– Всю жисть, Авророчка, ноги тебе буду мыть и воду пить! – рассыпалась в благодарностях бывшая уборщица. – Если моя Светочка когда-нибудь родит девочку, назову её твоим именем! – божилась она.
Аврора же порядком перепугалась, подлетела к ней – та принялась лобзать Метёлкиной руки в знак неописуемой своей признательности.
– Что с вами?! Марь Ванна! Перестаньте! – в ужасе кричала Аврора, думая: «А не вызвать ли ей, часом, «Скорую»? Может, она с ума сошла?!» – Поднимитесь немедленно! – и так и сяк приводила её в чувства она, но Артухова, казалось, и не собиралась вставать на ноги. Она растеклась на тёмно-красном, цвета запекшейся крови ковре и с блаженным выражением на лице раскачивалась из стороны в сторону, приговаривая, будто в бреду:
– Ой, спасибо! Мобыть, все думали, что Марь Ванна – никто тут, девочка на побегушках! А вон оно как обернулось! Спасибо! Ой! Спасибо!
– Встаньте, пожалуйста, я вас прошу!
– Добрая, милая Авророчка! – нараспев говорила та. – Спасибо тебе! Спасибо!
– Да на здоровье, только поднимитесь! – уже сердилась Авророчка – ну честное слово: глупо сидеть на полу, раскачиваясь из стороны в сторону, и битых пятнадцать минут говорить «спасибо», подобно попугаю.
– Не могу, – прошептала Артухова.
– Что не можете? – не поняла Аврора.
– Встать не могу.
– Почему?
– Ногу свело, – призналась Мария Ивановна и добавила: – Да самого заду!
Ещё минут десять Аврора пыталась поставить на ноги Артухову, но тщетно – кончилось тем, что инспектор по контролю зацепилась шпилькой туфли о ковёр и оказалась в непосредственной близости с новоиспечённым завхозом. Они обе сидели на полу: Мария Ивановна, разразившись гомерическим смехом, охала и стонала, Аврора, тоже хохоча, помимо того, что пыталась подняться сама, одновременно помогала бывшей уборщице:
– Соберитесь! Сконцентрируйтесь! – советовала она.
Наконец, поднявшись, Мария Ивановна в который раз поблагодарила Аврору:
– Ой! Не знаю, что бы делала без твоей помощи, красавица ты наша! Теперь я по гроб жизни тебе обязана! Во всём, Аврор, слышишь, во всём тебе помогу – ни в чём не откажу! И если вот при мне хоть кто-нибудь хоть что-нибудь о тебе дурное скажет, сразу в физиогномию буду бить! Веришь?
– Верю! – прыская от смеха, проговорила Метёлкина.
– Вот честное слово! Сукой буду, если не сдержу обещания! – патетично воскликнула она, покидая кабинет инспектора по контролю. Но...
Да... Гм...
У автора слов не хватает! У кого бы занять?!
Не прошло и пяти минут, как Мария Ивановна Артухова в полной мере проявила все свойства «самки семейства собачьих». Она по собственному же определению оказалась не просто сукой, а ещё какой сукой!
Выйдя от Метёлкиной, Мария Ивановна прямой наводкой припустилась в бухгалтерию, к Инне Ивановне Кочетковой, к той самой мудрой, колкой и желчной даме, которая, взяв напрокат у Артуховой серьги с александритами, «гдей-то» одну потеряла, и под начальство которой бывшая уборщица, вступив в должность завхоза, теперь попала.
В бухгалтерии, помимо Кочетковой, сидела уже знакомая читателю Вера Фёдоровна Демьянова (машинистка-пианистка) и пила вприхлёб чай из блюдечка.
– Ой! Девочки! Девочки! Вы не представляете! Вы даже не представляете! – с пеной у рта завопила Артухова и, понизив голос, с нескрываемым наслаждением, можно сказать, упиваясь, принялась поносить Аврору на чём белый свет стоит – мол, такая-рассякая, разэдакая, не успела прийти, как уже всем тут заправляет, чего хочет, то и творит.
– И что ж она творит? – хладнокровно спросила Инна Ивановна, уставившись цепким взглядом в свою подчинённую.
– А то! – воскликнула Мария Ивановна, встав в свою любимую позу (чуть присев, раскорячила ноги). – Если Задыч меня по одному её словечку в завхозы произвёл, то представьте, что он для неё делает?! Воображаю! Это ж надо! Вот дела! Молодая да ранняя! – и Артухову понесло. Она тонула в предположениях, в скудных и пошлых собственных фантазиях касательно интимных отношениях посла и Авроры, как навозная муха, попавшая в банку отменной, свежей сметаны. – И после этого вы мне ещё скажете, что они не любовники?! – фыркнула она в заключение.
– Н-да, – одобрительно «дакнула» Кочеткова.
– Это точно! – закивала Вера Фёдоровна своей лохматой головой. – Вот, значит, как.
– И я про то же! – с азартом воскликнула Артухова.
– Ну и дрянь же ты, Машка! – вдруг неожиданно выдала Инна Ивановна.
– Я-то?! Это почемуй-то?! – выпучив глаза от недоумения, растерялась та.
– А потомуй-то! Аврорка за тебя попросила, а ты её грязью обдаёшь! Свинья ты, Машка, неблагодарная!
– Это что ж вы на меня так?! Это за что ж?! – краснея, промямлила Артухова и, разразившись рыданиями, пробкой вылетела из бухгалтерии.
«Куда она побежала?» – спросите вы.
«К Авроре, жаловаться на «самую натуральную прохвостку» – Кочеткову», – отвечу я вам.
– А эта Метёлкина – девка не промах! – процедила бухгалтерша, как только за Марией Ивановной захлопнулась дверь.
– А как вы думаете, Инна Ивановна, она спит с Задычем? – спросила Вера Фёдоровна, и лицо её приобрело заинтригованно-дебелое выражение.
– Конечно! – ответила Кочеткова таким тоном, будто своими глазами видела сие пикантное действо, будто свечку при этом держала. Но на самом деле она вряд ли верила в то, что говорила.
Первое Аврорино свидание с послом произошло (хотя вполне возможно, что тут уместнее слово «свершилось», поскольку для Эмина Хосе оно являлось поистине историческим событием) в его огромной квартире в центре Москвы.
Надо сказать, что знаменательному рандеву предшествовал дикий скандал со стороны Зинаиды Матвеевны и Арины. Первая, поначалу не веря, что дочь и вправду отправится на встречу со «стариком», обливала его грязью и всячески поносила. Когда же, к её великому удивлению, Аврора засобиралась куда-то часов в пять вечера, Гаврилова впала в истерику, которая выражалась у неё преимущественно в судорожном припадке (бедолага бесконтрольно дёргала поочерёдно то правой рукой, то левой ногой), причитаниях (о том, какая она несчастная, «р<I>о</K>стила, р<I>о</K>стила» дочь, а та – на тебе, шляется со всякими гадами, нахалка!) и пронзительных взвизгиваниях.
Вторая (будущая актриса) демонстративно улеглась на пол и сучила ножками в течение всего того времени, пока мать собиралась на своё первое свидание с постпредом, приправляя эти порывистые движения неистовыми воплями, как скверная хозяйка новогодние салаты излишним количеством майонеза.
Когда наконец Аврора, собравшись, схватила сумочку с галошницы, Зинаида Матвеевна, не помня себя, кинулась в коридор и воскликнула, перейдя на родной вологодский говор:
– Это ж надо! А?! С мужем развелась! Для чего с Юрашкой рассталась?! Для того, чтоб со стариком шуры-муры водить?! Развратница! Стыдись! – не обращая ни малейшего внимания на Арину, кричала Гаврилова, и в голосе её звучали нотки осуждения, презрения, зависти и брезгливости – одним словом, всё перемешалось в голове Зинаиды Матвеевны. С одной стороны, взыграли в ней чувства ревности и собственничества – ведь это её дочь и ничья больше! Как может какой-то чужой человек, «старик» к тому же, к ней прикасаться, и кто знает, что они там ещё будут делать с ним наедине. Гаврилова живо представила то, что станут делать эти двое без посторонних (конечно же, исходя из собственного опыта, полученного в результате сначала супружеской жизни с Аврориным отцом, а потом из их тайных, никому не известных, порочных постразводных свиданий). И тут в глазах у неё потемнело от ужаса.
– Не пущу! – заголосила она. – Только через мой труп!
– Моё! Моё! – вторила ей Арина, прибежав в коридор.
– Да что ж вы творите-то обе?! Почему ж вы себя так ведёте? – ошарашенно спросила Аврора, открывая дверь.
– Это мы себя ведём не так?! – заорала Гаврилова. – Нет! Вы посмотрите на неё! Сама к старпёру едет для... Аришенька, будь умничкой, ступай в комнату, золотце!
– Сама иди! Моё! – взвизгнуло «золотце», вцепившись в материну руку.
– Знаю я, для чего ты к нему едешь, поди не дура!
– Поди не дуры, знаем! – кричала Арина.
– И не стыдно?! В твоём-то возрасте! Все родители как родители! В выходные не по мужикам шляются, а дитёв в парк гулять выводят, на каруселях катают, мороженым кормят! Бессовестная! Только одно на уме!
– Вот именно! – подпела бабке Арина.
– Дура ты! Вот что я тебе скажу! – выпалила наконец Аврора. – Озабоченная! Это у тебя только одно на уме! А я еду ради неё! – и она кивком указала на Аришу. – Чтобы работу не потерять! Он мой начальник! Он меня в гости пригласил! Про-сто в го-сти! И ничего такого я никогда не позволю! – и Аврора, стряхнув с руки будущую актрису, вырвалась из дома, как Симона Шанже из оккупированной Франции.
– Хабалка! – на выдохе прошипела Зинаида Матвеевна после долгого молчания. Она оторопело озиралась по сторонам, будто ища нечто очень важное, потом уставилась в одну точку и стала медленно оседать на пол. Арина, испугавшись, начала кричать, словно её режут:
– Хабалка! – на выдохе прошипела Зинаида Матвеевна после долгого молчания. Она оторопело озиралась по сторонам, будто ища нечто очень важное, потом уставилась в одну точку и стала медленно оседать на пол. Арина, испугавшись, начала кричать, словно её режут:
– Ты чего упала?! Ты чего упала?!
– Я, солнышко, не упала. Это мать твоя низко пала! Так низко пала! – с нарочитой горечью молвила Гаврилова.
После того как Аврора, захлопнув за собой дверь, отправилась в гости к Ибн Заде, Зинаида Матвеевна находилась минут десять в каком-то пугающем Арину ступоре. Её можно понять! Ведь это был настоящий бунт! Мятеж! Восстание, с которым по значимости в маленьком мирке Аврориной матери могла сравниться лишь Великая Октябрьская революция.
В тот вечер, вечер первого свидания нашей героини с Эмином Хосе, Зинаида Матвеевна первый раз в жизни получила отпор от дочери. Впервые Аврора не прислушалась к её мнению, не выполнила её требование! Впервые обозвала её дурой!
Самое страшное, самое ужасное заключалось даже не в том, что Аврора ослушалась её, – нет, а в том, что назвала дурой. Может, потому, что героиня наша попала в самое, как говорится, яблочко – наверное, больше всего на протяжении всей жизни Зинаиду Матвеевну (как бы она ни старалась создать образ этакой мудрой, справедливой матери) волновало то, что, в сущности, природа не одарила её особым умом и хоть каким-то одним-единственным талантом.
Психология большинства людей такова: как можно дальше запрятать свой основной недостаток, будь то трусость, жадность, зависть или откровенная дурь. Завуалировать дефект, напустить туману, исказить, перевернуть всё с ног на голову – так, дурак выставляет себя умником, трус – храбрецом, жадный – добряком, а завистник – доброжелателем.
Всю свою сознательную жизнь Зинаида Матвеевна прятала свою тупость и бестолковость, как скупой рыцарь накопленное за многие годы золото в подвале. Никто, кроме Владимира Ивановича, и не подозревал, насколько она глупа, – только он мог в глаза сказать бывшей супруге, что она недалёкая, тёмная женщина. Ему это позволялось, поскольку с ним, со взбалмошным до идиотизма холериком и психопатом, непроходимым бабником и дебоширом, Зинаиде Матвеевне суждено было испытать после развода ни с чем не сравнимое удовольствие в любовных утехах. А это дорогого стоило.
Но дочь? Как могла она усомниться в её живом, остром уме, в её мудрости?! Обозвать дурой! Это никак не укладывалось за узким лбом Зинаиды Матвеевны, который, собственно, и намекал на то, что у его обладательницы не так-то уж много мыслей (а умных в особенности).
– Идиотка! Мать дурой обозвать! – не унималась она и не нашла ничего лучше, как позвонить любимой племяннице, дабы рассказать той обо всём, что произошло между ней и Авророй, непременно всё утрируя, привирая и приукрашивая. Про «дуру» Зинаида Матвеевна поведала Милочке в первую очередь, мол, как же это возможно, так мать обижать?!
Надолго, до конца своих дней Гаврилова так и не сумела простить дочери эту самую «дуру» – оскорбление так и осталось в душе её, подобно тому, как рубцы остаются на сердце после перенесённого инфаркта.
А героиня наша, вся взвинченная и взбудораженная после ссоры с родительницей, предстала наконец перед Эмином Хосе.
– Авророчка, Авророчка, Авророчка! – суетился он вокруг своей любви, помогая снять осеннее пальто. – Вы приехали! Как я рад! Как рад! Если б вы только знали! Я думал, что вы снова не приедете. На балконе стоял с четырёх часов...
– Я ненадолго, у меня дома неприятности, – предупредила Аврора. Ибн Заде закрыл дверь на два оборота и, спрятав ключи в карман брюк, разочарованно протянул:
– Как так – ненадолго? Что значит – ненадолго? Авророчка, не беспокойтесь, я вам вызову такси. Всё будет в порядке. Вы только не беспокойтесь. Проходите, проходите, – и он провёл её по длинному коридору в гостиную с огромным овальным столом, что ломился от самых разнообразных яств – начиная с чёрной паюсной икры, заканчивая «заморской» – кабачковой. В центре стоял роскошный букет кровавых роз – этакий знак всепоглощающей любви, любви жертвенной, безудержной – де, я за вас, Авророчка, и живота своего не пожалею, если понадобится.
Ибн Заде, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, пытался усадить гостью на самое почётное место (жены), но Аврора скромно уселась рядом с дверью, чтобы удобнее было бежать в случае чего.
Поначалу разговор как-то всё не клеился – говорили на отвлечённые темы: о погоде, о приближающейся зиме и о климате в целом. Потом Эмин Хосе пустился в такую историческую древность, в какой не существовало не то что историков с летописцами и «боянами», но и вообще практически ничего не существовало – понесло его в раннепротерозойскую ледниковую эру (там копался он минут десять, скача во временном промежутке от 2000 до 2500 миллионов лет назад), затем перешёл в позднепротерозойскую (там поковырялся минут пять) и, затянув о палеозойской, заметил вдруг на себе скучающий взгляд гостьи.
– Ах! Что это я, право же! Вам, Авророчка, наверное, совершенно неинтересно слушать об этом! – опомнился он и завертел в руке спичечный коробок (на нервной почве).
– Нет, нет, что вы! Очень интересно!
– Вы воспитанная девушка, оттого и не признаётесь. Давайте-ка лучше поговорим о литературе, – предложил он и завёл речь о своей любимой книге. – Да! Представьте себе, Авророчка! Я обожаю Дюма! Особенно старшего! И особенно его роман «Граф Монте-Кристо»! На первый взгляд может показаться, что описанные события ни в коем случае не могут произойти в жизни, что автор всё это выдумал, нафантазировал. Ну, я допускаю, что нафантазировал! Но как реалистично! Волшебно и реалистично. Тут тебе и предательство, и тонкая грань между жизнью и смертью, и отчаяние, и возмездие... Вы помните, Авророчка? Как, потеряв всё, Эдмон Дантес решает покончить с собой в замке Иф? – спросил Эмин Хосе. Он вдруг почувствовал в ту минуту, что живёт, а не существует, как кактус на подоконнике. Всё, что окружало его, обрело иные очертания – цвета предметов стали ярче, даже посуда на столе – тарелки, фужеры, салатницы, рюмки и графины с бутылками – казалась объёмнее, будто сама реальность надвигалась, грозя поглотить его целиком.
– Я помню, помню! Я читала этот роман и фильм смотрела с Жаном Маре... А моя мама сравнивает...
– Что? Кого? С кем сравнивает ваша мама? – торопливо спросил посол – у него вообще была странная манера говорить: слова с такой скоростью слетали с уст его, что казалось, прежде чем раздаться и раствориться в воздухе, внутри, ещё на языке, они наскакивали друг на друга и только потом выпрыгивали наружу.
– После того, как мой брат Геня пришёл из армии, мама уловила в нём сходство... – тут Аврора не удержалась и рассмеялась, забыв на минуту о неприятном инциденте с родительницей.
– С кем? Сходство с кем? – полюбопытствовал посол – глаза его горели.
– Ну я не знаю!.. Это какая-то термоядерная смесь, – хохоча, проговорила она. – Ой! Когда брат вернулся из армии, первое, что сказала мама, было: «Пришёл наш Генечка с лицом Жана Маре и с туловищем Лефонида Жаботинского!» – Аврора скопировала голос и интонацию матери – надо сказать, так, как ей удавалось пародировать окружающих, не удавалось никому из этих самых окружающих (даже Юрику Метёлкину). Этот талант Арина, несомненно, унаследовала от матери.
– Поразительно! Поразительно! А что, ваш брат действительно похож на Жана Маре?
– Да ничего общего!
– И, потеряв всё, он готов уже распорядиться собственной жизнью, как вдруг перед ним блеснул луч надежды – аббат Фариа. А разве не замечательна линия любви в романе? По-моему, любовь там великолепна! Мне так близка тема невосполнимой потери... Потери любимой... – Эмин Хосе умолк, глаза его сделались матовыми, словно молочный янтарь, если б таковой существовал в природе. Хотя... Чего только в природе не существует!
– Правда? – спросила Аврора, наивно распахнув прекрасные глаза свои.
– Да, да. Это поразительно! В такое невозможно поверить, но вы, Авророчка... Когда вы впервые появились на пороге моего кабинета, я чуть с ума не сошёл! Я подумал, что за мной пришла моя дорогая супруга, трагически, нелепо погибшая много лет назад.
– Как? А ваша нынешняя жена...
– Лидия Сергеевна – это моя вторая супруга, – сухо проговорил он. – А Эсфихаль... – и Эмин Хосе унёсся на мгновение далеко-далеко, в годы безвозвратно ушедшей молодости, в аул, на вершину тёмно-зелёного холма, устремлённого в безоблачное, как тогдашняя жизнь его, небо. А шум водопада так и стоял у него в ушах. – Мы сразу влюбились друг в друга. Мне было тогда шестнадцать, ей пятнадцать. Эсфихаль жила в соседнем ауле, и я пришёл отдать коня её отцу.
Помню, день клонился к закату, небо было необыкновенное – может, тогда я впервые и обратил на него внимание. До той минуты, пока в моей судьбе не появилась Эсфихаль, пока я не увидел её, всё, что окружало меня с детства, воспринималось мной как данность, как само собой разумеющееся. Но стоило мне только обратить внимание на девушку, девушку поразительной красоты, такая на земле встречается чрезвычайно редко, как всё вокруг обрело для меня какой-то особый смысл. И горы, знакомые с детства, и водопад, источающий беспрестанно серебряные потоки, и небо – бездонное и в то же время такое близкое и родное, каждая травинка под ногами, одним словом, всё точно раздулось до невероятных пределов, стало объёмным и живым.