– Разве? А вот ваш слуга заявляет обратное. Говорят, вам прямо-таки нет равных.
– Мой сын весь в меня, – вступил в разговор мой отец. – Я первым учил его фехтованию, и, надеюсь, от меня он унаследовал не тольку мою шпагу, но и крепкую руку.
– Хотелось бы, дорогой граф, чтобы, в отличие от вас, он не вызывал на поединки моих самых преданных людей.
В ответ на это отец лишь сделал вид, что поклонился, и, любезно подхватив под руку президента, увлек его в сторону, о чем-то оживленно расспрашивая. Я снова взглянул на донью Марию, которая, похоже, также смотрела в мою сторону, закрываясь мантильей. Какая же красота! Какие изящные руки, тонкие пальцы…
– У нас тут не любят, когда приезжие пялятся на чужих невест, – вдруг услышал я голос сзади.
Это был некий кабальеро лет сорока, мне еще не представленный. Он окинул меня презрительным взглядом и съязвил, что в Санто-Доминго нет ни одного тренировочного фехтовального зала, так что мне будет негде поразить воображение дам.
– У нас не делят рапиры на белые и черные, а всегда фехтуют по-настоящему. Так что противники заглядывают в лицо смерти. Боюсь, вам это незнакомо и вы не сумеете здесь продемонстрировать свое мастерство.
– Не бойтесь, вам это не грозит, – ответил я. – Я никогда не фехтую с теми, кому не представлен.
– Я главный альгвасил Санто-Доминго дон Хуан де Мальпика. Это славное имя наш род носит уже много веков, поэтому у меня нет нужды в представлениях. Если вы не знаете Мальпику, это говорит лишь о вашем узком кругозоре.
– Почему же, мне знакомо ваше гордое имя. Кажется, ваш родственник недавно позорно бежал от французов во Фландрии?
– Вы ошибаетесь. У нас в роду не было трусов.
– Тогда как назвать поступок доблестного генерала, который, после того как получил от французов легкую взбучку под Люксембургом, уже больше не помышлял о сопротивлении и уехал, оставив свою армию? Мне также вспоминается, что после этого маркиз закрепил изрядно подмоченную репутацию и в Италии, когда снова попал в окружение и, бросив свое соединение, втайне скрылся. Так вы настаиваете, что гордитесь именем, которое носите?
Черные брови моего собеседника сошлись на переносице, он стиснул зубы и сжал кулаки, его лицо побагровело.
– Вы – негодяй и выскочка, – прошипел дон Хуан. – Вы ответите мне за свои слова.
– Когда и где?
– Сегодня же вечером. Приходите в полночь на бастион Сен-Филипе. Можете без секундантов. У нас тут не принято втягивать своих друзей в приватные распри. Я также буду один. Слово чести.
– Очень любезно с вашей стороны, уважаемый дон Хуан.
Мы раскланялись и на этом пока расстались. Интересно, что сказал бы Николас, если бы узнал, что в первый же вечер пребывания в Новом Свете у меня сразу же наметился поединок. Гостей пригласили за стол, где я сидел рядом с отцом и президентом, поэтому был вынужден ухаживать за его упитанными дочерьми, беспрестанно несущими всякий вздор и строящими мне глазки. Донья Мария сидела рядом со своим отцом адмиралом и доном Мальпикой, который с ухмылкой бросал на меня презрительные взгляды. Вскоре в мощенном булыжником внутреннем дворе дома, где зажгли иллюминацию, заиграли музыканты, а гости вышли танцевать.
Однако я горел желанием расспросить кого-либо о донье Марии, поэтому направился к отцу.
– Она что, тебе понравилась? Не сходи с ума. Она же длинная, как жердь, худая, как палка, к тому же у нее зубы лошадиные. Обратил внимание – когда она улыбается, видны все десны. Ни дать ни взять кобыла Дон Кихота. Да и помолвлена она с доном де Мальпикой. Ну и поделом ему. Ты лучше посмотри на дочерей президента. Вот где кровь с молоком, есть на что положить глаз, а эта…
Отца отвлекли, и я отошел. Его слова нисколько не повлияли на тот ангельский образ, который сложился уже у меня. Лошадиная улыбка? В моих глазах этот недостаток нисколько не портил девушку, которую я с первого взгляда выделил из толпы. Даже то, что она была помолвлена, не повлияло на мою любовь с первого взгляда. А то, что моим соперником был этот хлыщ, меня даже радовало.
Но мне предстояло еще одно дело. Нужно было найти кого-то, кто объяснил бы мне, где находится этот пресловутый бастион. Единственным человеком, которого я давно знал, был бывший адъютант моего отца по полку во Фландрии Хосе де Кесада. На его поиски я и направился. Но вскоре узнал, что два дня назад он был отправлен со специальным поручением на север острова в Сан-Фелипе-де-Пуэрто-Плату. Об этом мне рассказал дон Бальтасар де Кальдерон, которому я был представлен четверть часа назад.
– Достославный дон Бальтасар, я понимаю, что мы не так уж давно знакомы, но у меня есть к вам дело весьма приватного характера, с которым я не могу обратиться к кому-нибудь другому, – начал я довольно неуклюже. – Дело в том, что у меня сегодня должен состояться поединок, но я не знаю, где находится некий бастион Сен-Филипе, на бруствере которого должна состояться наша встреча сегодня в полночь.
Кабальеро, к которому я обращался, был тучного вида мужчина лет тридцати, с приветливым выражением лица, с лихо подкрученными усами и с живыми, смеющимися глазами.
– О мой дорогой дон Педро! Вам повезло, вы обратились как раз по адресу. Я тот самый человек, который вам с радостью поможет во всем, так же, как ваш отец помог мне избежать гнева короля. Мы с доном Габриэлем де Рохас-Валле-и-Фигуэрой с большим удовольствием придем вам на помощь и станем вашими секундантами. Но не перепутали ли вы место и время поединка?
– Нет, я точно помню, что дон де Мальпика назвал именно этот бастион.
– Ах вот с кем вы деретесь! Тогда все ясно. Вы никогда не слышали про Одинокого Стрелка?
– Не только слышал, но и видел его сегодня днем собственными глазами.
– Тогда вы должны знать, что он уже дважды ночью приходил к крайнему северному бастиону Санто-Доминго и убивал часовых, пока они вообще не перестали показываться на бруствере. На этом-то бастионе вам и назначена встреча. В связи с чем я могу предположить, что если бы вы явились туда до того, как я вас предостерег, то наверняка были бы убиты этим Одиноким Стрелком, а ваш противник был бы избавлен от заботы протыкать вас своей шпагой. Понимаете, о чем я?
Я отлично понял коварный план де Мальпики заманить меня в ловушку и обстряпать все дело чужими руками.
– Этот де Мальпика совершенно гнусный и бесчестный тип. Дон Габриэль еще месяц назад вызвал его на поединок, однако каналья до сих пор находит предлоги для отсрочки. Затягивать дело – вот основная черта этого прохвоста. При этом он думает, что, обхитрив противника, сохранит честь. Пойдите скажите ему, что между кабальеро такое не принято. У него другие понятия. Он считает, что честно проиграть способен только дурак. И, похоже, президент де Монтемайор его в этом поддерживает. Словом, они стоят друг друга…
Но я уже не слушал своего собеседника, горя одним желанием – высказать все это своему противнику. Я застал де Мальпику в обществе своего отца.
– Дон Хуан, вы – бесчестный человек, который не достоин звания кабальеро. Вы поступаете как простолюдин, а не дворянин. Вы хотели заманить меня в ловушку, чтобы избежать поединка со мной? Так вот вам!
И я ударил начальника полиции по щеке. Это произвело настоящий шок в зале. Все лица были обращены к нам.
Глава шестая Из рассказов капитана Пикара
Не помню, говорил я это или нет, но у буканьеров было принято носить прозвища. У моего нового хозяина Жан-Клода оно тоже было – Особый. Он действительно был не такой, как все, поскольку всегда ходил один, без напарника. Я уже, наверное, рассказывал, что тогда на Сан-Доминго, да и много лет спустя тоже, было в правилах иметь товарища. Этот союз назывался матлотажем. В столь дикой стране таким образом было легче выжить. Но Жан-Клод ходил один. На все вопросы по этому поводу он отвечал, что напарник у него есть. Только вот в чем была заковырка – никто этого напарника никогда не видел, кроме самого Особого. Он даже иногда разговаривал с ним, называя Жюлем. Прямо мурашки по коже у всех ползли, когда Особый начинал это делать. Создавалось впечатление, что Жюль находится рядом с нами, только мы его не видим, словно он дух, а не человек. За это буканьеры и дали ему его прозвище. Рассказывали, что они подобрали его полумертвого где-то на берегах Антибонита. Он лежал у воды весь в крови, в голове была здоровенная рана от пики лансерос. Но здоровье у Жан-Клода было лошадиное. Выжил, хотя и потерял глаз. О своем прошлом буканьерам рассказывал неохотно, только то, что жил в Гонаиве с семьей, а потом перебрался в Мирбалете, где построил ферму и разводил коров. Однажды туда нагрянули лансерос, всех перебили, а ферму сожгли.
Особое уважение Жан-Клод снискал у буканьеров за свою необычайную меткость. Вообще буканьеры любили соревноваться в стрельбе, и наверняка его бы прозвали Метким Стрелком, если бы не его особенность. При одном глазе он видел лучше, чем остальные. Попадая в цели, находящиеся на очень далеком расстоянии, которые и разглядеть-то было трудно, он говорил, что это всего лишь дело привычки. Он действительно никогда не промахивался, и это была его самая странная особенность. Кроме этого Жан-Клод умел с огромной скоростью перезаряжать свое длинное ружье, чему постоянно учил и меня. Вскоре благодаря постоянным тренировкам я стал не уступать ему в этом. Словом, прозвище Особый ему подходило больше, чем просто Меткий Стрелок.
– Вставай, пошли, пора, – сказал он мне однажды утром. И мы молча двинулись с ним на восток. На все мои расспросы о цели нашей экспедиции он отвечал лишь то, что они с Жюлем решили расквитаться по старым долгам. К этому времени я уже немного привык к незримому присутствию этого загадочного Жюля, но все равно было как-то не по себе.
– В последнее время он ведет себя слишком странно, – однажды сказал обычно молчаливый Особый. – Пропадает неизвестно куда, потом внезапно появляется. Он вообще всегда был беспокойным, но не настолько же.
– Вообще-то, тут никого нет, – попробовал я намекнуть.
– Прекрати болтать, – получил в ответ. – Я поэтому и купил тебя, что Жюль плохо мне помогает. Не разводит костры, не готовит еду, не чистит оружие. Он говорит, что нужно идти мстить, а до остального ему нет дела. И все время торопит меня и торопит. Я уже перестал место себе находить. Иногда он будит меня во сне и говорит: отец, ты что, забыл, ты обещал страшно отомстить убийцам твоей семьи.
– Мстить за семью?
– Да. Ведь Жюль – это мой старший сын. Он один у меня и остался.
– Так мы идем к испанцам?
– Да. Жюль говорит, что разузнал, кто убил его мать, братьев и сестер. Что даже уже разведал, где лагерь этих каналий лансерос. И мы сейчас идем туда.
– Не слишком ли нас мало, чтобы сражаться с целым отрядом? Что мы сможем сделать вдвоем?
– Втроем. Ты что, себя не считаешь?
– Нет, я не считаю Жюля. Ведь его нет.
– Он есть. Посмотри туда. Видишь, он идет впереди? Он всегда был хорошим охотником. Он выведет нас на лагерь лансерос. Остальное не твоя забота.
Ни хрена я не видел. Впереди Особого никого не было. Мне стало еще более жутко, когда Особый сказал мне, что главное не то, что ты смотришь, а то, что видишь. Из этого я понял, что, скорее всего, пропаду бесследно в этих диких лесах вместе с этим безумным буканьером, и стал подумывать о том, что же мне делать. Тем временем наш путь из Свободной Гавани, как я уже рассказывал, лежал на восток. Мы вышли на просторную равнину, которая была долиной реки Сантьяго. Еще ее называют рекой Морте-Кристи из-за того, что она впадает в море около этой вершины. На равнине паслись большие стада диких коров и быков. Однако они не интересовали моего хозяина. Он добывал лишь нам на пропитание.
– Жюль говорит, что лагерь уже близко, вон там, – сказал Жан-Клод, показав пальцем куда-то вдаль. – До него пару часов ходу.
Я ухмыльнулся, но промолчал. Ну что ж, посмотрим, что ты скажешь, когда мы ничего не найдем. Может быть, тогда поверишь в призрачность существования своего Жюля. Однако к вечеру мы действительно увидели несколько дымков от костров. Представляете? Тогда я в первый раз поверил в существование духов. Ведь не мог же Особый знать с такой точностью, где находится искомый лагерь именно тех лансерос, которым он хотел отомстить за смерть семьи. Однако у меня еще оставалась призрачная надежда, что это лагерь не тех, кто убил его родных. Но она быстро рассеялась после того, как мы подобрались поближе. Это действительно были они. Жан-Клод достал свою подзорную трубу, хотя и без нее видел не хуже.
– Они, – сказал Жан-Клод. – Их человек двадцать или двадцать пять. Ну наконец-то встретились. Теперь им не уйти. Нужно только найти удобную позицию. Жалко – место ровное. Не подобраться, но ничего, мы ночью их возьмем.
– Постой, не собираешься же ты их атаковать?
– Пора отдать долги. Вон, вижу того усатого. Это он ткнул меня пикой, а вон тот убил Мишеля. Жалко, нет их полковника. Ну что ж, спасибо, Жюль, что вывел нас на них. Ишь, расположились, как дома. Так руки и чешутся. Может быть, начать уже сейчас? Что скажешь, Жюль? Я тоже так думаю. Они возвращаются к себе, так что уже расслабились. Смеркается, поэтому, если мы подстрелим сейчас парочку, они не снимут свой лагерь. Решено. Ты обойдешь их с другой стороны. Да, хорошо, я это сделаю, только и ты не забудь.
Я впервые видел Особого таким возбужденным. Его единственный глаз горел, на губах играла кривая, зловещая улыбка. Он отослал меня с мулами в укромное место, а сам исчез в высокой траве. Через некоторое время грянул выстрел, затем еще, еще и еще. До меня донеслись крики, ржание коней, потом все стихло. Я стоял, всматриваясь и вслушиваясь в сгущавшиеся тропические сумерки. Все было тихо. Если Жан-Клода убили, то что мне делать? Наверное, нужно будет вернуться обратно в Свободную Гавань. Интересно, найду ли я туда дорогу один, без подсказок. Ведь у меня нет всезнающего Жюля. Отправиться прямо сейчас, пока совсем не стемнело? Но куда я пойду ночью, когда ничего не видно. А если я буду дожидаться утра, то лансерос наверняка обследуют местность, обнаружат мою стоянку, пойдут по следам и в конце концов нагонят. Что же делать, вот положеньице. Я как дурак стоял и вслушивался, но кроме цикад ничего не было слышно.
– Что стоишь как истукан, разведи костер, приготовь нам с Жюлем чего-нибудь, – вдруг раздался знакомый голос. – Мы перекусим, а потом снова пойдем. Ночь длинная.
– Жан-Клод! Ты жив!
– Что мне сделается. Разве ты не знаешь, что у лансерос нет мушкетов. Их полковник приказал отобрать их и выдать пики. Так что к утру мы с Жюлем думаем управиться со всей этой ватагой. Они сейчас, поди, забились в свои палатки и трясутся от страха. Мы подождем, а потом опять нагрянем.
Я достал из переметных сум, снятых с наших мулов, вяленое мясо, разогрел его на костре. С удивлением и даже подобострастием смотрел я на человека, который в одиночку планировал перебить целый отряд испанцев. И он бы вполне выполнил свое обещание, если бы утром мы не увидели, что лагеря лансерос нет и в помине. Испанцы не стали дожидаться, когда их перебьют, и ретировались под покровом ночи, даже мертвых не забрали. Обшаривая карманы поверженных врагов, я заметил, что у каждого из них была дырка в голове.
– Канальи потушили костры, думая, что мы с Жюлем не можем видеть их в темноте, – сказал Особый, скривив губы в презрительной ухмылке. – Ты же знаешь, что нам это раз плюнуть.
И снова поход. Жюль уверенно провел нас долиной реки Сантьяго, приведя к испанскому одноименному городу. Там Жан-Клод развлекался тем, что трубил в рог и стрелял в часовых на местном форте прямо среди белого дня. Затем всматривался, не появится ли на стенах испанский полковник, которого он винил в смерти семьи. Однажды солдаты решили его схватить. Открыли ворота и так бодренько из них выбежали. Конечно, я был рядом в укрытии и видел, с какой неимоверной скоростью Особый умеет перезаряжать свой мушкет, бьющий на огромное расстояние. В начале испанских солдат было человек пятнадцать, а когда они поняли, что им до нас не добежать живыми, их осталось всего пятеро.
Затем мы двинулись дальше. Перевалили через какой-то перевал, миновав ночью испанский сторожевой пост с башней, и вышли в долину реки Изабеллы. Через несколько дней пути Жюль привел нас в Санто-Доминго, испанскую столицу острова. Там Особый сначала пострелял ночью в часовых на бастионах, а потом, когда они перестали показываться, появился днем и стал нагло трубить в рог, требуя появления того самого полковника лансерос, которого он так искал, чтобы отомстить. Все это время я был рядом в кустах. И вот однажды Особый дождался и наконец-то увидел на северном бастионе города фигуру своего обидчика.
– Вот он, душегубец. Точно он. Я узнал его. Теперь не уйдет. – И, сказав это, Особый как бы прицелился в обидчика из пальца, имитируя выстрел. Затем на его губах заиграла зловещая улыбка. Он поднял рог и еще раз протрубил.
Весь день он шептался с Жюлем, пока я занимался готовкой еды и чисткой оружия. Наблюдая за всем этим, я был просто в панике. Мы нагло пришли в самые густонаселенные владения испанцев, нас могли в любой момент обнаружить. Все мои мысли были лишь о том, как мне не повезло: попасть к безумному стрелку, бредившему местью. Как бы от него сбежать. Ведь он того гляди решится пробраться за стены в город, где нас неминуемо ждет смерть. Может, для него она и будет желанной, но я совсем не хотел умирать.
Тут я должен заметить, что никогда не отличался трусостью. В молодости вообще не думаешь, что умрешь, поэтому не чувствуешь опасности. Жизнь бьет ключом, а старость и связанная с ней смерть так далеко, что об этом и не стоит задумываться. Впоследствии я это не раз доказал и в славных делах с Олоне и Морганом. Однако я никогда и никому бы не пожелал являться заложником чьих-то бредовых мыслей или козлом отпущения, а еще хуже пешкой. Когда, например, твой генерал бросает на произвол какое-нибудь свое подразделение, будь то даже рота, чтобы в этот момент повыгоднее отчитаться перед главнокомандующим. Пустить пыль в глаза, отправив главкома в сопровождении большого конвоя дальше. Того самого конвоя, который должен был служить подкреплением для гибнущей в окружении роты. Я был наслышан о таких подлостях. Но, слава богу, за береговыми братьями подобного не водилось. Я имею в виду буканьеров, да и всех остальных поселенцев Сан-Доминго, которые стали называть себя «братьями побережья» не только из-за того, что жили у моря, но и из-за того, что были братьями по несчастью, а соответственно, и братьями по оружию. Особенно ярко это проявилось во время последней войны испанцев с буканьерами.