный дом и переставить через улицу. Он мог бы наступить на него и раздавить. Он мог бы смахнуть все это со стола одним движением руки.
Он заметил в кукурузе какое-то шевеление, тень, скользнувшую среди других теней, и узнал кота, и понял, что вознесся на свою высоту, не только чтобы поправить луну. Он щедро предложил этому бродяге пищу и ласку, а тот обманул его, выказав мнимую благодарность, а затем ударил лапой, и сшиб его с забора, и даже чуть было не убил, не по какой-нибудь особой причине, а потому что так уж он был устроен, и теперь он уходил прочь как ни в чем не бывало, словно ничего не случилось, и, может быть, для кота действительно ничего не случилось, может быть, он уже не помнил про Ли, и так не пойдет. Ли протянул вниз свою огромную руку — это было как стоять на верхнем этаже башни Джона Хэнкока,[42] глядя вдоль нее на землю, — и прижал кота пальцем, размазав его по земле. На какое-то отчаянное мгновение, меньше чем на секунду, он почувствовал жизнь, дрожащую и дергающуюся под его пальцами, почувствовал, как кот пытается отпрыгнуть, но было поздно, он раздавил кота, и тот треснул, как сухой стручок. Затем он с сильным нажимом провел пальцем туда-сюда — так его отец тушил в пепельнице окурки. Он убил кота с тихим спокойным удовлетворением, ощущая некую отстраненность от себя самого, примерно такую же, как когда ему случалось привирать.
Через какое-то время Ли поднял руку и взглянул на нее, на потеки крови и прилипший к нему клок черной шерсти. Понюхав руку, он ощутил запах пыльных подвалов, смешанный с запахом летней травы. Запах показался ему интересным, рассказал об охоте на мышей в подземных закоулках и поиске кошек, чтобы спариваться с ними в высоком бурьяне.
Ли опустил руку на колени и взглянул на кота и то, что было вокруг. Он снова сидел в кукурузе, хотя и не помнил, как садился, он был того же размера, что и прежде, хотя и не помнил, когда уменьшился. Кот был страшно изувечен, его голова перекрутилась назад, словно кто-то пытался ее отвинтить, как электрическую лампочку. Кот широко распахнул глаза и удивленно смотрел в ночь, он лежал рядом с плоским, сплошь в крови куском сланца. Ли смутно ощущал какое-то жжение в правой руке, взглянул и увидел на ней царапины в форме трех параллельных линий, словно от зубьев вилки. Он не понимал, как это кот сумел его ободрать, если он был таким огромным, однако голова болела, и усталость мешала думать, и он почти сразу бросил попытки разобраться. Крайне утомительно быть подобным Богу, быть достаточно большим, чтобы приводить в порядок то, что нужно привести в порядок. Он встал на ослабевшие, дрожащие ноги и побрел к дому.
В гостиной снова цапались родители. Или, вернее, отец сидел с бутылкой пива и «Спорт иллюстрейтед», а Кэти нависла над ним и ругалась низким полузадушенным голосом. У Ли был краткий проблеск идеального понимания, сошедший на него, когда он был достаточно огромным, чтобы чинить луну, и сейчас он знал, что отец ежевечерне ходит в «Уинтерхаус» не чтобы пить, а ради официантки, с которой у него особые отношения. Ни один из родителей никогда не поминал официантку; мать ярилась на бардак в гараже, на то, что отец прется в комнату в сапожищах, и на свою работу. Но в действительности они ругались из-за официантки. И еще Ли сейчас понимал, что со временем — может быть, через несколько лет — отец уйдет из дома, а его оставит с матерью.
Но их руготня его не беспокоила. Его беспокоило радио, звучавшее фоном, издававшее резкие диссонирующие звуки, словно с лестницы упали кастрюли, а в то же время кто-то свистит и булькает, как закипающий чайник. Звуки резали ему уши, и он повернулся к радио, чтобы сделать потише, и только тогда узнал песню «Дьявол внутри». Он не мог взять в голову, почему ему когда-то нравилась эта песня. В ближайшие недели Ли обнаружит, что не может терпеть почти никакой музыки, звучащей на заднем плане, что песни стали казаться ему совершенно бессмысленными, хаосом, неприятными звуками. Когда приемник был включен, он выходил из комнаты, предпочитая тишину своих собственных мыслей.
Поднимаясь по лестнице, он ощутил легкое головокружение, казалось, что стены пульсируют, и он боялся, что если посмотреть наружу, то окажется, что луна снова вздрагивает, и на этот раз он, возможно, не успеет ее починить. Он подумал, что, пожалуй, лучше лечь до того, как она упадет. Он пожелал родителям спокойной ночи. Мать ничего не заметила. Отцу было все равно.
Утром, когда Ли проснулся, оказалось, что его наволочка вся в засохшей крови. Он не испугался и не встревожился, но все же ее обследовал. Особенно интересен был запах, запах старой медной монетки. Через несколько минут, стоя под душем, он случайно посмотрел себе под ноги. Тонкая коричнево-красная струйка убегала в сливное отверстие, словно в воде появилась откуда-то ржавчина. Только это была не ржавчина. Ли машинально потрогал голову, выясняя, не поцарапался ли он случаем, когда падал с забора. Его пальцы коснулись болезненного места на правой стороне черепа. Он нащупал нечто вроде небольшой вмятины, и на миг ему показалось, что кто-то сунул прямо под душ включенный фен; сильный удар электричества заставил мир вспыхнуть, превратил его в фотонегатив. Когда всплеск тошноты отступил, он взглянул на свои пальцы и увидел кровь.
Ли никому не сказал, что поранил голову, это не казалось таким уж важным, он даже не стал никак объяснять кровь на наволочке, хотя мать и ужаснулась, увидев такой непорядок.
Ли никому не сказал, что поранил голову, это не казалось таким уж важным, он даже не стал никак объяснять кровь на наволочке, хотя мать и ужаснулась, увидев такой непорядок.
— Вы только посмотрите! — сказала она. — Ведь это не отстираешь, в жизни не отстираешь!
И это — стоя посреди кухни с пропитанной кровью наволочкой в руке.
— Да брось ты! — отмахнулся отец, сидевший за кухонным столом и читавший спортивные страницы. Он был бледный, небритый и, похоже, нездоровый, но все же улыбнулся сыну. — У ребенка пошла носом кровь, а ты реагируешь так, словно он кого-то убил. Да не убил он никого. Во всяком случае — пока, — подмигнул он Ли.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Пока Меррин открывала дверь, Ли заранее улыбнулся, но все было зря, она на него почти не взглянула.
— Я сообщил Игу, что конгрессмен посылает меня сегодня в Бостон, — сказал он, — и он мне пригрозил, что, если я не свожу тебя куда-нибудь на ужин, мы больше не друзья.
Какие-то две девушки сидели на кушетке и смотрели по телевизору повторный показ «Проблем роста»,[43] врубив звук на полную катушку. Между ними у их ног громоздились штабеля картонных коробок. Узкоглазые, вроде соседки Меррин. Сама соседка сидела на подлокотнике кресла и что-то весело кричала в мобильник. Как правило, Ли недолюбливал азиатов, стадных тварей, зацикленных на телефонах и камерах, хотя ему и нравилось, как выглядят азиатские школьницы: черные туфельки с пряжками, гольфы и плиссированные юбочки. Дверь в спальню соседки была открыта, и там тоже на голом матрасе громоздились горы коробок.
Меррин окинула эту сцену безнадежным взглядом и вновь повернулась к Ли. Знай он заранее, что она будет серой, как посудные обмывки, ненакрашенная, с давно немытыми волосами, в старых растянутых трениках, он бы ни за что туда не пошел. Так любого можно отвадить. Он уже горько жалел об этом визите и вдруг сообразил, что продолжает улыбаться, резко стер улыбку с лица и начал думать, что бы такое сказать.
— Ты что, — спросил он, — все еще не здорова?
Меррин рассеянно кивнула и предложила:
— Пойдем на крышу, там не так шумно.
Ли последовал за ней по лестнице. Они явно не шли ни на какой ужин, но она прихватила из холодильника пару бутылок «Хейнекена», что было все же лучше, чем ничего.
Хотя было уже к восьми, еще не стемнело. Снова шастали туда-сюда скейтбордеры, их доски стучали по асфальту. Ли подошел к краю крыши, чтобы на них взглянуть. У двоих парней были ирокезы, галстуки и рубашки, застегнутые только у горла. Ли интересовало в скейтбординге одно: как это выглядит, потому что доска под мышкой сразу придавала альтернативный вид, немного опасный, но вместе с тем и спортивный. Падать он не любил, от одной уже мысли о падении правая часть его головы холодела и немела. Меррин тронула его спину, и на мгновение он подумал, что она решила спихнуть его с крыши, но он развернется, схватит ее за бледное горло и утащит с собой. Наверное, она увидела на его лице что-то такое, потому что улыбнулась, впервые за все это время, и протянула ему одну из бутылок пива. Поблагодарив ее кивком, Ли взял пиво, а другой рукой зажег сигарету.
Меррин сидела со своей бутылкой на чьем-то кондиционере, но не пила, а только водила по запотевшему горлышку пальцами. Она пришла на крышу босиком, и, что ни говори про остальное, ее маленькие розовые ступни выглядели очень симпатично. Глядя на них, легко представлялось, как она помещает одну ступню между его ног и нежно ковыряется ею у него в паху.
— Пожалуй, я попробую то, что ты советовал, — сказала Меррин.
— Голосовать за республиканцев? Наконец какой-то прогресс.
Меррин невесело, тускло улыбнулась, а затем посмотрела в сторону и сказала:
— Когда Иг отправится в Англию, я скажу ему, что хотела бы сделать перерыв в наших отношениях. Нечто вроде пробного разрыва, чтобы и он, и я могли бы пообщаться с другими людьми.
Хотя Ли и стоял неподвижно, он почувствовал, словно обо что-то запнулся.
— Когда ты думаешь ему все это выложить?
— Когда он вернется из Нью-Йорка, по телефону не хочется. И ты ему тоже ничего не говори, ни слова, ни полслова.
— Конечно, если ты так хочешь. — Ли предельно возбудился и понимал, что нельзя это показывать. — Ты думаешь сказать ему, чтобы он встречался с другими девушками?
Меррин молча кивнула.
— А ты… ты, значит, тоже?
— Я скажу Игу, что хочу попробовать отношения с кем-нибудь другим, и ничего больше. Мол, что бы ни случилось в его отсутствие, это не считается. Я не хочу знать, с кем он будет встречаться, и не буду ему докладывать о своих отношениях. Я думаю… думаю, что так будет лучше для всех. — Меррин вскинула глаза полные печального юмора; случайный порыв ветра взлохматил ей волосы. В бледно-фиолетовом свете уходящего дня она уже не выглядела такой болезненно-серой. — Знаешь, я уже сейчас чувствую себя виноватой.
— Ну и зря. Если вы действительно любите друг друга, через полгода это станет очевидным, и вы снова сойдетесь.
— Нет, — покачала головой Меррин, — нет… я думаю, это не только временно. За это лето я многое про себя узнала, многое, что изменило мое отношение к Игу. Я знаю, что не смогу выйти за него замуж. Когда он подольше поживет в Англии, когда у него будет время встретиться с какой-нибудь девушкой, я окончательно с ним порву.
— Господи! — негромко сказал Ли, а в голове у него тем временем звучало: «За это лето я многое про себя узнала». Вспоминалось, как он был с ней на кухне, его нога между ее бедер, его ладонь на ее бедре, ее быстрое жаркое дыхание в его ухе. — Всего пару недель назад ты мне рассказывала, как вы назовете детей.
— Да. Но если ты знаешь что-нибудь, то знаешь. Теперь я знаю, что никогда не буду иметь от него детей. — Она говорила спокойно, заметно расслабилась. — Сейчас для тебя самое время выступить на защиту своего лучшего друга и отговорить меня от опрометчивого поступка. Ты злишься на меня?
— Нет.
— Ты стал обо мне хуже думать?
— Я бы стал о тебе хуже думать, если бы ты продолжала притворяться, что хочешь быть с Игом, когда сердцем прекрасно понимаешь, что в этом нет будущего ни для тебя, ни для него.
— Вот именно. Совершенно точно. И я хочу, чтобы у Ига были другие девушки и он был бы счастлив. Если он будет счастлив, мне будет легче от него уйти.
— Странно как-то. Вы же, похоже, всю жизнь были вместе.
Напряженной, почти дрожащей рукой он вытряхнул из пачки вторую сигарету. На той неделе Иг уедет, Меррин останется одна и не будет докладывать Игу, с кем трахается.
— И мне тоже, — кивнула она на сигаретную пачку.
— Серьезно? Ты же хотела, чтобы я бросил.
— Это Иг хотел, чтобы ты бросил. А мне всегда было вроде как любопытно, но ты же понимаешь. Было ясно, что Иг не одобрит. А сейчас я, пожалуй, попробую. — Она вытерла ладони о колени и добавила; — Так что договоримся, ты сегодня научишь меня курить?
— Конечно, — кивнул Ли.
На улице громко бухнул куда-то врезавшийся скейтборд. Плеснули крики подростков, полные уважения и деланого ужаса, и один из парней растянулся на асфальте. Меррин осторожно заглянула через край крыши.
— И кататься на доске мне бы тоже хотелось научиться, — сказала она.
— Спорт для умственно отсталых, — поморщился Ли. — Прекрасный способ что-нибудь себе сломать. Ну, скажем, шею.
— Я как-то не очень беспокоюсь за свою шею. — Меррин повернулась, встала на цыпочки и поцеловала его в уголок рта. — Спасибо. За то, что кое-что мне объяснил. Я перед тобой в большом долгу.
Топик обтягивал ее груди, в холодном ночном воздухе соски ее сморщились, а вместе с ними и ткань. Ли хотелось положить руки ей на бедра и немного с ней потискаться уже сегодня, однако тут хлопнула открывшаяся дверь. Соседка жевала жвачку и искоса на них поглядывала.
— Уильямс, — сказала соседка, — на проводе твой бойфренд. Как я понимаю, он и его дружки из «Эмнисти интернешнл» пытали сегодня друг друга водой, чтобы попробовать, какие при этом ощущения. Он прямо горит желанием дать тебе подробный отчет. Видимо, получил работу и заранее от нее в восторге. Я чему-нибудь помешала?
— Нет. — Меррин снова повернулась к Ли и еле слышно прошептала: — Она считает тебя плохим парнем. Каким ты, конечно же, и являешься. Мне нужно подойти к телефону и поговорить с Игом. Так что на ужине ставим крест?
— Когда ты будешь с ним говорить, скажешь что-нибудь про нас, о чем мы тут с тобой…
— Ну нет. Я умею хранить секреты.
— О'кей, — сказал Ли ртом, мгновенно пересохшим от желания.
— Сигаретку можно? — спросила, подходя к ним, толстая мужеподобная азиатка.
— Конечно, — ответил Ли.
Меррин помахала рукой, пересекла крышу и исчезла.
Ли вытряхнул для соседки из пачки сигарету и услужливо щелкнул зажигалкой.