– Ой, Лена! – увидев меня, Наташа поперхнулась водой, закашлялась, и на глазах у нее выступили слезы.
Почему-то это меня нисколько не удивило, я уже чувствовала – случилось что-то скверное.
– А Ирина-то Иннокентьевна, бедная! – прохрипела Наташа, уже откровенно плача.
– Что с Иркой? Где она? – быстро спросила я, тоже начиная жутко нервничать и подумывая о валерианке.
Девчонки завели было тоскливый хоровой плач, но я в сердцах бешено гаркнула:
– Не реветь! – и снова настойчиво повторила свой вопрос: – Что случилось с Иркой?
– Она в больнице! Отравилась!
– Отравилась? – Не скажу, что меня это очень удивило.
Испугало – да, но не удивило! Моя дорогая подруженька прожорлива, как страус, и к тому же обожает гастрономические эксперименты. Чего далеко ходить, помнится, в минувшее воскресенье в лесу ей показались аппетитными ядовитые волчьи ягоды!
– И что эта идиотка слопала на этот раз? – В отчаянии я сделалась необычно груба.
– Ирина Иннокентьевна кушала батончик!
– Хлебный батончик? Бутерброд со стрихнином? – уточнила я.
– Шоколадный!
А вот тут я удивилась, не буду скрывать! Шоколад и иные продукты с высоким содержанием какао-бобов Ирка трескает в таких количествах, что о пищевой аллергии и речи быть не может. Чтобы ей стало плохо от шоколада? Да ни за что!
Изумление и недоверие, отразившиеся на моем лице, побудили девушек поведать мне историю Иркиного отравления с подробностями. Оказывается, примерно час назад она надумала перекусить шоколадным батончиком с орехами и карамелью. Это было в ее стиле, да и время для второго завтрака вполне приспело. Однако насладиться промежуточной трапезой подружке не удалось. Едва она отгрызла кусок твердого, как грильяж, батончика, как взвыла дурным голосом.
– Аж перекосилась! – поежившись, вспомнила Наташа. – Выбежала из кабинета к нам в зал, зажимая рот, и глаза сначала вытаращила, а потом подкатила – и грохнулась замертво!
– Совсем замертво?! – ужаснулась я, тоже ощущая предательскую слабость в коленках.
– Не совсем, но около того, – не вполне понятно ответила Наташа. – Мы «неотложку» вызвали, она не задержалась, приехала почти сразу – тут ведь станция «Скорой помощи» недалеко – и тотчас же увезла Ирину Иннокентьевну в больницу. И надкусанный батончик тоже увезла, вот мы и решили: отравилась наша Ирина Иннокентьевна, точно!
– В этих импортных продуктах уйма вредных добавок – консерванты, красители, эмульгаторы, стабизизаторы, всякие «Е» и другие буквы! – проявила поразительную осведомленность одна из тех двух девиц, которые, по Иркиной шкале ценностей, шли парой за одного ежика.
– В какую больницу ее увезли?
– В Первую городскую!
Я развернулась и побежала к выходу, спотыкаясь на гладком полу и стуча зубами в нервном ознобе. В данный момент меня умеренно радовало только одно: Иркина машина под боком, и ключи от нее лежат у меня в сумке. Подружка в незапамятные, еще безмужние наши времена выдала мне комплект ключей и сделала доверенность на право вождения «шестерки», хотя она не очень-то любит пускать меня за руль. Я не обижаюсь, я ее понимаю. Моя ранняя манера вождения впечатляла даже бывалых дальнобойщиков, длинномерным фурам которых я крайне затрудняла движение, с тщательностью энцефалографа вырисовывая кривую по всей ширине дороги. Со временем я научилась ездить по прямой, но дурную привычку подрезать грузовики под самым носом так и не изжила. Честно говоря, водитель я аховый.
Тем не менее в Первой горбольнице я была уже через пять минут. Летела так, что Шумахер мог застрелиться от зависти!
В справочной сказали, что поступившая сегодня Ирина Иннокентьевна Максимова находится в реанимационном отделении. Я и этому обрадовалась: не в морге, уже хорошо!
К сожалению, в отделение меня не пустили, и не только меня: на лестничной площадке, на облезлом подоконнике с видом на дверь реанимации, сидел Моржик. Вид у него был пришибленный – это мягко говоря. Так пришибить человека могла, например, бетонная плита, сорвавшаяся со стрелы подъемного крана. На Моржике лица не было!
Еще на нем не было нормальной одежды и обуви. Звонок перепуганных девчонок, видимо, поднял Иркиного супруга с постели, и он примчался, в чем был – в пижаме и тапках. Этот прикид должен был необычно сочетаться с дорогим автомобилем «Пежо».
Впрочем, пижама сослужила Иркиному супругу определенную службу: в ней он был не отличим от пациентов больницы и благодаря этому сумел заскочить в реанимационное отделение. Правда, всего на несколько минут. Потом-то медперсонал реанимации встрепенулся и сообразил, что их пациенты не ходят в пижамах, да и вообще не ходят, а тихо лежат под капельницами и хитрыми медицинскими приборами. Ирка тоже лежала в одной связке с каким-то аппаратом интенсивной терапии, и Моржик успел оросить слезами слабо вздымающуюся грудь жены, прежде чем его мягко, но решительно выдворили из отделения. Уже на лестнице он отловил доктора, выпытал у него информацию о состоянии пациентки Максимовой, после чего погрузился в глубокую апатию. Тут-то и приехала я.
– Как она? – спросила я, потеснив Моржика на подоконнике.
– Обещают, что жить будет, – ответил он так мрачно, что можно было подумать – хороший прогноз врачей его отнюдь не радует! – Какое счастье, что у Иришки зуб больной! – сказал меж тем Иркин благоверный.
Тут уж я откровенно нахмурилась: мало ему, что жена еле живая в реанимации лежит, он еще ее зубную боль благословляет!
– Ты представляешь, что было бы, съешь она этот проклятый батончик целиком?
Я не представляла. Я вообще плохо понимала, что случилось, и Моржик меня просветил.
Ирку уже некоторое время беспокоил ноющий зуб, а она все откладывала и откладывала визит к дантисту. Так-то зуб не болел, но время от времени реагировал на горячее и сладкое, и на первый же кусок рокового шоколадного батончика тоже отреагировал. Именно поэтому наша сладкоежка взвыла и вылетела в торговый зал, лелея в ладонях челюсть. Позднее выяснилось, что коварный зуб в данной ситуации можно было считать божьей благодатью. Если бы Ирка, по своему обыкновению, слопала шоколадку в один присест и еще обертку облизала, из офиса ее увезли бы не на носилках в реанимацию, а в пластиковом мешке в морг. В начинке батончика, помимо заявленных производителем орехов и карамели, имелся также яд.
– Где же она взяла шоколадку с ядом?!
На этот закономерный вопрос Моржик пожал плечами и сказал, что милиция разберется. Мол, следствия по такому делу не миновать, потому как даже на его непросвещенный взгляд случившееся здорово смахивает на попытку убийства. Отравленный батончик запросто могли забросить Ирке в кабинет, прямо на стол, через форточку, которая была открыта настежь.
Я вздрогнула и явственно ощутила, как по моей спине побежали мурашки. Насекомые были здоровенные, они бежали колонной по три, безжалостно топчась по моему позвоночнику, а потом устроили муравейник на голове. Я чувствовала, что волосы встали дыбом!
После вчерашнего нападения злодея с колющим оружием я решила, что поломка тормозов Иркиной «шестерки» была подстроена кем-то все с той же целью – убить меня. Сегодняшняя драма с ядовитым батончиком не оставляла от этой версии камня на камне! Очевидно, что под удар попали мы обе – и я, и моя подруга!
– Что же мы сделали? – прошептала я, не понимая, за что нас с Иркой пытаются убить.
– Что мы сделаем? – не расслышав, повторил Моржик. – Иришкой сейчас медики занимаются, им наша помощь не нужна. Пожалуй, сейчас нам здесь вообще нечего делать, но я еще посижу, Лазарчука подожду, он обещал приехать.
– Это очень хорошо, – пробормотала я. – Лазарчук в такой ситуации – то, что нужно… Морж, тебе Иркина машина сейчас не нужна?
– И в ближайшее время не понадобится, – подтвердил он.
– Тогда я возьму ее на день-другой, мне нужно срочно кое-куда смотаться. Ага?
– Угу, – безразлично кивнул Моржик, вновь впадая в апатию.
Я оставила его согревать своим задом ко всему безразличный больничный подоконник, вышла на улицу, села в машину и подчеркнуто аккуратно – так, что Шумахеры оборжались бы, – поехала по улицам. Я не собиралась нарушать правила дорожного движения и желала быть образцовым водителем, потому что дорога предстояла неблизкая. Сначала из пункта А в пункт Б, а потом и обратно, желательно сегодня же. В оба конца – примерно триста километров.
Пунктом Б был приморский пансионат, где я надеялась найти ключ к разгадке всей детективной истории.
9
Будним днем в октябре трасса, ведущая к морю, отнюдь не была перегружена автомобилями. По правде говоря, дорога была почти пустой, и я добралась до места назначения всего за два часа. Шумахеров мой успех вряд ли впечатлил бы, но Ирка, я уверена, была бы потрясена.
Пунктом Б был приморский пансионат, где я надеялась найти ключ к разгадке всей детективной истории.
9
Будним днем в октябре трасса, ведущая к морю, отнюдь не была перегружена автомобилями. По правде говоря, дорога была почти пустой, и я добралась до места назначения всего за два часа. Шумахеров мой успех вряд ли впечатлил бы, но Ирка, я уверена, была бы потрясена.
Заезжать в ворота пансионата я не стала. Путевки у меня нет, так что дальше шлагбаума меня вряд ли пустят. Конечно, можно потрясти перед охранником тележурналистским удостоверением, но не хотелось поднимать шум – во всяком случае, раньше времени. Успею пошуметь, если не получится действовать тихой сапой.
Пешим ходом на территорию пансионата можно было без труда пройти по лесным тропам, с пляжа или из ближайшего поселка. Персонал здравницы по большей части проживал именно там, и люди протоптали к месту своей работы удобную широкую тропу. В огороженную зону комплекса она вливалась через просторный пролом в заборе.
Когда мы отдыхали в пансионате, брешь нам показывали как местную достопримечательность – памятник несгибаемому упорству. На этом рубеже на протяжении двух с лишним лет существования здравницы ее администрация вела безрезультатную позиционную войну с аборигенами. Лазейку штопали проволокой, закрывали фанерными щитами, забивали досками, заваривали листовым железом, но ничто не помогало. В качестве контраргументов население выдвигало кусачки, топоры, бензопилы и автоген. Местная история не помнила разве что применения стенобитных орудий. Но, когда однажды дырка была истреблена как факт вместе с содержащим ее сетчатым забором, аборигены пустили в ход тягач и обрушили целую секцию поставленной взамен сетки бетонной ограды.
Расположение пролома я помнила и не сомневалась, что найду к нему путь из поселка. Чтобы попасть в населенный пункт, нужно было свернуть с трассы метров за пятьсот до пансионата. Вниз вела узкая извилистая дорога, не асфальтированная и изрядно разбитая колесами. В сезон по ней, как по караванной тропе, вереницами идут к морю автомобили неорганизованных отдыхающих, которым местные жители с удовольствием сдают комнаты и углы. Для большинства жителей маленьких приморских поселков этот небольшой летний бизнес – основной способ обеспечить себе пропитание зимой. С постоянной работой в этих местах дела традиционно обстоят неважно.
Закусив губу, нервно потея и ежесекундно зависая левой стопой над педалью тормоза, я с превеликой осторожностью вела машину по узкой, кривой и скользкой дороге, больше похожей на бобслейную трассу. На мое счастье, навстречу мне не шел никакой другой транспорт, иначе даже не знаю, как бы мы разъехались.
На въезде в поселок дорога, превратившаяся в улицу, сделалась пошире, но ненамного. Две легковые машины здесь, пожалуй, разминулись бы, но грузовикам, автобусам и широким кабриолетам ничего не светило.
Я скатилась с горы, выехала на относительно ровный участок дороги, и тут на моем пути обнаружилось серьезное препятствие. Встречным курсом двигался траурный кортеж во главе с автобусом марки «ПАЗ», исполняющим роль катафалка.
Таранить похоронную процессию было бы делом глупым и неблагородным. Я максимально тесно прижала «шестерку» к забору, освободив проезд для «пазика». Автобус, натужно рыча движком, тяжело пополз в гору, за ним с подобающей случаю скоростью медленно потянулись провожающие, сорганизовавшиеся в колонну по три. Я прикинула на глазок длину кортежа и темпы его движения и поняла, что ждать мне придется с четверть часа, не меньше.
Похоже, за «пазиком» выстроилось чуть ли не все население поселка! Тут были и люди в возрасте, и молодежь. Мне стало любопытно, кого это столь массово провожают в последний путь?
Я вылезла из машины, подалась к забору и задала этот вопрос молодой тетке, которая провожала катафалк исключительно взглядом. Судя по выражению теткиного лица, ей очень хотелось присоединиться к массовому мероприятию, но мешали родительские обязанности: у нее на руках в такт глухому бумканью большого оркестрового барабана весело подпрыгивал жизнерадостный ребенок лет двух.
– Хоронят-то кого? – повторила молодайка, провожая завистливым взглядом стайку принаряженных девчонок, по дурости и из неуместного кокетства явившихся на похороны при полном параде, в боевом макияже североамериканских индейцев и даже в мини-юбках. – А Пашку Маврина, кого ж еще!
Из того, что моя собеседница не назвала усопшего по имени-отчеству, я заключила, что Павел Маврин был еще молод.
– Семнадцати годков! – подтвердила мою догадку мамаша.
– Всего семнадцать лет! – сокрушенно воскликнула я.
– Всего? Это как посмотреть! – пожала налитыми плечами тетка. – Сколько он кровушки у мамани своей за эти годы выпил! Прости, господи, что так говорю о покойнике, а только ни ближним, ни дальним от Пашки добра не было, одни слезы! Хулиган он был известный, лоботряс и ворюга, да через вороватость свою и помер – разбился насмерть в краденой машине да еще и сгорел, потому и хоронят его в закрытом гробу, чтоб людей не пугать.
Я насторожила ушки. Складывать два и два я умею, в школе отличницей была, так что вывод из полученной информации сделала правильный:
– Уж не тот ли это угонщик, который увел машину постояльца соседнего отеля из-под носа охранников, прямо со стоянки?
– Знаете эту историю, да? – Мамаша хмыкнула. – Ну, немудрено. Хотя гостиничное начальство тут землю копытом рыло, чтобы порочащие слухи пресечь, а разве людям рты закроешь?
Тут в поле зрения моей собеседницы попала группа хмурых парней самого недоброго вида. Пригнув забритые лбы, сутуло, вразвалочку мимо нас прошли пацаны, похожие на подрощенных волчат. Они щерили зубы и злобно сверкали глазами. В карманах спортивных штанов бугрились сжатые кулаки.
– У, бандюки мелкие! – шепотом ругнулась моя собеседница. – Вот кто милиции слова правдивого не сказал! Горой стоят за дружка своего покойного, прям ангелом его выставляют!
– Это кто, друзья Маврина? – спросила я, приглядываясь к парням.
– Ну да! Друзья-подельники! Такая же разбойная шелупень! – подтвердила тетка.
– Отлично! – невпопад сказала я, после чего заперла машину и поспешила вдогонку за траурным кортежем.
Приятели Павла Маврина болтались в кильватере процессии. Я без труда их нагнала и, бестрепетно выдержав косые взгляды, сказала:
– Молодые люди, есть срочный разговор!
– Ты, тетя, не видишь разве – мы сильно заняты! – угрюмо буркнул один из парней.
– Вали отсюда, ментовская сучка! – сплюнул мне под ноги другой.
Это было обидно, но я стерпела.
– Я не из милиции, а из страховой компании, – заявила я. – Выясняю обстоятельства страхового случая.
– Все равно вали!
– Значит, вам безразлично, получит владелец угнанной Мавриным «Нексии» страховое возмещение за свою машину или не получит? – Я задала вопрос откровенно провокационного характера.
Парни переглянулись и сбились с шага, а самый рослый и хамовитый – тот, который обозвал меня собакой женского пола, – вообще остановился и недоверчиво переспросил:
– Не понял… Пашке нашему, значит, гроб с музыкой, а с того хлыща все как с гуся вода да еще и деньги ему заплатят?!
– Хоть и не хочется, а придется заплатить, – с нарочитым сожалением сказала я. – Если, конечно, не выяснятся какие-нибудь особые обстоятельства. Знаете, ведь бывает, что недобросовестные страхователи нарочно ЧП организуют, чтобы выплату получить.
– Самый тот случай! – заявил рослый хам, вытягивая из кармана куртки трикотажную шапочку, очень похожую на вязаный детский чепчик, только без завязочек.
Он низко, по самые брови, натянул ее на голову (отнюдь не сделавшись при этом симпатичным, как младенец) и этим символическим жестом продемонстрировал свою готовность немедленно отколоться от похоронной процессии.
– Пошли! – через плечо бросил он мне и добавил, адресуясь к дружкам: – Косой, Зюзя, Мартын, вы топайте по этапу.
– Лось, а я? – спросил белобрысый шпеньдик, хлопая реденькими белесыми ресничками.
– А ты, Белоснежка, со мной, поболтаем с тетей.
Зваться тетей мне нравилось не многим больше, чем собачьей девочкой, однако я вновь проглотила обиду. Интуиция подсказывала, что парней лучше не злить, от мирной беседы проку будет больше.
Лось и Белоснежка привели меня на полуразгромленную детскую площадку, все оборудование которой составляли одна скрипучая качелька, перекошенный турник и накренившаяся, в лохмах старой краски и шматках свежей грязи шведская стенка, при виде которой нормальный швед возжелал бы немедленно сменить гражданство. Мои новые знакомые присели на громадное колесо, нижняя часть которого вросла в землю, а верхняя была с неизвестной целью побелена известью. Опасаясь испачкаться, я достала из кармана чистый носовой платок, застелила им предложенное мне сидячее место и получила еще одно неласковое прозвище: