– А если люди Макуты-бея – отдайте-с вот это рекомендательное письмо-с, – протягивая клочок бумаги, как бы извиняясь, сказал Юнус Маодзедунович. – В его бандах много людей из наших уделов, даже родня моя кое-какая имеется.
– Командир! Какого хрена мы здесь торчим? Луна уже скоро на закат упрет!
Высокое собрание вместе со «скорбной свечой» повернулось к входу. На пороге стояла Эрмитадора Гопс в полуоткрытом, облегающем ее недурную фигуру камуфляжном комбинезоне, с помповым ружьем в руках.
Все, включая саму Гопс, дружно заржали и, прихватив бутылки, подались вон.
Улицы уснувшей столицы окуема жили своей ночной жизнью, и чтобы ее описать, надо на этих улицах родиться, прожить и состариться, хотя до старости уличные обитатели доживают редко. Объезжая спящих прямо на проезжей части верблюдов и погонщиков, временами отбиваясь от подвыпивших, с пустыми карманами и желудками жриц свободы, они без особых приключений выбрались из города и, уладив все формальности со стражами городских врат, вскоре уже тряслись по укатанной лунным светом дороге.
Пока Енох и Гопс с диким сопением и другими замысловатыми звуками удовлетворяли друг друга на заднем сиденье, Берия с тоской думал о своей незавидной доле господского водилы. Куда ни поверни эту долю, все в ней как-то не так, а оттого тяжелая зависть всплывала в его душе, как дохлая вонючая рыбина. Вечно недовольного всем и вся, его грела, пожалуй, лишь одна мысль – он в точности знал, чем закончится их сегодняшняя езда. Берию беспокоило одно: каким еще бандитам городские стражники продали информацию об их безрассудстве. Поэтому проехав километров сто пятьдесят относительно спокойно и лишь раза два стрельнув по какой-то придорожной шпане, он свернул с основной дороги Е-52 на хорошо укатанный проселок, по нему до родного удела было намного короче, да и уверенность была, что чужие не отберут обещанного ему барыша. А что делать, всяк выживает как умеет! Родной дядя Берии подрабатывал ночами в банде Сар-мэна, человека вспыльчивого и скорого на расправу, но потомственного, известного своей смелостью атамана. Берия уговорился с родичем, что выведет машину к Рябому яру.
– Минович, ты смотри, возница катит твое высокопревосходительство прямо в банду, уже и с дорожки свернул! – подала голос Эрмитадора.
«Вот сука, погодь, доедем до места, я тебя на халявку попользую!» – разозлился Берия, а вслух сказал:
– Ты это, языком в правильном направлении работай, а я уж как-нибудь с дорогой сам разберусь. С энтого свертка до дому, Енох Минович, километров на тридцать ближе, да и Бурчал-урочище минем, где хакосы всяку ночь шьются, а далее, километров через пятьдесят, на Каменистой гряде сидят узкоглазые уйсуры! Вы ее не слухайте, еще не ведомо, на кого она всамделешно пашет.
– Берия! Прекратить в подобном тоне говорить о женщине, тем более баронессе! – незло одернул Енох подчиненного. – Эрми, голуба, может, ты и в самом деле сдала нас каким-нибудь ушкуйникам, а?
– Не, я не по этой части, – вывесив голые ноги в окно и прихлебывая из бутылки, беззаботно ответила девица. – Гопс-Шумейко никогда ни на кого не стучали, разве что по велению сердца. Смотри, какая ночь, в такую ночь и в плен сдаваться не страшно...
– А почему это? – с ленцой и явно засыпая, спросил Енох.
– А мы уже все в плену этой всесильной луны. Енох, ты слышал, в твоем уделе какой-то старец объявился, вещает о старых богах... А, Енох?
Но удовлетворенный искатель титулов безмятежно засопел, и ему приснился все тот же странный сон, который так неожиданно свалился на него прямо посреди совещания.
10.
Заседание ложи «Северная маслина южно-шанхайского ритуала» было объявлено открытым. Едва отзвучал стук молотка мастера, как на небольшую кафедру, украшенную человеческим черепом и бархатным платом с державным гербом, двуглавым медведем и традиционной братской символикой, взошел Генерал-Наместник. Одет он был по-смешному: в допотопные розовые панталоны, высокие белые чулки и расшитый золотом камзол, на шее болтался обрывок украшенной бриллиантами веревки, а ноги были обуты в старинные башмаки, востребованные им из местного музея декабристов исключительно ради сохранения преемственности.
К слову сказать, и остальные братья обряжены были под стать докладчику, но каждый имел хоть малую, а все же отличность. Так, скажем, у Воробейчикова, при всей смехотворности его музейного одеяния, к братскому фартуку были приторочены орденские планки, у мастера ложи на веревочной петле, своеобразном прообразе нашего галстука, висели, словно тля на стебельке сочной травинки, миниатюрные панагии, наперсные кресты и херувимы, у окружного прокурора была своя символика, у жандармов – своя, и так далее. Только у одного брата подол был девственно чист, изображение песьей головы и метлы, кои в свое время носили опричники, были потаенно вытатуированы на внутренних сторонах ягодиц, а в повседневной жизни он работал обычным аптекарем и для всеобщего приличия носил в петлице маленькое изображение увитой змеями чаши.
– Братья! Чрезвычаен случай, спешно собравший нас на это собрание. Многим пришлось претерпеть значительные стеснения и неудобства, но дух нашего братства, – оратор торжественно положил руку на череп, отчего тот засиял изнутри алым светом, – всепобеждающ и свят. Возможно, поэтому Августейший Демократ, кормилец и духовный наш магистр, не по официальным каналам, а по шляху братства разослал свою волю, а так как вы, почитай, все, за исключением досточтимого брата аптекаря, еще являетесь и верными солдатами нашего Отца, будем считать наше наисекретнейшее совещание открытым! – На последних словах голос Генерал-Наместника обрел металлическое звучание. – По неким тайным каналам Высочайшему и Августейшему Демократу стало известно, что мир наш, грубый и необразованный, стоит на грани несусветных потрясений, а главное, что весь незыблемый миропорядок может в одночасье рухнуть!
Ропот не то испуга, не то возмущения прокатился по залу. Высокое собрание, словно голодная стая волков, пялило взгляды на вожака-докладчика, вмиг прекратив шушукаться. По всему нынешнему свету не то что действия, но даже сама мысль о каких бы то ни было разрушениях привычного миропорядка являлась страшной крамолой и влекла за собой самые жесткие санкции Всевышних кураторов мира.
При этом санкции применялись не против какого-то проштрафившегося района или городка, а против всего населения «зоны», «сектора», «окуема/округа» или иной территории проживания, в которые окуклились к двадцатым годам двадцать первого века некогда независимые и гордые государства Европы и Америки. Африка давно превратилась в полудикую пустыню, населенную лишь зверьем и бандитами. Редкие островки цивилизации теплились только на различных промыслах, шахтах и буровых, однако люди там постоянно не жили, а работали вахтовым методом. Такие же вахты были и в некогда богатейшей Сибири, пока китайцы под предлогом вечной и нерушимой дружбы не умыкнули и Дальний Восток, и почти всю Восточную Сибирь. Что случилось с Индией и прочими Океаниями и Австралиями мир попросту не знал, а скорее всего, и не хотел знать. Может, их уже и не было, а может, они, напротив, были обезлюжены и законсервированы для потребностей будущих поколений золотого миллиарда, кто отважится сказать?
Таким было нерушимое мироустройство, и любые помыслы, не говоря о действиях, по его изменению нещадно карались. Кастрация мужского населения была легким испугом: как правило, крамольное место выжигалось начисто вместе со всем имуществом и людом, исключений ни для кого не делалось, включая высших руководителей и членов их кланов. Так, кстати, поступили с двумя зонами на Балканах, одной в Ханьщине, четырьмя в Афроюсии и где-то еще. А относительно недавно собирались извести и нынешнюю столицу Сибруссии Москву – только за то, что тайные последователи Дионисия Козела, предательски рядившиеся под братскую ложу, решили на толику усомниться в правомерности муниципальных преобразований, некогда ими же проведенных.
Четверо суток заседала Всемирная Великолепная Семерка, и только благодаря ловкости и значительным территориальным уступкам нашего Преемника, который входит в Семерку на правах полувосьмого и допущен разносить Кураторам чай во время заседаний, столицу удалось отстоять. Конечно, с последователей Козела содрали по семь шкур, а так как у человека шкура всего одна, недостающих шесть драли с ближайшей родни. Прошерстили почти все братские ложи, вот уж где народ страху натерпелся! Ведь без обязательного членства хотя бы в госложе «Единство» уже лет тридцать как перестали брать на работу в госучреждения, а образование, начиная со среднего, не давали и чаще других налагали удвоенную «трубную повинность» на всенародных газовых промыслах. Чистки еще шли полным ходом, но и этого Верховным правителям показалось мало, и они для всеобщего назидания высочайше повелели снести высоченные Кремлевские стены и обнести эту цитадель власти зубастым кирпичным забором в метр двадцать высотой. А во всех туалетах заставили поснимать дверцы, дабы было видно, чем там чиновный и иной прочий народ занимается. Вот такой страх – и все за одни лишь помыслы! Слава Богу, не пожгли еще! А что, весь свет должен видеть, как мировое свободолюбие умеет отстаивать свои либеральные завоевания!
И вдруг сам Генерал-Наместник заговорил о возможности разрушения устоев! Публика замерла, тишина стояла гробовая, лишь тикали зловеще большие каминные часы.
– Братья! – оставшись доволен реакцией зала, продолжил генерал. – Час пробил, и взоры всего просвещенного света обращены к нашему окуему! Доподлинно установлено, что некая доселе всеми искомая Шамбала находится в его пределах и уже готова вскрыться. Высочайшим Самодержным Демократом, его величеством Преемником Седьмым – да не оставят всяки боги его своей милостью! – принято решение о поисках сего объекта и его охраны до прихода основных сил Миролюбцев! Вы понимаете всю ответственность? Вслух даже страшно и произносить... – Наместник действительно перешел на шепот, а сидящие в зале подались вперед, словно морская волна к берегу. – Не исключено, что и сама Великолепная Семерка Мира может пожаловать в наше захолустье для личного, так сказать, инспектирования! – Зал в ужасе охнул. – Вы, надеюсь, понимаете, господа, какова ответственность! А?!
Зал молчал, только по-прежнему зловеще тикали часы.
– А что это еще за такая Шамбала? Я лично об таковой и не осведомлен. И главное, что искать-то? Окуем-то наш на старые мерки с добрую Объевру будет! – всплеснул руками брат-прокурор.
– Господи святы! – крестился, забыв о приличиях, мастер ложи. В иное время за подобное махание перстами он запросто мог поплатиться стулом мастера, братьям всех ритуалов еще издревле была запрещена всякая открытая религиозность. Исторически доказано, что все в нашем мире сотворено великим Архитектором, а всевозможные боги и божки к этому не имеют никакого касательства. От Архитектора, кстати, и ведут свою духовную родословную Всевысочайшие Кураторы и, как в последнее время доподлинно определено учеными, наши отечественные Преемники.
– Да что же это за напасть такая! – продолжил свои причитания божий слуга. – Не зря я так не люблю всю эту вздыбившуюся землю, эти горы проклятущие! Да и в божьем мире разве что когда к добру вздыбливалось? Нет, господа, все это срам, все ко злу да распутству! Чуяла душа, грядет нечто непотребное и опасное для благочестивых людей наших!..
– Что же предлагает досточтимый мастер? Ожидать неминуемого конца света? Так вы его нам уже третью тысячу лет обещаете, – по-лисьи, с явным ехидством спросил брат аптекарь.
– Ни в коем разе, досточтимые единомышленники! – категорически парировал хранитель мастерского стула. – Наша наипервейшая задача – учинить самое полное разыскательство и о результатах немедленно доносить его высокодемократичности Генерал-Наместнику. Мне прихожане посредством исповеди давно сигнализируют, что в Чулымском уделе странники объявились, народ будоражат, супротив утвержденных Курултаем конфессий агитируют, мерзости о равенстве всех людей глаголют. Анафема, одним словом, и измена!
– Братья! Завываниями и галдежом, – словно не слыша слов князя свободы совести, зарокотал Наместник столицы, – мы с задачей не совладаем! А посему слушайте боевой приказ: без особой торопливости и главное, блюдя все в тайне, каждый из вас должен собрать уже имеющиеся слухи, сказки, притчи и прочую небыль, бытующую в окуеме об этой Шамбале, и срочно представить в мою канцелярию. Людей, кои небылицы измышляют и вредносно укореняют в несознательных головах, какого бы роду-звания ни были, подвергнуть арестованию и препроводить в казематы свободы и справедливости. Снестись по сему вопросу со своими людьми в бандах, эти бестии многое могут поведать. Объявить об увеличении вознаграждения за поимку супостата Макуты-бея, и еще: ничего, ни под каким видом, ни за какие деньги не передавать ханьцам, которые и углядели следы этой самой Шамбалы в наших горах. За работу, други мои! – и он мигом махнул поднесенный ему мажордомом лафитничек анисовой водки.
– Господин Генерал-Наместник! – послышались возгласы.
– К порядку, братья! – стукнул молотком мастер ложи. – Прошу не забываться, что в этих стенах нет ни господ, ни чинов! Мы братья друг другу! Любезный брат скотопромышленник, – обратился председательствующий к более других суетящемуся тучному человеку, – явите нам свой вопрос.
– Досточтимый брат мастер! Извиняюсь я великодушно, но господин Генерал-Наместник, отец наш, заступник, – заголосил, пытаясь побороть волнение, богатейший человек окуема, – будьте любезны, не побрезгуйте общением с темнотой институтской, просвети ты нас, Архитектора ради, что такое эта самая Шамбала?
– Да! Да! – раздались со всех сторон возгласы поддержки.
– Доподлинно сего никто толком не знает. Однако разыскивают сие потаенное место уже весьма продолжительное время, полтысячи лет, а может, и более. Что в нем сокрыто, тоже полнейшая тайна, одни говорят, дескать, это хранилище великих знаний, другие – что где-то глубоко в пещерах спят старые боги и ждут своего часа, чтобы восстать и за все спросить с ныне живущих. Словом, сие есть тайная пещера, в которой находится неведомо что...
– Глядите мне, чтобы без спросу туда никто не вздумал соваться! – грозно хряснул молотком мастер. – Иначе прокляну, анафеме предам!
– Мы тоже проклянем! – повскакивали со своих мест муфтий, раввин, какой-то женоподобный ксендз и еще с полдесятка служителей мелких культов.
– Вот с таким похвальным единодушием мы и должны действовать. И язык за зубами держать, – подвел итог собранию Воробейчиков.
11.
Мешок, накинутый на голову, прилипал к лицу и не давал дышать полной грудью. Вонь застоявшейся нищеты, которую источала грубая ткань, вызывала рвотные позывы, Машеньке казалось, еще немножко – и она умрет. Все тело нестерпимо ныло, ей было ужасно неудобно, так как ее перебросили через седло и куда-то везли. Кажется, какое-то время она была без сознания, ибо последнее, что она помнила, был туман, в котором скрылись собравшиеся у скалы люди. Когда же она стала различать вонь мешка и всевозможные звуки, в ее голове, словно потревоженные кузнечики, запрыгали разные мысли. Прежде всего до слез было жалко мать, она представила себе, как та страдает и не находит себе места, срывая злость на неповинной дворне. Потом ее охватил ужас: где Даша? Неужели она осталась одна с этими бандитами?! Что с нею будет? В уме рождались страшные картины каких-то диких оргий, невольничьих рынков и прочих мерзостей. Подобные фильмы были весьма популярны в Объевре, благо Голливуд уже лет двадцать как переместился в бывшую Турцию, а ныне – лекторальную зону. «Мамочки... только не это!..» – Прежде Маша совсем не так представляла себе свое недалекое будущее. Слезы бессилия и горькой обиды покатились по щекам.
Кони уже неспешно шли шагом. Похитители тихо переговаривались на каком-то странном языке, а монотонность движения почти укачивала. Вдруг что-то произошло, разговор неожиданно перешел на повышенные тона, они громко заспорили, и лошадь затанцевала на месте. Маша перестала плакать, и колючий страх охватил ее душу.
– Ты, кобелина поганый! – вдруг долетел до нее Дашин голос. – Ты и мысли такой не держи! Вон кобылу свою обихаживай, а об молодой барыньке и думать не смей!
– Гамадрил, я те разговор говорю: не моги кызымок цапать, они таньга большой стоят, а попортишь – Сар-мэн твоя яйца на сковородку ложить будет. Моя молчать не станет!
– Ай, ле! Зацем пустое на воздух брешешь? Я твоей сам таньга дам, я такоя куня даже рукой не трогал...
– Молцать, однако, моя не будет, мне свой яйца дорозе. Не цапай куня, скоро уже дома, тама таньга, однако, дас зрицам свободы и все полуцес. А есе, Мурдиксар четырех молодых ослицек, однако, в банды пригнал, совсем задаром дает подружиться.
– Ти это про ослициков не бресэс? – подобревшим голосом произнес тот, которого называли Гамидрил.
– Мамой Буды клянуссс! Сама видел один такоя рыженький, как ты лубис, однако.
«Господи, ужас какой...» – У Машеньки застучало в висках.
Они еще долго ехали уже в молчании, похоже, всадники прикемарили, и лошади сами неспешно брели в сторону дома. От мерного покачивания она тоже начала проваливаться в непрошеную дрему. И снился ей все тот же лунный сон, который они с Дашей так и не успели разгадать.
Пробуждение было стремительным.
Вокруг галдела разноязыкая толпа. Ослабшие ноги не держали, и Маша, еще ничего не соображая, повалилась на землю. Кто-то торопливо сдернул с нее мешок, и она зажмурилась от яркого утреннего света. Повернув голову, увидела летящую к ней и сдирающую с себя на ходу веревки Дашу.
– Ой, горюшко наше! Цела! – оглядывая и ощупывая еще не пришедшую в себя хозяйку, причитала прислуга. – Не сносить мне дурной головы, и поделом, поделом! Да не плачьте вы теперь-то, самое страшное минуло, здеся, в логове ихнем, вас никто не обидит. Они ж небось денег захотят получить... Как выяснят, что да как, так и отправят к тетушке вашей гонца.
– Почему ты все про меня говоришь, а ты как же? – еще шмыгая носом, но уже с любопытством озираясь вокруг, спросила Маша.