Аврора рассказывала с удовольствием, с присущим ей чувством юмора – Гаврилова хохотала, стараясь во всём поддержать дочь, а утром... Стоило Зинаиде Матвеевне только захлопнуть за Авророй дверь, как она мчалась сломя голову к телефону, набирала дрожащей от сладостного возбуждения рукой номер своей племянницы – сиротки-плакатистки Милочки – и два часа кряду (а то и больше) перемывала кости собственной дочери:
– Влюбился! Это ж надо! Нет! Ну она вечно найдёт! Ведь старик! Старик! Мне ровесник! Это ж надо! – плевалась она в трубку.
– Да он вам, если уж честно, тётя Зиночка, больше подходит! – поддерживала тётку Милочка.
– Вечно, вечно кого-нибудь найдёт! Ты посмотри! В школе все девочки как девочки – с девочками дружили! А она?! То у неё этот Вадик! Ну тот, что из Мурманска письма-то писал! Потом, как Генечка говорил, голубятник засранный! Ты уж прости, Милёночек, меня за грубость! Но я прямо не могу! И что только мужики в ней находят?! Что в ней такого есть, что в других нет?! Вот ты мне скажи?! – вопрошала она, и тут Милочка отводила душу, обливая грязью кузину в течение часа, не умолкая, а Зинаида Матвеевна, то и дело сглатывая слюну от невыразимого удовольствия, поддакивала, когда племянница, задыхаясь от злости, переводила дух.
– И сидит она в посольстве только благодаря этому старику! Ха! Инспектор по контролю! Она ж дура! Вот скажите, тётя Зиночка, где бы её ещё держать стали? Еле-еле школу окончила, а потом швейное училище! Ой! Я не могу!
– Да! Это точно! – ревностно подтверждала Гаврилова.
– Тоже мне, секс-бомба нашлась! – исходила желчью художница-плакатистка.
– И не говори, Милёночек! – соглашалась Зинаида Матвеевна тоном безутешной матери. – Ну почему? Вот ты мне скажи, Милёночек, почему всегда как-то всё не так получается в этой жизни? – философски говорила она. – Может, я кой-чего ещё не понимаю? Вот чо к ней так мужики липнут? Ведь я так и помру, Милёночек, наверное, ничего не поняв, потому как грамотность мала, да и знаний нет!
– Да чего ж тут понимать! Чего тут понимать! – с пеной у рта принималась растолковывать Милочка. – Вот взять меня! Я вышла замуж за Константина и не виляю одним местом – сама, тётечка, знаешь, каким, уточнять не стану. И никто мне больше не нужен. А она! Каблуки нацепит, сиськи наружу, идёт по улице... – в такие моменты Милочка обыкновенно не выдерживала и начинала плакать от злости и обиды.
– Ой! И не говори! – с тяжёлым вздохом подтверждала Гаврилова, после чего произносила свою коронную фразу: – Чего хорошего – дак помалу, а плохого – дак с лешего!
Сколько бы времени «мило беседовали» тётка с племянницей, неизвестно (возможно, что им бы и дня не хватило), но Ариночка не выдерживала одиночества более двух часов – она отвлекалась от своих кукол или рисунков, вскакивая с насиженного места так, будто её змея укусила, и твёрдыми шагами направлялась в большую комнату. Подойдя к бабке, она дёргала её за руку – это был своеобразный предупреждающий знак.
– Сейчас, сейчас, солнышко, – отмахивалась от любимой внучки Гаврилова.
Арина же, понимая, что это «сейчас, сейчас» может продлиться до прихода матери, демонстративно жала изо всей силы на телефонный рычаг, крича:
– Хватит трепаться!
– Ариночка, что ты! Как ты с бабушкой разговариваешь?!
– Мой телефон! И нечего трогать! Мой! Мой! Мой!
– Твой, твой, детонька! – утешала её Гаврилова и заливисто, с пионерским задором восклицала: – А кто у нас сейчас гулять пойдёт? А? Кто пойдёт на лебедей в парк смотреть? А?
– Не на лебедей, а в автоматы играть! – настаивала Арина, а бабка соглашалась на всё, боясь, как бы «солнышко» не передала матери её с Милочкой разговор.
Так вот, глубокой осенью, когда на руках у Авроры был ордер на новую квартиру, вокруг неё образовалась такая атмосфера, которая буквально толкала её в руки Эмина Хосе. То там ненароком услышит наша героиня очередную сплетню о несуществующей любви своей к послу, то сям кто-то намекнёт ей на слабое место Ибн Заде, то в выходной день услышит она разговор матери, которая не смогла удержаться и всё-таки позвонила любимой племяннице-сиротке.
Зинаида Матвеевна, уже не таясь, настроенная Милочкой против дочери по своей недалёкости, говорила, что держится та на столь престижной работе исключительно благодаря сердечной склонности старика. Не считая себя старухой, Гаврилова всегда будет называть подтянутого и выглядевшего значительно моложе своих лет Эмина Хосе «стариком».
Последней каплей для толчка явилась просьба уборщицы Марии Ивановны – женщины скудных талантов и небольшого ума.
Артухова, как обычно, пылесосила ковровую дорожку в коридоре, рыданиями заглушая рёв пылесоса.
– Марь Иванна, что случилось? – полюбопытствовала Аврора из жалости.
– Что случилось?! Что случилось?! – выключив свою машину, стеная, проговорила уборщица и встала в свою излюбленную позу (чуть присев, раскорячила ноги). – Марь Ванна, отвези почту, Марь Ванна, сбегай в булочную, Марь Ванна, съезди за документами на другой конец города! Марь Ванне два года до пенсии осталось! Марь Ванна девочка им тут на побегушках! – ревела белугой она.
– Ну не расстраивайтесь вы так, – утешала её Аврора.
– Как же! Не расстраивайтесь! У-у-у-у! – сморкаясь и хрюкая, затянула Артухова.
– Но что же делать? – совсем растерялась наша героиня, в то время как Мария Ивановна внезапно перестала реветь и сказала заговорщицким тоном:
– Авророчка! Красавица ты наша! Ведь тебе ничего не стоит попросить у Эмина Задовича... Ведь ничего не стоит! Он к тебе так хорошо относится! – вовсю плевалась Артухова, больше и больше увлекаясь. – Все знают, как он тебя любит, что он тебе всякие подарки дарит... Мобыть, ты замолвишь словечко за бедную Марь Иванну?! А? Он же тебе ни в чём не откажет, – канючила она. – Пускай хоть перед пенсией переведёт меня в завхозы из уборщиц! Авророчка, миленькая! Никогда тебе этого не забуду, всю жизнь на тебя молиться буду, пылиночки сдувать!
– Откуда вы взяли, что он меня любит? – поразилась Аврора. – И что это он мне дарит?! – оторопела Метёлкина – она ни разу ничего не приняла от Эмина Хосе.
– Да все говорят, что у вас с ним роман!
– Кто – все? – Аврора уставилась на Артухову непонимающим взглядом.
– Ну, я не знаю! Не знаю я! Мобыть, я чего и перепутала... – пошла на попятную она и снова так же внезапно, как прекратила, начала рыдать: – Кто, кто тогда мне поможет?! Бедной женщине-е-е-е!
– Успокойтесь, Марь Ванна, успокойтесь! Мы чего-нибудь придумаем! – успокаивала Артухову Аврора, но та, включив пылесос, принялась интенсивно удалять пыль с ковра – так, будто стремилась проделать в нём дыру.
Аврора тут же направилась в кабинет посла. Сердце её бешено билось, щёки полыхали огнём от поразительной, чудовищной несправедливости, которую она, как и её отец – Владимир Иванович Гаврилов, не переносила патологически.
В приёмной Вера Фёдоровна по обыкновению печатала двумя указательными пальцами с вдохновением великого пианиста чью-то диссертацию на казённой бумаге, никого и ничего не замечая. Наша героиня пролетела мимо неё и, постучав для приличия пару раз в дверь Эмина Хосе, ворвалась в кабинет, подобно смерчу.
– Авророчка?! Что случилось, Авророчка? Ведь что-то случилось? Да? – зачастил он (Эмин Хосе, когда волновался, говорил так, будто спешил на пожар), ковыряя пачку «Мальборо» длинным ногтем мизинца правой руки.
И вдруг волна эмоций, вызванных сплетницей Артуховой, отошла от Аврориной души, и её захлестнула новая – стыдливая. «Как глупо, как глупо было с моей стороны прийти сюда! Зачем? Для того чтобы пожаловаться?!» – пронеслось в её голове.
– Нет, так, ничего. У меня был вопрос... к вам...
– Пожалуйста, пожалуйста, Авророчка, – вскочив с кресла и отбросив сигаретную пачку, засуетился Эмин Хосе.
– По работе... – мямлила Аврора, придумывая, какой такой вопрос по работе у неё бы мог возникнуть к послу. – Но стоило мне только войти к вам в кабинет, как я сама его и решила, – выкрутилась она.
– Э-э! Авророчка! Вы не умеете лгать! – разоблачил её Ибн Заде. – Ваши глаза говорят за вас! – и он посмотрел на неё печальным и одновременно проницательным взглядом.
– Да что они могут сказать! Ничего, ровным счётом ничего... Ну я пойду, да? – и Аврора попятилась назад, к двери.
– Стойте! Расскажите мне. Ведь вас что-то взволновало, я ведь знаю. Вы, Авророчка, не придёте ко мне лишний раз. Вы избегаете меня!
– Ну что вы!..
– Да, да! Вы шарахаетесь от меня как от чумы! Быть может, вы брезгуете мной? Скорее всего, да. Я противен вам, – Эмин Хосе разговаривал так, словно в кабинете никого, кроме него, не было.
«Какая я всё же дура! И для чего, для чего я только пришла к нему?!» – проклинала себя в душе Аврора.
– Поделитесь со мной, Авророчка! Ведь я вам только добра хочу! Милая, дорогая! – молил посол, и Аврора взяла да брякнула:
«Какая я всё же дура! И для чего, для чего я только пришла к нему?!» – проклинала себя в душе Аврора.
– Поделитесь со мной, Авророчка! Ведь я вам только добра хочу! Милая, дорогая! – молил посол, и Аврора взяла да брякнула:
– Только что я видела Марию Ивановну Артухову...
– А-а, ну тогда всё понятно!
– Что вам понятно?
– Она поведала вам все сплетни, которые гуляют по посольству, – вот что.
– Почему вы так думаете?
– Потому что если хочешь, чтобы о чём-то узнали все, – расскажи Марии Ивановне. И через полчаса об этом действительно будут знать все, вплоть до водителей из гаража и официанток из столовой.
– Нет, ничего она мне не поведала. Она ревела белугой, потому что к ней тут несправедливо относятся! – выпалила Аврора – она в отличие от своего родителя не только не переносила несправедливого отношения к себе, но и к окружающим.
– И вы тоже так думаете? – с интересом спросил посол.
– Да. Если она работает тут уборщицей, почему её используют ещё и как курьера? Это при том, что Артуховой осталось два года до пенсии. Она далеко не девочка! – высказалась Аврора.
– Вы правы. Вы совершенно правы.
– К тому же она очень хочет занять должность завхоза. Она давно у вас работает и вообще... – брякнула Метёлкина и тут же пожалела: «Какое я имею права просить его? Кто я такая? Что-то я сегодня всё делаю не так!» – Впрочем, это не моё дело! Я, пожалуй, пойду.
– Нет, Авророчка, постойте, побудьте ещё минутку. Если вы считаете, что Марь Ваннну нужно повысить, я сегодня же произведу её в завхозы! Но ведь не только это мучило вас, когда вы направили свои точёные ножки в сторону моего кабинета?!
– Вы очень проницательный человек! Не только это! Ещё и то, что всё посольство судачит о несуществующих между нами отношениях! Что у нас с вами роман, что вы мне делаете какие-то сногсшибательные подарки и что я живу за ваш счёт! Вот что меня беспокоит! – не сдержалась Аврора и подумала: «Нет, со мной сегодня определённо что-то происходит!»
– Что вы говорите, что вы говорите? Любопытно, любопытно! – задумчиво проговорил Ибн Заде. – Ну да ладно, с этим я разберусь, вы не беспокойтесь, Авророчка! Не берите в голову! Скажите мне лучше, почему же вы вчера снова игнорировали меня? Я вас ждал, накрыл стол, все глаза проглядел! До часу ночи ждал, а вы так и не приехали? Отчего, отчего вы вот уж полгода не обращаете на меня ни малейшего внимания, отчего избегаете? Ведь мне ничего от вас не нужно! Только быть рядом с вами, смотреть на вас – и всё! Вы не принимаете мои подарки, не подходите к телефону, когда я звоню вам домой, не принимаете приглашения! Вы так ненавидите меня? За что?
– Да не ненавижу я вас! У меня нет повода ненавидеть вас. Но как вы не понимаете? Я не могу испытывать к вам то же чувство, которое вы испытываете ко мне! И потом, любые отношения, кроме рабочих, между нами неестественны, неправильны, на мой взгляд! Нас разделяет возраст, социальное положение, ваша жена! Да это смешно, в конце концов! Извините, но я ничего не могу с собой поделать!
– Но я же не виноват, что судьба так посмеялась надо мной! Я не виноват, что родился на сорок пять лет раньше тебя! Я не виноват, что люблю тебя больше всего на свете: больше себя, больше собственных детей, больше неба, солнца, этих деревьев, больше жизни! Я болен тобой! Как много об этом говорят, как много об этом написано в книгах! Любовь, любовь! О ней столько сказано, что люди перестают верить в существование этого чувства, считая его напускной, наигранной сентиментальностью! Грешен! И я так думал порой, забыв, как оно, чувство это, заставляет сердце то сжиматься, то бешено биться, то останавливаться на какие-то секунды, которые кажутся тебе вечностью! Я не знаю, не знаю, что мне делать! Единственное лекарство, которое может мне помочь, – это ты. Когда ты рядом, прекрасная Авророчка, когда я вижу тебя, ощущаю твой запах – неповторимый, ни с чем не сравнимый аромат, моя рана мгновенно затягивается... – Эмин Хосе не в силах был больше говорить – он, совершенно растоптанный этим высоким, самым светлым чувством на земле, тяжело опустился на кресло – по щекам его текли слёзы, но он не замечал того, что плачет, да если б и осознавал это, наверняка бы не устыдился.
Прекрасная Авророчка стояла, безвольно опустив руки, – чувство жалости к ближнему было развито в ней так же сильно, как и чувство справедливости. Жалость! Ах, эта жалость! Ещё великий пророк Фёдор наш Михайлович Достоевский писал, что великодушное сердце может полюбить из жалости.
Ну, действительно, виноват ли Эмин Хосе, что безоглядно влюбился в неё с первого взгляда, всей душой, с присущей ему горячностью? И если первый месяц он опасался, держал себя в руках – одним словом, прикладывал все усилия, чтобы о его чувствах не прознала ни единая душа в посольстве, то сейчас, сейчас Ибн Заде дошёл до того состояния, когда на всё начхать – пусть хоть весь мир узнает о его любви, он готов встать на самую высокую гору и прокричать три самых простых, сентиментальных, истёртых до дыр за всю историю человечества, но в то же время три великих слова: «Я тебя люблю!»
Вот до какого безрассудства могла довести наша героиня зрелого человека, занимающего солидный (я бы даже сказала, наисолиднейший, наисерьёзнейший) пост посла, депутата Верховного Совета. Вот на что она была способна. Вот какими чарами она обладала. Но великодушно от природы было её сердце, из-за чего, собственно... Нет, она не полюбила Эмина Хосе сразу же после его жалостливой, искренней тирады, нет! Однако первый шаг в этом направлении был сделан ею – Авроре стало вдруг жаль посла до того, что сердце её сжалось от боли и необъяснимого какого-то отчаяния.
Действительно, разве виноват он в том, что полюбил? Что любовь его последняя стала самым главным, самым важным эпизодом его жизни, на фоне которого все остальные меркли, казались серыми, обыденными и незначительными? Разве есть его вина в том, что он родился не в то время и не в том месте? Всё тот же титан великой русской литературы – золотого её времени – Фёдор наш Михайлович с характерной ему точностью и психологизмом заметил однажды: «Известно, что человек, слишком увлёкшийся страстью, <I>особенно если он в летах</K>, совершенно слепнет, мало того, теряет рассудок и действует, как глупый ребенок, хотя бы и был семи пядей во лбу».
«Он и вправду будто бы болен», – подумала Аврора, заметив нервную дрожь его рук, лихорадочный, нездоровый румянец, застывший страх в его блестящих чёрных, влажных от слёз глазах – страх, что она не поймёт, снова в который раз не поймёт его, пренебрежёт им и его чувствами, откинет, отшвырнёт их, как что-то ненужное, бесполезное. И тут до неё дошло: конечно же! Конечно же, он болен! Ведь любовь – это серьёзный недуг, а неразделённая любовь – всё равно что неизлечимая, страшная болезнь, от которой не существует ни чудо-микстуры, ни пилюль. Только она одна – Аврора... Вот единственная панацея от жестокой стариковской хвори его.
«И вовсе не обязательно любить его, – пронеслось в Аврориной голове. – Просто нужно облегчить его страдания, пойти на минимальные уступки. Ведь он сам сказал, что ему достаточно моего присутствия, ему ничего больше не нужно, кроме как видеть меня хоть изредка». Жалость – вот единственное, что двигало тогда нашей героиней. Именно поэтому в ближайшую субботу она и согласилась приехать к Эмину Хосе домой, в отсутствие супруги Лидии Сергеевны, нос которой в это время, напоминающий поросячий пятачок, вдыхал чудный, волшебный воздух Карловых Вар.
– Так, значит, вы придёте, Авророчка, придёте?! – вне себя от радости переспрашивал Эмин Хосе. Он не верил своим ушам.
– Приду, только ненадолго.
– Я закажу фруктов, икры, коньяка... Что вы ещё любите, Авророчка? – колготился Ибн Заде.
– Да ничего не надо, не беспокойтесь, я просто заеду на полчасика, и всё.
– Хорошо, хорошо, хорошо, – он был согласен и на полчасика – только бы она приехала. Эмин Хосе был на седьмом небе от счастья – он не верил в него, в это счастье, и всю неделю, вплоть до субботы в голове его нет-нет да промелькнёт мысль: «А что, если она снова солгала? Что, если не приедет?» Но он тут же отгонял это отвратительное, ужасающее, ввергающее его в панику подозрение, пытался думать о другом, о хорошем – о том, например, какое бы ему лучше заказать столовое вино.
* * *Пожалев безнадёжно влюблённого в неё Эмина Хосе, Аврора смутно представляла, что ждёт её в самом ближайшем будущем, насколько всё это может затянуться и чем всё это закончится. Минутная слабость, испытанная ею в кабинете посла, полностью перевернула её жизнь. И, как в любой ситуации, в общении с Ибн Заде нашу героиню ожидало много плюсов и ещё больше минусов.
Её желания исполнялись, будто по взмаху волшебной палочки, – только загвоздка вся была в том, что эти самые желания не являлись несбыточными мечтаниями самой Авроры – это были чужие мечты, как в случае с Марией Ивановной. Буквально на следующий день после Аврориной просьбы Эмин Хосе повысил вечно плачущую женщину из уборщицы в завхозы. Первая реакция Артуховой была такова – она ворвалась к Авроре в кабинет и, ревя от счастья, бухнулась перед нею на пол, клянясь в вечной дружбе и верности: