– Хорошо, – сдался он, – только приму душ.
Под бьющими струйками Андрей удивлялся собственной мягкотелости, от которой вечно один только вред.
...И все-таки женщину создавал Господь, а если черт и подмешивал что-то в сырье, то делал это тайком и понемногу. Лебедев был благодарен Татьяне, не позволившей запереться наедине с мрачными мыслями. Ясность ума не всегда добывается пыткой, иногда мозги лучше прочистить лаской. Слушая вполуха ненавязчивый рассказ о проблемном оптическом бизнесе, расслабленный хозяин неожиданно для себя признал, что с появлением блондинистой гостьи его жизнь изменилась к лучшему. Исчезло напряжение, перестали мучить бессонница, наивные бредни, уходили в прошлое глаза за колесами и нелепая челка. Поговорку «от добра добра не ищут» не зря придумали умные люди – для дурней, которые силятся спорить с судьбой, бестолково отпихивая ее нечаянный дар.
– Лебедев, – негромко окликнул мягкий голос, – что я сейчас произнесла?
– Взяла кассиршу взамен сбежавшей после погрома.
– Молодец, тебя голыми руками не возьмешь!
– Вот уж если и брать, так именно голыми, – возразил он, поднимаясь со стула. – Все, Танюха, спасибо за ужин, я пошел работать. Мне еще уйму всего продумать, а ты без нужды меня расслабляешь.
– Сядь, пожалуйста, мне необходимо тебе кое-что сказать. – Новые, незнакомые нотки в голосе заставили опуститься на полосатый атлас итальянского стула. – Только очень тебя прошу не делать из моих слов никаких выводов, абсолютно никаких. Просто ты единственно близкий для меня человек, можно сказать, ближе нет никого... Я хочу поделиться с тобой своей радостью. – Татьяна собралась с силами и долбанула колуном по голове: – Я беременна, Андрей.
Он вытаращился на безумную бабу.
– Сколько?
– Без трех дней двенадцать недель. Чтобы развеять все иллюзии, скажу: беременность, как и твое отцовство, сомнению не подлежат. За что тебе огромное, Андрюша, спасибо. Но не пытайся давать мне затасканный совет, я его не приму никогда. И еще, – она в упор смотрела на растерянного Лебедева, – не вздумай брать на себя хоть малую толику ответственности за то, что случилось, тем более чувствовать себя передо мной в долгу. Сажать в долговую яму не стану, я не кредитор, ты не растратчик. – Татьяна поднялась из-за стола. – Спокойной ночи, Андрюша! Я уберу посуду.
– Свари мне кофе, если не трудно. И побольше.
Прочистил мозги не кофе – семеновский звонок.
– Добрый вечер, Андрей Ильич! Семенов беспокоит.
– Слушаю.
– Я по поводу джипа. Машина в угоне, хозяин в ярости, заявление владельца иномарки в милиции.
– И что?
– Ребята нащупали кое-что, но пока говорить рановато. Хотя и секрета нет никакого.
– Тогда не тяни.
– Собачник один повел среди ночи выгуливать пса и наткнулся у дома на джип. Старик оказался бывшим военным, проявил бдительность: запомнил номер и водилу. Описал довольно точно.
– Отлично, Кирилыч!
– Это еще не все. Старикану явно не давали покоя лавры Штирлица, он возомнил себя разведчиком и незаметно пошарил вокруг, пока его пес делал свои дела.
– И?
– И обнаружил в кустах задрипанный «жигуль» с выключенными фарами. В кабине курил водитель. Мужик явно не хотел светиться: прикрывал в кулаке сигарету, как это делают зеки.
– Машину нашли?
– Ищем, номера имеются.
– Молодец, Семенов! Ты вот что, – решился глава «Оле-фармы», – пошли своих ребят к Моисееву, пусть прощупают. Есть подозрение, что вся эта идея высосана из пальца нашего финансиста.
– Щупать на результат?
– Разумеется.
– Вы понимаете, о чем я говорю, Андрей Ильич?
– Естественно.
– Хорошо, буду на связи.
– Жду.
Лебедев закурил, устало откинулся на спинку кожаного дивана и прикрыл глаза. Разговор с Семеновым начисто выбил Татьянину новость. Это не страшно: Танька любит, а значит, умеет ждать. Подождет, на нее время есть. А вот на Аркадия временной лимит, похоже, скоро будет исчерпан. Хитрый Львович пошел ва-банк, похищение – дело серьезное, тут скидок на старость нет. Да и не такая наивная эта мразь, чтобы оставлять концы. За все годы общения Андрей Ильич не припомнил ни единого случая, когда бы Моисеев не доводил задуманное до конца. И чем закончится сейчас его сволочная затея, известно одному только черту. Да его сподручному – оборзевшему от жадности старику, переступившему грань.
Он заснул на диване. В пепельнице, полной окурков, еще долго дымился последний. Около четырех утра в кабинет проскользнула женская фигура в ночной рубашке, выключила настольную лампу. Потом осторожно прикрыла пушистым пледом спящего в одежде мужчину, бесшумно составила на поднос пустой кофейник, чашку с остатками кофе, грязную пепельницу, постояла над спящим с задумчивым видом и вышла, бесшумно прикрыв дверь.
...Утром Андрей Ильич повторил свой визит в больницу, в этот раз он оказался удачнее. Голкин все еще находился в реанимации, но уже уверенно можно было прогнозировать, что Василий будет жить.
– Легко отделался, – говорил врач, моргая усталыми от бессонной ночи веками. – Сантиметр глубже – и парню был бы конец. Думаю, завтра переведем его в общую палату.
– Большое спасибо, доктор, – протянул хирургу конверт Лебедев.
– Не стоит благодарности, – усмехнулся тот, опуская бумажный пакетик в карман халата. – Работа у нас такая – людей штопать. Сегодня вот ночью еще одного привезли, простоял над ним шесть часов, а гарантии никакой, очень тяжелый случай. Если вымолит вон та, – нейрохирург кивнул на окно в конце коридора, к которому прилепилась высокая женская фигура, – будет жить. А врачи у судьбы народ подневольный, тут больше решает Всевышний.
Женщина оторвалась от подоконника, медленно направилась к выходу.
– А вашего парня сейчас беспокоить не стоит, – продолжал медик, – больному необходимы покой и сон. Денька через два можете заглянуть. Кормят у нас тут неплохо, да ему сейчас и не до еды.
– Хорошо, доктор, еще раз спасибо, – не стал спорить вежливый посетитель. – Я... – и застыл, поперхнувшись словом.
Глядя прямо перед собой невидящими воспаленными глазами, на Лебедева шла Полина. Аполлинария Евгеньевна Нежина, замутившая голову и пропавшая бесследно больше года назад...
Глава 9
Аркадия привезли через пятьдесят часов после похищения. На лебедевское «как?» Семенов ответил уклончиво:
– Вам лучше этого не знать, Андрей Ильич. Были проблемы, но их удалось решить. – Отставные чекисты умеют держать язык за зубами.
– Что я могу сделать для твоих ребят? Деньги, машину, работу – проси, отказа ни в чем не будет.
– Я не проситель, Андрей Ильич.
– Прости, Кирилыч. Но твои люди на меня поработали, работа была не из легких, выполнена безупречно, значит, должна быть оплачена. – Работодатель достал из ящика письменного стола пару пухлых конвертов. – Вот, возьми. И передай на словах от меня благодарность, я подобных услуг не забываю. – Начальник службы безопасности молча взял конверты.
– Могу идти?
– Нет, погоди. – Шеф помолчал, потом спросил, глядя в сторону: – Эту сволочь потрепали сильно?
– Достаточно.
– Последствий не будет?
– Он жив, поваляется только чуток на койке, может, даже не на больничной.
– Разумно, о такого руки марать не стоит. Ладно, Игорь Кириллович, свободен. – Семенов развернулся к двери. – Нет, подожди! – Хозяин подошел к немногословному гостю и, тщательно подбирая слова, четко проговорил каждое: – Если тебе, твоей семье, семьям твоих детей когда-нибудь в чем-нибудь понадобится моя помощь – обращайся. И помни: с тобой говорит сейчас друг, искренний и благодарный.
– Спасибо, Андрей Ильич, – сдержанно поблагодарил Семенов и крепко пожал протянутую руку.
...Аркадий воспринял похищение как эпизод крутого боевика, куда случайно оказался втянутым уставший от бесконечной долбежки осточертевших учебников никому не интересный зубрила. Бледный, осунувшийся, с горящими глазами, голодный, точно новобранец, возбужденный недавними событиями, он жадно сметал со стола все подряд, не в силах прекратить свой словесный понос:
– Я все равно сбежал бы, честно, Андрей Ильич! И без этих, в масках. Шороху наделали, как будто Измаил брали, – презрительно фыркнул Аркадий, уплетая десятый кусок буженины. – А что было автоматами так размахивать? Им никто и не думал сопротивляться, просто от неожиданности пару раз в них пальнули, вот и все.
– Эти люди спасли тебе жизнь, – сдержанно напомнила Татьяна.
– Да кому я нужен! – отмахнулся найденыш. – Мужики, что меня привезли на дачу, вполне приличные типы. Анекдоты травили, в карты резались, воду давали, когда я просил, и...
– И размозжили Василию голову, – продолжил Лебедев.
– Голкина, конечно, жалко, – со вздохом признал Аркадий. – Но он, если честно, сам напросился: не надо было рыпаться.
– Голкина, конечно, жалко, – со вздохом признал Аркадий. – Но он, если честно, сам напросился: не надо было рыпаться.
Татьяна молча поднялась из-за стола и вышла.
– А может быть, ты виноват, что родился на свет? – сухо поинтересовался отцовский друг.
– Не понял?
– Тебе еще многое предстоит в этой жизни понять, поэтому веди себя как мужчина.
– То есть размахивай автоматом, – с набитым ртом уточнил Аркадий.
– Перед носом тех, у кого куриные мозги и грязные лапы, иногда не мешает и помахать.
– Ясно! Ваши слова, Андрей Ильич, наводят на мысли о теории Ницше, – ухмыльнулся «эрудит», – теории сильного человека. Например, такого, как вы. Я давно просек: вы не слабак. Слабаку с куриными мозгами такую махину, как ваша фирма, не потянуть. Здесь нужны сила и злость. Точно, – воодушевился «теоретик», – сила и злость! Когда можется все, что хочется, а тех, кто мешает, нужно просто беспощадно давить, как тараканов. Они ведь мешали вам, правда, Андрей Ильич?
– Кто?
– Ну, эти, которые Ваську по башке долбанули, а меня увезли.
– Если ты хорошенько изучишь Ницше, – процедил сквозь зубы, едва сдерживаясь, Лебедев, – не для репетиторов, которым я за тебя, неуча, плачу, а чтобы самому разобраться, то, может, в твоей пустой пока башке осядет: сильный – он сильный во всем, во зле и в добре. Не пытайся только в текстах выискивать эту фразу, ее там нет. Чтобы до такой мысли дойти, надо прожить не шестнадцать лет и жить не бездумно. – Андрей Ильич отбросил салфетку. – Никогда не воспринимай доброту за слабость, иначе будешь этой жизнью часто бит. А сейчас убери со стола. И не подсовывай Римме Андреевне грязную посуду. Она помогает по хозяйству мне, не тебе.
Аркадий елозил ножом по мясному хрящу, низко опустив голову над тарелкой. Выражение его глаз при этом Лебедева не волновало.
Сына Олевского оставили в загородном доме главы «Оле-фармы». Вряд ли Львович бухнется второй раз в ту же воронку.
С тех событий прошло четыре месяца. Василий выписался из больницы, остался при Лебедеве. Совестливый сыщик долго не мог успокоиться, что так позорно провалил порученное дело. Собственное предупреждение шефу и ответная запоздалая помощь муки совести бедному Васе не облегчали: он упорно винил себя за промашку, проклиная свою беспечность. Бывший порученец согласился на должность заместителя начальника службы безопасности в «Оле-фарме»: чтобы одному сподручнее охранять, другому следует активно шевелить мозгами. Перспективный работник взял у фирмы кредит, купил однокомнатную квартиру. Андрей Ильич подозревал, что скоро там появится молодая хозяйка. В больничной палате от Голкина не отходила медсестра, с которой Васька не спускал очумевших глаз.
Лебедев уставился на стену. Чеканная парочка задрала крылья с хвостом, всем своим видом посрамляя заплутавшего в двух соснах идиота. В домашнем кабинете ангел и черт вели себя вольготнее, чем в служебном. Не миндальничали, откровенно строили рожи, не намекали, выказывали отношение к происходящему без утайки и скидок на сложность задачи. Дело сверхъестественных сил – искушать и испытывать, человеческих – выбирать и решать. Андрей Ильич открыл дверцу книжного шкафа, отнял бутылку у справочника Машковского, плеснул коньяк в пузатый бокал, взятый оттуда же. Проклятие! Что уж такого особенного в этой долговязой? Да ничего! Таких в Москве по десятку на каждой модной тусовке. Заколдовала она его, что ли? «Заколдованный» мрачно глотнул «Хеннесси». С той самой минуты, когда он увидел ее в больнице, проклятая чертовка опять не выходит из головы. Куда ни посмотри, всюду она. Везде, во всем. В офисе, на заводе, дома, в непонимающих глазах Татьяны, во внезапном увлечении Аркадия поэзией, глупых советах по ящику, как обустроить жилье, в молчании Васьки. Ее незримая тень выдавливала из воздуха и воды молекулы кислорода, делая жизнь стерильной и скучной – бессмысленной. И это было вернее того, что на дне бокала застыла сейчас пьяная капля. Вспомнилась собственная реакция на встречу с Аполлинарией в палате.
Бедняга с пробитым черепом после реанимации последовал за Васькой в ту же палату. Через день товарищей по несчастью развели, но в первый вечер черт столкнул их вместе, подпихнув до кучи незадачливого визитера, который вздумал в неурочный час сунуться со своим визитом. Уже с порога Лебедев наткнулся взглядом на прямую спину в черном свитере толстой вязки, неподвижно застывшую на стуле у соседней с Васькиной койки. Перебинтованный Голкин тут же многозначительно скосил глаза, давая понять, что опешивший шеф не ошибся.
– Здрасьте, Андрей Ильич, – постарался придать мышиному писку максимальную громкость Василий. – А я вас сегодня не ждал.
– Добрый всем вечер! – бодро выбросил в воздух Лебедев и приблизился к своему подопечному. – Я на минуту, только узнать, как ты.
– Присаживайтесь, Андрей Ильич, вот стульчик.
Рядом никто не повернул головы. Посетитель положил на тумбочку ананас и бананы, поставил пару «Боржоми».
– Завтра водитель привезет продукты. А это для разбега, чтобы активно выздоравливал да бежал отсюда быстрее, – нес ахинею Лебедев, решая важнейшую из проблем: выйти или остаться?
– Не остановишься – не побежишь, – философски заметил Василий. – Для хорошего разбега человеку полезно потоптаться на месте, оценить ситуацию. – «Оценщик» многозначительно закатил глаза.
– Вижу, поправка идет стремительным темпом, раз потянуло на философию. Обычно больных тянет на сон. Я пошел, Василий. Завтра тебя переведут в другую палату, будь готов к переменам.
Он проторчал на лестничной площадке сорок минут, обкурившись до чертиков. Не вышла. Оно и понятно: бабьему сердцу милей убогие да больные. Эти сентиментальные дуры словом «жалеть» подменяют «любить» и умиляются при этом идиотской подмене. Женский «психолог» тихонько ругнулся и побрел по ступеням вниз, плюнув на обшарпанный лифт.
Теперь, спустя столько времени, гордый болван клял свою гордость, но к старому не возвращался. Василий Голкин выполнял обязанности не последнего человека на фирме, такому бегать за ускользающей тенью президент «Олефармы» позволить не мог.
Послышался осторожный стук, дверь приоткрылась, в проем просунулась белесая голова.
– Ужинать будешь?
– Нет, у меня еще много работы. Оставь что-нибудь на столе, позже перекушу.
Татьяна молча кивнула и исчезла. Она здорово изменилась: тяжелая, с перевальцей, походка, оплывшее лицо, раздутые губы, пигментные пятна на коже и торчащий арбузом живот. Лебедев испытывал к ней брезгливость, ничего больше. Короткий роман завершился тоской и скукой – по утраченной молодости и наивной надежде, что можно ее вернуть. Строить планы на будущее никто из них не пытался, было очевидно, что заниматься этим – фальшь и глупость. Лебедев дал себе слово дотянуть до родов и распрощаться, обеспечив Татьяне с ребенком приличные условия жизни.
Андрей Ильич снова потянулся к бутылке, потом передумал, захлопнул резную дверцу и, пересиливая себя, спустился в кухню. За столом сидела Татьяна, лениво подбирая вилкой какую-то размазню с тарелки.
– А где Аркадий?
– Жует у себя бутерброд и глотает Мандельштама. Представляешь, вслух читает и подвывает, как настоящий поэт! Что-то про звериную душу, я мимо проходила, слышала.
– Танюш, ты не сваришь кофе? – нарочито спокойным тоном попросил Лебедев. – Хорошо бы бадью, у меня уйма работы.
– Не жалеешь ты себя совсем, Лебедев, – вздохнула Татьяна, обрадованная промелькнувшей в голосе ласке. – Тебе принести или спустишься?
– Принеси, если не трудно.
– Легко!
Кофе оказался что надо: душистым, бодрящим – настоящим, а не тем суррогатом, что подают в офисе секретарши. Он подумал, что кое в чем Танюхи будет недоставать. Рядом с кофейником на подносе притулилась десертная тарелка с его любимым овечьим сыром. Трудоголик проигнорировал сыр, налил полную чашку кофе. Поразмыслить надо действительно над очень многим, и серьезно: у компании возникла проблема.
Предприятия холдинга работали по системе GMP, гарантирующей качество выпускаемой продукции и дающей зеленый свет в продвижении лекарственных препаратов на фармацевтическом рынке. Региональные оптовики выстраивались в очередь за товаром с известной торговой маркой. Аптеки, больницы, санатории, медицинские центры – все лечили своих больных с помощью «Оле-фармы». Лекарства и БАДы шли нарасхват, гарантируя холдингу прибыль, а пациенту – облегчение от болезни. Так продолжалось до этой весны. В марте разразился скандал.
Новый транквилизатор, выпускаемый на одном из заводов холдинга, ни у кого не вызывал сомнений. Надежность и эффективность средства для лечения нервных заболеваний подтверждались успешной клиникой и приказом министра здравоохранения на применение лекарственного препарата. Лечили успешно, но всех застраховать от беды не смогли. Транквилизатор выкинул фортель: с исковыми заявлениями обратились в суд сразу девять убитых горем мамаш, явивших на свет вместо прелестного чада – урода. Молодые, издерганные проблемами женщины принимали во время беременности новый препарат, обещавший не нанести вреда. Почему в инструкции не оказалось побочных явлений, разбираться было сейчас недосуг. Разработчик, безусловно, будет наказан, но он, не снимая с себя вины, кивал на производителя, и оба дружно делили ответственность с государством, которое также оказалось причастным к серьезному промаху ученых и технарей. Ошалевшим от ужаса мамам на эти кивки было глубоко наплевать, они вооружились адвокатами и атаковали суды с требованием привлечь виноватых к ответу, а безвинно пострадавшим оплатить моральный ущерб. Крах холдингу, конечно, не грозил, но репутацию эта история могла здорово подмочить. К тому же на российском фармацевтическом рынке шла жесткая борьба за место под солнцем, каждый был только рад промаху конкурента. Над достойным выходом из трудного положения ломали голову многие: юристы, экономисты, ведущие специалисты – все, кто дорожил рабочим местом и именем фирмы. Однако принимать решение должен был ее президент, тот, кто отвечал за все первым.