Когда Архип уже почти отчаялся получить благосклонность Лены, ее сердце неожиданно смягчилось. Она сама подошла к нему в обеденный перерыв и спросила: отчего он такой грустный? У Калинкина сразу все перемешалось в голове, и он понес околесицу, думая, что выглядит полным идиотом. Архип зачем-то рассказал ей про придирчивого редактора – никак ему не угодишь, и про сверхурочную работу, которой его нагрузили.
– Очень жаль, что ты занят, – расстроилась девушка, – а я хотела с тобой пойти на танцы.
– Со мной? – удивился Архип. – Да там работы на полчаса. Там и делать-то нечего – подумаешь, сталевара нарисовать! Я с ним мигом расправлюсь.
Потом они вместе сходили в кино и погуляли в Парке культуры. Архип проводил ее до дома, нежно держа Лену за руку, и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Он летал, как на крыльях, и очень боялся, что это сказочное наваждение вдруг исчезнет. Однажды так и случилось.
Архип знал, что Лена его не любит. Но она подарила ему этот вечер – такой, за который не жалко было бы отдать все. Он и отдал ей все, что у него было – «Зимнее утро», а если бы потребовалось, не раздумывая, отдал бы и жизнь. Он не передал картину в Третьяковку, как хотел поступить изначально. Она ему самому очень понравилась, и Архип оставил ее у себя. Калинкин был добропорядочным гражданином, и его по этому поводу терзали некоторые сомнения. «Надо все-таки отдать картину в музей», – иногда думал он. Но когда любимая девушка попросила у него эту картину, о Третьяковке он и не вспомнил. Любовь для Архипа была важнее гражданского долга.
Лены не было рядом и, может быть, никогда ее больше не будет, а это упоительное чувство осталось в душе навсегда. Архип часто мысленно возвращался в тот невероятный, фантастический вечер, до мельчайших подробностей вспоминал все, чтобы снова пережить те сладкие чувства, испытанные им однажды.
Они пили чай в его комнате. Архип не прекращал суетиться: без конца проверял, достаточно ли сахара в сахарнице, поправлял скатерть и галстук, он его терпеть не мог, но надел по случаю приема дорогой гостьи. От смущения он несколько раз предложил Лене пирожные, которые лежали на большом пластмассовом блюде. За ними он специально ездил в «Метрополь».
– Бери пирожные, – пробормотал он, изучая узор на скатерти. Девушка сидела за столом напротив него и улыбалась. Архип ужасно нервничал.
– Мне очень понравилась картина, которую ты мне в прошлый раз показывал. С тех пор, как увидела, забыть ее не могу! Снег, тройка, ясное небо в солнечных лучах – все это перед глазами так и стоит. Как подумаю о ней, настроение сразу же поднимается, ощущается бодрость и свежесть. Дай мне взглянуть на нее еще раз!
Польщенный Архип весь раскраснелся от гордости. Он с радостью направился к комоду, где лежал старый чемодан. Достал из кармана ключик и торопливо отпер замок комода. Лена подскочила со своего места и заглянула ему через плечо. Архип бережно достал холщовый мешок, в котором лежало полотно. Он развернул его и разложил на столе, предупредительно освободив его от посуды и протерев полотенцем.
– Вот это да! Настоящий шедевр – сердце так и замирает. Смотрела бы на него и смотрела как завороженная.
– Я так рад, что ты меня понимаешь, Лена! Ты умеешь ценить искусство.
– Да, умею. И хранить его я тоже умею. Ты говорил, что для меня тебе ничего не жалко. Отдай мне эту картину, я с нее пылинки сдувать буду!
Калинкин удивленно взглянул на Лену. Он хотел что-то произнести, но не смог – его плечи обхватили гибкие девичьи руки и притянули к себе. Он увидел перед собой два аквамарина ее глаз – таких пронзительно-нежных, они были очень близко, и Архип, робея, отпрянул назад. Аквамарины его не отпустили, они приковывали Архипа к себе. Он ощутил на своей щеке теплый поцелуй пухлых губ Лены и пошатнулся от растерянности. Она осыпала поцелуями его лицо и шею и, когда Архип был уже близок к обмороку, поцеловала его в губы. Сколько длился этот поцелуй, Архип понять не мог, казалось, что он бесконечен, и он успел несколько раз провалиться в бездну. Придя в себя, он ощутил одновременно ужас и восторг – Лена сидела на его коленях. Глаза ее горели, на щеках выступил румянец – она была опьяняюще красивой. У Архипа заколотилось сердце, как у пойманного в силки воробья. Он испугался происходящего, он очень хотел, чтобы все поскорее закончилось, и вместе с тем, чтобы это продолжалось вечно.
Покупателя Лена нашла быстро. У ее дяди был знакомый, а у того знакомого – другой знакомый, о котором ходили слухи, что он на руку не совсем чист, имеет связи с уголовным миром и может свести человека с кем угодно, хоть с чертом лысым. Как раз последний Леночке и понадобился. Это с виду она была воздушной барышней, натуру же имела хваткую и практичную, когда надо, могла быть ласковой, а иногда – и суровой. Улыбнется, ресницами похлопает, скажет доброе слово – и все перед ней расстилаются. Расположить к себе людей Лена умела, когда видела цель. А цель у нее сейчас была – продать картину! Дело было деликатным, и распространяться о нем не следовало. Лена нашла подходящие слова, чтобы, не вдаваясь в подробности, попросить познакомить ее с нужным человеком.
Человек этот был неказист, мрачен и скуп на слова. Он молча взял полотно, рассмотрел его со всех сторон, поковырял пальцем и проделал еще какие-то манипуляции, понятные лишь посвященным. Назвал цену, и она не подлежала обсуждению. Цена Лене не понравилась, за полотно она рассчитывала выручить значительно больше. Девушка по обыкновению хотела было пустить в ход свое обаяние, но осеклась, наткнувшись на суровый взгляд покупателя. Она сразу сообразила, что торговаться не имеет смысла, а искать другого покупателя затруднительно. Лена скрепя сердце согласилась. «На безрыбье и рак рыба», – рассудила она.
В голове у нее перекроились уже готовые планы. С мечтами о норковом манто ей придется расстаться и с вожделенными лаковыми сапожками – тоже. Это далось ей нелегко – Лена уже считала эти вещи своими и теперь буквально отрывала их от сердца. Но ничего не поделаешь, все равно хоть какой-то навар остался. Но вот поездкой в Гагры поступиться ни в коем случае нельзя! В ней была вся ее надежда. Лена уже мысленно прогуливалась по вечерним набережным и пила прохладительные напитки на террасе с видом на море. Внизу шумел прибой, ветер играл широкими полями ее шляпы, а за столиком напротив нее сидел богатый благородный красавец-мужчина и смотрел на нее восхищенными глазами.
Будучи барышней домовитой, Лена прикидывала, как бы распорядиться капиталом с максимальной выгодой. После некоторых умозаключений она решила, на что потратит деньги. Поездка на юг была не просто развлечением, Лена рассматривала ее как способ найти для себя выгодную партию. Накупила летних платьев, приобрела бумажный зонт, модные босоножки, шляпку, не поскупилась на билет в купейный вагон, чтобы уже в дороге обеспечить себе приятное общество. Кто знает, может, попутчик окажется тем самым академиком, генералом, заслуженным деятелем искусств или дипломатом!
Лена чувствовала себя опустошенной, словно вместе с полотном она продала часть своей души. Возвращалась домой, как в полусне, совершенно забыв о предосторожности, о чем так беспокоилась совсем недавно. В сумке лежал заветный билет в Абхазию и крупная сумма денег, но, казалось, все это в одно мгновение потеряло смысл.
Дома никого не было. Лена посмотрела на пустую вешалку, не без удовольствия отметив, что мама ушла, скорее всего, к тете Вере. Переодевшись, она подошла к умывальнику и окатила холодной водой лицо. Подняла голову – из настенного потрескавшегося зеркала на нее с тоской смотрели измученные глаза. Сейчас для нее весь мир был немил, и самой себе она тоже казалась противной.
– Гадина! Какая же ты гадина, – произнесла девушка.
На этом приступ самобичевания закончился. Лена пошарила в кладовке, где мать хранила припасы на черный день. Среди банок с крупой, мешочков и котомок она отыскала наполненную мутной жидкостью склянку. В другой раз, если бы Лене кто-нибудь предложил выпить самогона, она бы отказалась, презрительно морщась. Особенно не поздоровилось бы кавалеру, решившему ее угостить этим простецким напитком. Он как минимум попал бы к ней в немилость. Теперь же ей не перед кем было жеманничать, и выбирать тоже не приходилось – на душе было слишком тяжко, требовалось ее облегчить, а кроме самогона, в доме был только чай, но он в качестве антидепрессанта не годился. Лена щедро плеснула в металлическую кружку с незатейливой ромашкой на эмали специфически пахнущую жидкость. Зажмурилась и влила ее в себя большими глотками. Во рту сразу образовался пожар, к горлу подступила рвота. Она хлебнула воды, и ей стало немного лучше. Затем разделась и упала на кровать, чтобы провалиться в глубокий сон.
Всю ночь Лене снились кошмары. Тройка с картины неслась на нее, сбивая с ног. Лена падала в снег, который становился багряным от ее крови. Пыталась закричать, но сил не было, она беспомощно билась под копытами лошадей, пытаясь встать. Затем вдруг все исчезло, и ярко-голубое небо заволокла дьявольская тьма.
– Гадина! Какая же ты гадина, – произнесла девушка.
На этом приступ самобичевания закончился. Лена пошарила в кладовке, где мать хранила припасы на черный день. Среди банок с крупой, мешочков и котомок она отыскала наполненную мутной жидкостью склянку. В другой раз, если бы Лене кто-нибудь предложил выпить самогона, она бы отказалась, презрительно морщась. Особенно не поздоровилось бы кавалеру, решившему ее угостить этим простецким напитком. Он как минимум попал бы к ней в немилость. Теперь же ей не перед кем было жеманничать, и выбирать тоже не приходилось – на душе было слишком тяжко, требовалось ее облегчить, а кроме самогона, в доме был только чай, но он в качестве антидепрессанта не годился. Лена щедро плеснула в металлическую кружку с незатейливой ромашкой на эмали специфически пахнущую жидкость. Зажмурилась и влила ее в себя большими глотками. Во рту сразу образовался пожар, к горлу подступила рвота. Она хлебнула воды, и ей стало немного лучше. Затем разделась и упала на кровать, чтобы провалиться в глубокий сон.
Всю ночь Лене снились кошмары. Тройка с картины неслась на нее, сбивая с ног. Лена падала в снег, который становился багряным от ее крови. Пыталась закричать, но сил не было, она беспомощно билась под копытами лошадей, пытаясь встать. Затем вдруг все исчезло, и ярко-голубое небо заволокла дьявольская тьма.
Утро продиралось лимонными лучами сквозь щели в льняных занавесках, оно пробежалось мурашками по коже, окатило ее прохладной свежестью. Лена проснулась с дурным осадком от этого сновидения, которое ей не удалось стряхнуть ни холодной струей воды, ни горячим чаем с яичницей. Память услужливо вернула ей вчерашний вечер, отчего Лене сделалось совсем скверно. Тревожные мысли не желали уходить, перечеркивая радость от предстоявшей ей «новой жизни». Не так она себе ее представляла, совсем не так!
Она не была романтичной барышней, идти на поводу у эмоций и предчувствий – не в ее правилах. Мир – не сентиментальный роман, а жесткая действительность, и, чтобы что-то получить в этом мире, нужно следовать расчету – трезвому и бескомпромиссному. Будучи прагматичной особой, Лена точно знала, чего она хочет. Цель ее была конкретной – стать богатой и жить в свое удовольствие.
2009 г. Швеция. Остров Синей Девы
Теплый влажный воздух, терпкий запах банного веника, стрекотание сверчков, гуканье какой-то птицы и тихий шелест воды… Алексей с трудом открыл глаза, и первое, что он увидел, было сливовое небо с редкими сизыми тучами, сквозь которые смотрела полная луна. Он лежал на каменистом берегу среди редкой сухой травы. Одежда на нем успела подсохнуть, но все же была еще влажной, в кроссовках хлюпало. Алексей приподнялся на локтях, кряхтя от боли в затекшей спине. Он снял кроссовки и носки и неровной походкой направился к воде. Его шатало, словно он находился на палубе идущей по волнам яхты, в голове шумел прибой. Приятная прохлада воды остудила ноги, и Алексей почувствовал себя немного лучше.
Ночь, берег моря, которому не видно конца. Ни маяка, ни какого-нибудь другого огонька, свидетельствующего о цивилизации в этих местах. Где он находится и что ему делать дальше, Алексей пока что не представлял. «Необитаемый остров? Слишком фантастично», – подумал он. Логика подсказывала Суржикову, что он где-то в Швеции. «Графчик» шел в шведских водах, и если он добрался до берега, то это могла быть только Швеция.
К Алексею постепенно возвращалась память. Сначала вспомнились фрагменты бури: гроза, сильный ветер; Малыгин материт погоду и команду; девки в страхе мечутся и только всем мешают; Димка старательно выполняет приказы: пытается разорваться и одновременно закрыть фор-люк и подать крюки; они с Фианитовым откачивают воду… Потом он оказывается за бортом. Высокие волны накрывают его с головой, яхта где-то далеко, ее почти не видно. Алексей тысячу раз мысленно поблагодарил капитана за то, что он заставил ребят, и его в том числе, надеть спасательные жилеты. Василич нудил и не отставал от них, пока Суржиков не облачился в жилет. Это было камнем преткновения: все команды капитана Алексей выполнял, а вот спасательным жилетом пренебрегал, и, будь они в своей акватории, у родных берегов, он ни за что его не нацепил бы.
Как он добрался до суши, Суржиков совершенно не помнил. Теоретически доплыть самостоятельно он вполне мог – от места, где он выпал за борт, до берега было относительно близко, и если двигаться в нужном направлении, доплыть можно. Там, в открытом море, когда вокруг ничего не видно, кроме воды, сориентироваться в пространстве сложно. Алекс плыл по наитию, его целью было удержаться на воде, не захлебнуться в бурном потоке.
То, что он выжил, Алексей считал чудом, подарком Всевышнего. «Можно отмечать день своего второго рождения, – грустно подумал он. – Знать бы еще, какое сегодня число». Неизвестно, как долго он пролежал на берегу – может, всего несколько часов, а может, и пару дней.
Суржиков не знал, что случилось с «Графчиком». Когда он барахтался в море, пытаясь выжить, яхта еще не напоролась на рифы, и казалось, что ей ничего катастрофического не грозит. Ну, буря и буря. Не впервой! Ситуация, конечно, не рядовая, но и не архинеобычная.
Отчего-то ему вдруг стало очень спокойно: никуда не требовалось идти и думать тоже ни о чем не хотелось. Несмотря на неизвестность, которая по меньшей мере должна была вызвать у него тревогу, Суржиков чувствовал себя как никогда счастливым. Лунная дорожка, ласковые волны, запах веника… Черт! Что это за дурманящий запах?! Такой обычно бывает рядом с баней, когда ты выбегаешь после парилки на снег охладиться. На морозце обостряются все чувства, и запахи ощущаются особенно отчетливо. Запах простого березового веника кажется таким приятным и пьяняще-сладким. Без него баня – не баня, и удовольствие от нее не то.
На нем была футболка, поверх нее – спортивная кофта из флиса, джинсы. Суржиков пошарил по карманам: в джинсах, кроме влажного носового платка и водорослей, ничего не было, в нагрудном кармане кофты лежали банковская карта и водительские права. В этой кофте он выходил в Хельсинки. Она была очень удобной и практичной: мягкая, теплая, с карманами на молнии. На яхте Алексей ее не таскал, носил «дачные» вещи. Когда начался шторм, он надел ее, потому что она подвернулась ему под руку, а искать что-то другое было некогда.
Находка Суржикова очень обрадовала. Наличие денег, хоть и виртуальных, успокаивало. Правда, в округе не замечалось и намека на банкомат, но это уже были мелочи.
Алексей решил пройтись, оглядеться, попытаться понять, куда это он попал. Впереди оказался лес – не дремучий, с кривыми елями и деревьями с раскидистыми кронами, а скорее лесок из пригнутых ветром неказистых сосенок. Алекс прислушался, не шумит ли где дорога, но, кроме звуков леса, ничего не услышал. «Ночь на дворе, вот и нет никого», – не унывал Суржиков, идя дальше. Он уже отмахал километра полтора, а лес все не кончался. Сосны перемежались с кустарником, иногда хлюпало под ногами болото, и тогда Алексей сворачивал в сторону. Интуиция ему подсказывала, что ничего он не найдет: ни людей, ни машин, ни дороги. Алексей почувствовал жуткую усталость и голод. Есть было нечего – с собой, понятное дело, никаких припасов с яхты он не прихватил, если в этом лесу и росли какие-то ягоды, найти их в потемках не представлялось возможным. Азарт прошел, и он разумно рассудил, что утро ночи мудренее. Выбрал полянку посуше и устроился прикорнуть.
Алекс проснулся от озноба. Уже вовсю рассвело, желтое солнце поднялось над деревьями и лениво грело влажную траву. По солнцу он сориентировался в частях света и решил, что лучше двигаться на юг, к побережью. То есть вернуться в исходную точку. На берегу хотя бы не заблудишься, а то кто его знает, когда закончится этот лес! В светлое время суток идти было и легче, и труднее одновременно. Легче тем, что было видно, куда ступаешь, меньше спотыкаешься, и вообще, при свете приятнее. В темноте же не видать ни зги: болото ли под ногами, коряги – все равно, и от этого не страшно, идешь себе, как танк по шоссе, и море тебе по колено. Он рассчитывал выйти к людям – должны же они где-нибудь быть! Хорошо бы обнаружить пришвартованный «Графчик», причаливший к тому же берегу, на который выбрался он.
Часа через два вдали показалась серебристая полоска моря. Суржиков зашагал бодрее, и скоро он вышел на побережье. Он сразу понял, что это не то место, где он очнулся накануне. Берег был другим: ровная полоска песка горчичного цвета, за ней угадывались дюны вместо вчерашних леса и камней. Алексей поискал взглядом следы человека – какой-нибудь мусор, но берег был чист, как армейский плац перед смотром. Суржиков не терял присутствия духа, он знал, что обязательно отсюда выберется. Не утонул в бушующем море – и это главное, все остальное как-нибудь образуется. Пусть пройдет день, неделя, но он найдет способ вернуться в социум; от голода не умрет и не замерзнет. Алекс уже стал прикидывать, как бы ему заморить червячка. По пути он видел какие-то ягоды, но съесть их не решился, чтобы не отравиться ненароком. Теперь он подумал: черт с ними, попробовать можно, раз тут ничего другого нет. Как же иногда плохо быть горожанином, совершенно неприспособленным к жизни в условиях дикой природы! Это тебе не в поход сходить с полными трюмами продуктов, посудой, палатками и прочим барахлом. Алекс даже ощутил себя отчасти героем – не каждый может похвастаться такими экстремальными приключениями! Ему тут почти нравилось: тихо и спокойно, вода, песочек, солнышко – курорт одним словом. Вот если бы еще слопать омлет с беконом и выпить пару чашек крепкого кофе, тогда бы совсем все было хорошо.