«Может, спрятать ее на яхте?» – осенило Ренату. Какой бы заманчивой идея ни выглядела, от нее ей тоже пришлось отказаться – если таможенники найдут контрабанду на судне, неприятности возникнут у ее владельца, а господин Мартынов – человек серьезный, с ним лучше не связываться – себе дороже.
– Что ты тут делаешь? – поинтересовался Дима. Он возник неожиданно и в очень неподходящий момент.
Рената испугалась и не нашлась, что ответить.
– Я? Э-э… А ты не знаешь, в каком районе мы причалим? – перевела она тему.
– В яхт-клубе причалим, где же еще? «Аполлинарий» ведь тоже из нашего клуба. У него стоянка за центральным зданием, напротив ресторана. Вот туда мы и придем.
– А таможня?
– Далась она тебе! Мы ее уже прошли, и больше нам эта радость не грозит.
– Точно?! – не поверила Рената.
– Точнее некуда. Я не в первый раз в походе.
Словно бы прямо из воды появились новостройки Васильевского острова. На противоположном берегу шумела дискотека. По гладкой, переливавшейся в лучах вечернего солнца воде величественно шел «Аполлинарий». Он покружил перед своим боном, чтобы вписаться в узкий промежуток между такими же шикарными парусниками, как и он сам, и аккуратно пришвартовался кормой.
Несмотря на позднее время, было еще довольно светло. Рената подумала, что скоро закроют метро и придется добираться домой на такси. Мысли о картине вытеснило на второй план, они уступили место заботам о предстоявшем ей пути домой. Но ее планы были нарушены, пришлось задержаться. Традиция требовала отметить удачное возвращение из плавания.
– За окончание похода! – поднял стопку капитан «Аполлинария». Далее последовали тосты за твердую землю под ногами и за тех, кто в море.
За широким столом в кают-компании время понеслось незаметно. Улыбчивые лица пьяных мужчин, веселые женщины, песни, байки – все закружилось шумным хороводом, и Рената напрочь забыла о своих переживаниях и об экспонате из музея, лежавшем в ее рюкзаке.
* * *– Я великолепна! Я – самая лучшая! Я – самая красивая! Я – само совершенство! Повторяй за мной, что ты молчишь?
– Я самая лучшая, самая красивая, самая… – Арина неуверенно посмотрела на себя в зеркало. – Но ведь это не так!
– С чего ты взяла, что это не так?
– Я же вижу.
– Что ты видишь? – спокойно спросила Рената, теряя терпение.
– Лицо, ноги, волосы, веснушки…
– Конкретнее. Чем тебя не устраивает твое прекрасное лицо?
– Оно такое… – Арина замялась, подбирая слова, – невыразительное!
– Невыразительное – так придай ему выразительности! Посмотри на себя. Да не так! Взгляд должен быть сияющим. Если смотреть на мир с унынием, ничего хорошего не увидишь. Лицо по-настоящему становится красивым, лишь когда оно светится от радости. Тебе есть чему радоваться. Хотя бы своей молодости и здоровью, а это очень немало. Ну-ка, улыбнись!
Арина попыталась изобразить улыбку, но у нее это получилось неубедительно.
– Нет, так не пойдет. Ты должна полюбить жизнь и себя в этой жизни.
– Себя?
– Именно. Пока ты сама себя не полюбишь, тебя не полюбит никто. Повторяй: «Я люблю себя, я достойна любви, я достойна всего самого лучшего!»
Рената поражалась, насколько сильно у Арины занижена самооценка. Кто ей вдолбил в голову такое непозволительное отношение к себе? Успех не для нее, материальное благополучие тоже, о счастье и мечтать не стоит! И вообще, в этой жизни ничего хорошего ей не светит, для этого она не в той семье уродилась – не в богатой и преуспевающей, а в средненькой, а значит, и в жизни может рассчитывать только на все самое средненькое. Перед Ренатой стояла молодая симпатичная особа – и верила, что она никому неинтересна. Поэтому, чтобы не остаться старой девой, ей следует ухватиться за любого мужчину, посмотревшего в ее сторону.
После похода на яхте Рената нашла Арину, чтобы с ее помощью вернуть полотно в музей. К счастью, там еще не хватились пропажи, и все обошлось благополучно. На этом их общение и закончилось бы, но состояние Арины ее встревожило не на шутку.
Бурной радости от разрешения проблемы с картиной не хватило, чтобы скрыть другую великую печаль Арины. Она продолжала страдать по Денису и надеяться на его возвращение. Это было уже слишком! Мошенник, чуть не сломавший ей жизнь, до сих пор воспринимался Ариной как единственный и неповторимый мужчина, лучше которого и быть никто не может! Девушка по-прежнему любовалась его снимком в своем мобильном телефоне, и это не ускользнуло от Ренаты.
– Это и есть Денис? – поинтересовалась она, глядя на экран.
С экрана на нее смотрела хорошо знакомая физиономия. Рената не очень-то и удивилась. Она уже с некоторых пор не сомневалась, что это сделал именно он.
* * *Есения оказалась права: для Арины картина стала настоящим кошмаром. Днем она постоянно думала о ней, а ночью полотно ей снилось. Все мысли девушки были о картине и Денисе. Она никак не могла вырваться из замкнутого круга: появится Денис и принесет «Зимнее утро»; без Дениса не вернуть картину; не будет картины – не будет покоя. Вообще ничего не будет: ни покоя, ни любви, ни счастья. Арина была в отчаянии и не знала, что делать. Она молилась на свой телефон и поминутно смотрела на него в ожидании звонка. У нее уже начались галлюцинации: Арине казалось, что звонит телефон, она бросалась принять звонок, но телефон упрямо молчал.
– Ало! Денис?! – закричала она в трубку. На этот раз ей ответили. У Арины упало сердце – голос, которого она так долго ждала, принадлежал не Денису.
– Арина, нам надо встретиться, – сказала Рената, – приходи ко мне в центр.
– Хорошо, – меланхолично ответила она.
Предложение психолога девушка восприняла без энтузиазма. Арина не стала спрашивать, зачем она понадобилась Ренате – ей сейчас было все равно.
Арина не поверила своим ушам, когда Рената сообщила: она нашла «Зимнее утро». Но как?! Это же невозможно! Тем не менее полотно лежало перед ней. То самое – с искрящимся пушистым снегом, ярким солнцем, деревянными избами, лихими конями в бубенцах и румяным мужиком на санях.
– Так не бывает, – прошептала девушка.
– Не бывает, – согласилась Рената, – но тебе повезло. Судьба иногда преподносит подарки, и случается самое невероятное.
– Что же мне делать?
– Верни полотно в музей и больше не совершай таких глупостей.
– Да, конечно… Я все поняла. Спасибо тебе, Рената!
Арина как завороженная смотрела на лежавший перед ней холст. В ее душе словно окошко промылось, и сквозь него наконец-то проник свет. Ей показалось, что ангел ее простил.
1945 г.
Уехать из Верховья, не посетив того места, которое послужило ему пристанищем в годы войны, Архип не мог. Он отправился к проклятым холмам. Отыскал заросший бурьяном лаз в подвал разрушенной церкви. Подвал оказался очень тесным и холодным. Как он тогда в нем не замерз, непонятно! Тряпки, которыми укрывала его Варвара, хорошо согреть не могли… Стоять там в полный рост было невозможно из-за низкого потолка. Он присел на деревянную лавку, на которой тогда лежал в забытьи. Здесь могла бы оборваться его жизнь, но он выжил. Ни матери, ни дома у него больше нет, и справедливости на свете тоже нет. На душе – тоска и глухая боль.
Свет карманного фонаря выхватил из темноты небольшой сверток, приткнутый в углу среди какого-то барахла. С виду – тряпка как тряпка, только по ее твердости понятно, что в нее что-то завернуто. Архип, сам не зная зачем, взял сверток в руки и развернул. Он увидел картину: солнечный деревенский пейзаж. Архип вспомнил свой сон об этой картине. Он ему приснился тогда здесь, в этом подвале. Оказывается, это был не сон! Варвара с ним часто разговаривала, словно знала, что он все слышит. Калинкин воспринимал ее голос сквозь сон. Что-то он помнил четко, а что-то провалилось в его памяти, как в бездне. Архип разбирался в искусстве и по характерной манере письма догадался, что это работа Кустодиева. Да, именно о ней говорила Варвара! Картина была подарена ее мужу. Он погиб, наследников нет. Архип задумался: вправе ли он взять полотно себе? Получалось, что нет, но оставить ее в подвале – это тоже неправильно. «Передам ее в Третьяковку», – решил он.
Калинкину выделили комнату в коммунальной квартире. Ему повезло: квартира была небольшой, поэтому и жильцов она вмещала мало – всего четыре семьи и сам Калинкин. С местоположением дела обстояли хуже – неуютная Хитровка вместо милого его сердцу Цветного бульвара, где он жил раньше. Он был не единственным из своего класса, кто ушел на фронт, но выжить удалось не всем. Те, кто вернулся с фронта и из эвакуации, быстро повзрослевшие и хлебнувшие горя, устраивались на работу кто куда. Все – без специальностей, доучивались в вечерних школах. Мальчики шли в ученики токарей и слесарей, девочки обучались на швей, малярш, наладчиц станков. Архип в юности учился в художественной школе, и преподаватели нередко отмечали его талант. Ему нравилось рисовать, но становиться художником он не собирался. Он мечтал быть футболистом или летчиком-испытателем. Футбол остался увлечением, а о летном училище из-за перенесенных ранений ему пришлось забыть. Никакая другая специальность его не прельщала, и Архипу стало все равно, кем быть. Он уже собрался было податься в токари, как вдруг получил интересное предложение. Его разыскал Павел Иванович, учитель графики из его художественной школы. Калинкин даже отпрянул, увидев педагога – так сильно тот изменился. Павел Иванович был еще не старым – всего сорока лет, но голова у него уже была седая, как у старика. На лице застыло скорбное выражение, отсутствовала правая рука. Чем-то родным повеяло на Калинкина от этого человека, он был ниточкой из той, прошлой жизни, в которой еще никто из них не знал горя.
Архипу захотелось обнять своего бывшего учителя, он прильнул к нему и обхватил его широкие плечи.
Павел Иванович в первый же день войны ушел на фронт, потерял руку под Смоленском и вернулся с орденами, в звании капитана. Его жена и дочь умерли в эвакуации от пневмонии, и он, как и Архип, остался один. Павел Иванович сейчас работал заведующим отделом в пролетарском журнале.
– Руки еще помнят, как держать карандаш? – подмигнул Архипу бывший учитель. – Пойдешь к нам в редакцию иллюстратором?
Архип засомневался. Как-то неожиданно… Да и получится ли у него? Может, и рисовать-то он разучился, сто лет уже не пробовал.
– Ты сильный художник, – подбадривал его Павел Иванович. – Рука у тебя хорошо поставлена, она сама все вспомнит. Немного над техникой поработать – и вперед!
1948 г.
– Нет, так не пойдет. Не пойдет, говорю! Это не крестьянки, а нимфы какие-то! Лица советских женщин должны быть одухотворенными, глаза – ясными, смотрящими в светлое будущее. А у вас что тут изображено? Волоокие барышни, разнежившиеся на солнышке среди поспевшей пшеницы – и это вместо борьбы за урожай.
– Так они же устали, прилегли отдохнуть. На солнышке разморились, – попытался защитить свое творение Архип.
– Нашим женщинам некогда уставать, у них урожай еще не собран. Они и в горящую избу, и коня на скаку… В общем, идите, работайте, а это – не пойдет.
Архип Калинкин не слишком-то надеялся, что редактор «утвердит» его нимф, но все равно ему стало обидно. Пусть это неполноценная картина, всего лишь иллюстрация к статье, но он старался, душу в нее вкладывал – и получил в эту душу плевок. Архип все понимал: надо рисовать то, что просят, а не заниматься самовыражением. Суровые лица рабочих, сжимающих в стальных руках инструменты, их боевые подруги – без капли намека на женственность. Никаких фривольностей и легкомыслия! Но это так неестественно и претит его романтичной натуре. Редактор – тоже человек, и ему не чуждо прекрасное, те же нимфы, например. Или танцующие девушки, которых он в прошлый раз притащил вместо «комсомолок» на собрание. Они были чудо как хороши – в своих пышных юбках, с распущенными по плечам волосами. Щечки круглые, румяные, глазки блестящие, шейки белые, ручки, ножки фарфоровые, как у куколок. Они и рядом не стояли с механическими строительницами коммунизма, чьи образы следовало прославлять. Зяблову-мужику девицы понравились, он ими невольно залюбовался, пряча довольную улыбку. Зяблов – редактор пролетарского журнала – скроил строгую мину и прорычал: «Убрать немедленно!»
Да и пожалуйста! Намалюет он им их доярок, обсуждающих решение съезда компартии, и трактористов с трудами Ленина тоже изобразит. В конце концов, жить на что-то надо, и так непонятно, почему до сих пор его с работы не выгнали. Здесь Архип кривил душой: почему его держат в журнале – очень даже понятно! Несмотря на свою политическую неграмотность, он отличный художник – такие плакаты к праздничным датам рисует – залюбуешься, надо лишь его поправлять, чтобы идеология не хромала.
Пройдя по длинному коридору редакции, Калинкин не смог удержаться, чтобы не заглянуть в комнату к машинисткам. Там, как обычно, трудились девушки. Не глядя на клавиши, они набирали тексты и о чем-то щебетали. Увидев Архипа, машинистки замолчали и сделали вид, что они целиком погружены в работу.
– Здравствуйте! – неуверенно произнес Калинкин и направился к миловидной шатенке, сидевшей у окна. – Здравствуйте, Лена! – сказал он еще более неуверенно и смутился.
Девушка вздохнула и одарила визитера кокетливым взглядом. Она была привлекательной и многим нравилась, поэтому внимание иллюстратора принимала как должное. У Лены были красивые зеленые глаза, стройная фигурка и тихий завораживающий голос. Ей пошел двадцать четвертый год, давно настала пора выйти замуж.
– Какая ты счастливая, Ленка! Как он тебя любит! – щебетали девчонки.
Архип совсем обезумел и открыто говорил о своих чувствах при всех. С одной стороны, Леночке это льстило – быть предметом такого обожания. Но с другой – внимание Архипа иногда тяготило ее. «Люблю, жить не могу, выходи за меня замуж…» Розовые слюни! Замуж за него выходи! А жить им где и на что? Тесниться в комнатушке и копейки считать? Нет уж! Была бы у Калинкина отдельная квартира, хорошая зарплата, хотя бы как у главного редактора, она бы еще подумала, а так… Пару раз в кафе-мороженое она с ним сходила, когда ей было скучно, и в кино один раз. Цветы, шоколад – это не в счет, они ей преподносятся из-за ее красоты. У Архипушки оказалось больное воображение – он решил, что она теперь его невеста. Это просто смешно! Лена, правда, вслух смеяться не стала, лишь посмотрела сочувственно на горе-жениха. Все же ей было жаль несчастного влюбленного.
– Любовью сыт не будешь, – возражала Лена. – Он простой иллюстратор.
– Калинкин художник, и весьма талантливый.
– Микеланжело с Рубенсом нашелся! – скривилась Лена. – Что толку от его таланта, если он беден, как мышь? Рисует он красиво, только картины его никто не покупает.
– Он их и не продает, – заметила Вера Николаевна, старшая машинистка. – В свое творчество Архип душу вкладывает, а она у него светлая.
И опять то же самое, по пятому кругу. Все дружно стали ее убеждать, что не в деньгах счастье, главное, чтобы человек был хороший. Лена спорить не стала, она насупилась и молча уткнулась в строки на листе.
– Любовь, душа… что вы заладили! Я в театры хочу ходить, в рестораны, одеваться красиво! И за бедного замуж не пойду! – сказала она подруге, когда они с ней вдвоем возвращались после работы домой.
– Калинкин вовсе не беден, – оглянувшись по сторонам, прошептала Люся. – У него есть очень дорогая картина!
– Да ну, – отмахнулась Лена. – Архип, конечно, рисует неплохо, но его работы ничего не стоят.
– Я не о его картинах. Хотя, кто знает, может, пройдет время, и они тоже получат признание. У Калинкина есть картина Кустодиева! Не какая-нибудь копия, а самая что ни на есть настоящая. Уж не знаю, каким образом она к нему попала.
– Ты ничего не придумываешь? Откуда знаешь?
– Никита сказал. Архип с ним по дружбе поделился, а у Никиты от меня секретов нет. Но я обещала молчать, так что я тебе ничего не говорила.
– Ты меня знаешь, я – никому. А что, эта картина действительно больших денег стоит?
– Конечно, – заверила ее подруга. – Твой Архип – богач!
«Тоже мне, миллионер! Оборванец оборванцем», – размышляла Лена, имея в виду повседневный костюм Калинкина – немодный пиджак и потертые брюки. С таким кавалером и в люди неудобно выйти. Что о ней подумают? Одно дело – иметь голытьбу в поклонниках, и совсем другое – в друзьях, и близких друзьях. «Хоть бы приоделся, что ли, – сморщила она носик, любуясь своим отражением в зеркале. Девушка примеряла новую блузку из голубого ситца. Этот небесный цвет ей очень шел и делал ее еще привлекательнее. – И чего только не сделаешь ради большой любви?!» – подмигнула сама себе Лена.
«Вот скряги! Скряги и свиньи!» – бубнил Архип, пытаясь облагородить уборкой коридор. Сколько раз он просил соседей скинуться на ремонт – все без толку, они за копейку удавятся, спорят до хрипоты, чья очередь менять лампочку на общей территории. Хотя бы были поаккуратней, ноги вытирали бы, прежде чем войти. Убирали коридор по очереди, о чем свидетельствовал график, прикрепленный к стене канцелярской кнопкой. Сегодня была очередь Сидорова – горького пьяницы и дебошира. Убирал он номинально – махнет веником, когда не очень пьян, развезет грязь тряпкой – и вся уборка. Большего от него требовать было бы глупо. Архип печально окинул взглядом следы на полу и принялся подметать. В другой раз он принципиально не взялся бы за веник в чужое дежурство, но сегодня ему было важно, чтобы в квартире было чисто. Имейся такая возможность, он бы расстелил ковровую дорожку от входа в подъезд до своей комнаты и усыпал бы всю дорогу цветами. При мысли о подъезде Калинкин расстроился окончательно, поскольку тот был на редкость обшарпанным и пах сыростью. Ну, как в такой свинарник барышню приглашать! Хорошо хоть освещение на лестнице тусклое, не так видны трещины в стенах. А вдруг Лену испугает убожество его дома? Переступив через порог своей изящной ножкой, она развернется и уйдет?.. При этой мысли Архип от злости сжал веник так, что тот хрустнул. Он давно мечтал об этой встрече, а когда неожиданно девушка приняла его предложение – зайти в гости и посмотреть натюрморты, он буквально засветился от счастья и с нетерпением стал ждать заветного часа. Теперь, получается, все могло сорваться из-за пресловутого быта. Но он напрасно беспокоился: Лену не отпугнул бы никакой быт, она пришла бы в любом случае. Девушку словно подменили: из холодной и капризной она превратилась в нежную и внимательную.
Когда Архип уже почти отчаялся получить благосклонность Лены, ее сердце неожиданно смягчилось. Она сама подошла к нему в обеденный перерыв и спросила: отчего он такой грустный? У Калинкина сразу все перемешалось в голове, и он понес околесицу, думая, что выглядит полным идиотом. Архип зачем-то рассказал ей про придирчивого редактора – никак ему не угодишь, и про сверхурочную работу, которой его нагрузили.