— О младенческой смерти обычно говорят применительно к первому году, — осторожно заметил доктор Харпер, — но иногда, за неимением лучшего термина, врачи употребляют его…
— Чушь собачья! — Биллингс словно выплюнул эти два слова.
Доктор разжег погасшую трубку.
— Через месяц после похорон мы перенесли Шерли в комнату Денни. Рита стояла на смерть, но последнее слово было за мной. Далось оно мне нелегко, можете мне поверить. Мне нравилось, что малышка при нас. Но над детьми нельзя дрожать, так их только испортишь. Когда моя мать брала меня с собой на пляж, она себе голос срывала от крика: «Не заходи в воду! Осторожно, там водоросли! Ты только-что поел! Не ныряй!» Акулами меня пугала, дальше уж ехать некуда. И что же? Теперь я к воде близко не подойду. Ей-богу. У меня при одном ее виде ногу судорогой сводит. Когда Денни еше был жив, Рита меня достала: свози их в Сэвин Рок. Так вот, меня там чуть не стошнило. Короче, в этих делах я кое-что смыслю. Над детьми нельзя дрожать. И самим тоже нельзя раскисать. Жизнь продолжается. Так что Шерли сразу переехала в кроватку Денни. Только матрас мы выбросили на свалку — сами понимаете, микробы, то-се.
Год проходит. Укладываю я Шерли спать, а она вдруг устраивает настоящий концерт. «Бука, — кричит, — Бука!»
Я аж вздрогнул. Прямо как Денни. Тут в памяти и всплыла приоткратая дверь в чулан. Сразу захотелось унести Шерли в нашу спальню.
— Даже так?
— Нет, «захотелось» — это, конечно, громко сказано. — взгляд Биллингса снова упал на руки, и сразу щека задергалась. — Не мог же я признать перед Ритой, что оказался неправ. Я обязан был проявит силу воли. Вот она бесхарактерная… запросто легла со мной в постель, когда браком еще и не пахло.
Харпер не удержался:
— А если взглянуть иначе: что это вы запросто легли с ней в постель задолго до женитьбы?
Биллингс оставил в покое свои руки и повернулся к доктору.
— Умника из себя строите?
— Вовсе нет.
— Тогда не мешайте мне рассказывать по-моему, — огрызнулся Биллингс. — Я пришел облегчить душу. Вспомнить, как все было. Если вы ждали, что я здесь начну расписывать всякие постельные подробности, то вы сильно просчитались. У нас с Ритой был здоровый секс, никаких там грязных извращений. Я знаю, некоторые заводятся, рассказывая про всякое такое, но я не из их числа, понятно?
— О'кей, — примирительным тоном сказал доктор.
— О'кей, — в тоне Биллингса был вызов, но не было уверенности. Казалось, он потерял нить разговора и только беспокойно поглядывал на плотно прикрытую дверь чулана.
— Открыть? — спросил Харпер, проследив его взгляд.
— Нет! — вскинулся Биллингс и позвлил себе нервный смешок. Что я, галош не видел?
Он помолчал.
— Шерли тоже стала жертвой Буки. — Биллингс потер лоб, словно помагая себе воскресить детали. — Не прошло и месяца. Но перед этим кое-что случилось. Однажды ночью я услышал шум, а затем ее крик. В холле горел свет, и я быстро добежал до соседней спальни. Я распахнул дверь и увидел… она сидела в кроватке, вся в слезах, а в затемненном пространстве перед чуланом… что-то двигалось… шлепало по мокрому…
— Дверь была открыта?
— Немного. На ладонь. — Биллингс облизнул губы. — Шерли кричала: «Бука, Бука!» И еще что-то, вроде «уан». Прибежала Рита: «Что стряслось?» «Испугалась, — говорю, — теней от веток на потолке».
— Вы сказали «уан»?
— А что?
— Может быть, она хотела сказать «чулан»?
— Может быть. А может, и нет, — он перешел на шепот и как-то странно покосился на дверь.
— Вы заглянули в чулан?
— Д-да. — Биллингс сжал пальцы так, что побелели суставы.
— И увидели там Б…
— Ничего я там не увидел! — взвился Биллингс. Слова вдруг хлынули из него потоком, точно где-то внутри вытащили пробку. Она вся почернела, слышите? А глаза, глаза смотрели прямо на меня, словно говорили: «Вот он меня и убил, а ты ему помог, ты ушел в другую комнату…»
Он бормотал нечто невразумительное, на глаза навернулись слезы.
— В Хартфордском госпитале, после вскрытия, мне сказали, что она проглотила собственный язык из-за мозговой спазмы. Я уехал оттуда один, потому-что Риту они накачали транквилизаторами. Она была не в себе. Я возвращался домой и думал: «Чтобы у ребенка случилась мозговая спазма, его надо до смерти напугать». Я возвращался домой и думал: «Там прячется ОНО». Я лег спать на кушетке. С зажженным светом.
— Что-нибудь еще произошло в ту ночь?
— Мне приснился сон. Темная комната, а рядом, в чулане… кто-то, кого я не могу толком разглядеть. Оно там… шуршало. Этот сон напомнил мне комикс, который я читал в детстве. «Таинственные истории» — помните эту книжку? Картинки к ней делал этот тип Грэм Инглз, он мог вам нарисовать любую жуть, какая только есть на свете… и какой нет — тоже. Короче, была там история про женщину, утопившую своего мужа. Она привязала ему к ногам по камню и столкнула в карьер, заполненный водой. А он возьми и заявись домой. Распухший, зеленый, весь в водорослях. Пришел и убил ее… И вот я, значит, проснулся среди ночи оттого, что будто надо мной кто-то наклонился…
Доктор Харпер взглянул на часы, встроенные в письменный стол: Лестер Биллингс говорил почти тридцать минут. Доктор спросил:
— Как повела себя по отношению к вам жена после возвращения из больницы?
— Она по-прежнему меня любила, — в голосе Билингса звучала гордость. — И по-прежнему готова была меня во всем слушаться. Жена есть жена, верно? Эти феминистки — все ненормальные. По-моему, так: всяк сверчек знай свой шесток. У каждого человека свой… как бы это сказать?..
— Свое место в жизни?
— Вот! — Биллингс щелкнул пальцами. — В самую точку. В семье главный кто — муж. В общем, первые месяцы Рита была как пришибленная — тенью слонялась по дому, не пела, не смеялась, не смотрела телевизор. Но я знал: это пройдет. К маленьким детям не успевают так уж сильно привязаться. Через год без карточки и не вспомнишь, как они выглядели.
— Она не хотела нового ребенка, — добавил он мрачно. — Я был против. Не вообще, а пока. Надо же сначала в себя прийти. Поживем, говорю, хоть немного в свое удовольствие. Когда нам было жить? В кино выбраться — носом землю роешь в поисках сиделки. На бейсбольный матч съездить — детей к ее родителям подбрасываешь. Моя мать — та наотрез отказывалась. Не могла простить, что Денни родился не через положенные девять месяцев после свадьбы. Она называла Риту уличной девицей. У нее все были уличными девицами, ну, не анекдот? Однажды она усадила меня перед собой и стала рассказывать, какими болезнями может наградить мужчину уличная… ну, то есть проститутка. Назавтра у тебя на… на члене появится краснота, а через неделю он отсохнет. Вот так. Она даже на свадьбу к нам не пришла.
Биллингс забарабанил по груди пальцами.
— Гинеколог предложил Рите поставить спираль. Это, говорит, с гарантией. Вы и знать не будете, что она у вас стоит. — Он усмехнулся, глядя в потолок. — Вот именно, никто не знает, стоит она там, или не стоит. А потом — бац — опять залетела. Правильно, с гарантией.
— Идеальных противозачаточных средств не существует, — подал голос доктор Харпер. — Таблетки, например, оставляют два процента риска. Что касается спирали, то ее могут вытолкнуть сокращения матки, или месячные, или…
— Или ее просто вытаскивают.
— Тоже возможный вариант.
— Одним словом, она уже вяжет вещи для маленького и съедает целую банку пикулей в один присест. И щебечет, сидя у меня на коленях, что «это Господь так захотел>. Смех собачий.
— Ребенок родился в конце года?
— Да. Мальчик. Эндрю Лестер Биллингс. Я к нему долгое время вообще не подходил. Она эту кашу заварила, пускай и расхлебывает. Вы меня, наверно, осуждаете, но не забудьте, что я пережил.
Ну, а потом я оттаял, да-да. Изо всех троих он единственный был на меня похож. Денни пошел в мать, а Шерли вообше неизвестно в кого, ну разве что в мою бабку. Зато Эндрю был вылитый я.
После работы я всегда играл с ним в манеже. Схватит меня за палец, вот так, и заливается. Представляете, парню девять недель, а он уже улыбается до ушей своему папашке.
Раз, помню, выхожу из лавки с прыгунком. Это я-то! Я всегда говорю: дети не ценят своих родителей, а вырастут, еще спасибо скажут. Я когда начал покупать ему все эти штучки-дрючки, сам почувствовал, как к нему привязался. Я тогда уже устроился в приличное место, в компанию «Клюэтт и сыновья», продавать запчасти. Неплохие, между прочим, деньги зарабатывал. И когда Энди исполнился год, мы переехали в Уотербери. В прежнем доме слишком много было тяжелых воспоминаеий… и чуланов.
Следующий год был наш год. Я бы отдал все пальцы на правой руке, чтобы его вернуть. Конечно, еще был Вьетнам, и хиппи разгуливали по улице в чем мать родила, и черномазые шумели о своих правах, но нас все это не касалось. Мы жили на тихой улице с симпатичными соседями. Да, счастливое было времечко. Я раз спросил Риту, нет ли у нее страха. Бог любит троицу и все такое, а она мне: «Это не про нас». Понимаете, она считала, что Господь отметил нашего Энди, что он очертил вокруг него священный круг.
Следующий год был наш год. Я бы отдал все пальцы на правой руке, чтобы его вернуть. Конечно, еще был Вьетнам, и хиппи разгуливали по улице в чем мать родила, и черномазые шумели о своих правах, но нас все это не касалось. Мы жили на тихой улице с симпатичными соседями. Да, счастливое было времечко. Я раз спросил Риту, нет ли у нее страха. Бог любит троицу и все такое, а она мне: «Это не про нас». Понимаете, она считала, что Господь отметил нашего Энди, что он очертил вокруг него священный круг.
Лицо Биллингса, обращенное кверху, исказила страдальческая гримаса.
— Ну, а потом все как-то стало разваливаться. В самом доме что-то изменилось. Я начал оставлять сапоги в холле, чтобы лишний раз не заглядывать в чулан. «Вдруг оно там? — говорил я себе. — Притаился и ждет, когда я открою дверь». Мне уже мерещилось: шлеп-шлеп… весь зеленый, в водорослях, и с них вода капает.
Рита забеспокоилась, не много ли я взваливаю на себя работы, и тут я ей выдал, как в былые времена. Каждое утро у меня сжималось сердце оттого, что они остаются одни в доме, но сам при этом, учтите, не хотел на лишнюю минуту задержаться. Я начал думать, что оно потеряло нас из виду, когда мы переехали. Оно нас повсюду искало, вынюхивало наши следы. И наконец нашло. Теперь оно подстерегает Энди… и меня тоже. Понимаете, если постоянно о чем-то таком думать, это превращается в реальность. Реальность, способную убивать детей и… и…
— Вы боитесь договаривать, мистер Биллингс?
Он не отвечал. Часы отсчитали минуту, две…
— Энди умер в феврале, — резко нарушил он молчание. — Риты дома не было. Ей позвонил отец и сказал, что ее мать находится в критическом состоянии. Рита уехала в тот же вечер. Критическое состояние продлилось ни много ни мало два месяца. Днем, когда меня не было дома, за Энди присматривала женщина, добрая душа. А ночью я уже сам.
Биллингс облизнул губы.
— Малыша я укладывал в нашей спальне. Забавно. Ему было два года, и Рита меня как-то спросила, не хочу ли я перенести его кровать в другую спальню. Вычитала у Спока или у кого-то из этой компании, что детям вредно спать в одной комнате с родителями. Из-за секса и всякого такого. Не знаю, лично мы этим занимались, когда он засыпал. И вообще, честно вам скажу, не хотелось мне убирать его от нас. Страшно было… после Денни и Шерли.
— Но вы его убрали? — полуутвердительно спросил Харпер.
— Да, — Биллингс выдавил из себя виноватую жалкую улыбку. Убрал.
И снова мучительное молчание.
— Я был вынужден! — взорвался он. — Вы слышите меня, вынужден! Когда Рита уехала, оно… оно осмелело. Начало… Нет, вы мне не поверите. Однажды ночью все двери в доме вдруг открылись настеж. В другой раз, утром, я обнаружил цепочку грязных следов на полу, между чуланом и входной дверью. Паркет выпачкан илом, зеркала разбиты… и эти звуки… звуки…
Он запустил пятерню в свою поредевшую шевелюру.
— Под утро проснешься — как будто только часы тикают, а вслушаешься — крадется! Но не бесшумно, а так, чтобы его слышали! Точно лапами — легко так по дереву. А ты лежишь… и с открытыми глазами-то страшно — еще, не дай Бог, увидишь, и закрывать боязно — сейчас как ударит тебя хохотом и гнилью… и за шею тебя скользкими своими щупальцами…
Биллингс, белый как полотно, пытался совладать с дрожью.
— Я вынужден был убрать малыша от нас. Я знал, что оно окажется тут как тут, ведь Энди слабейший. Так все и вышло. Среди ночи он закричал, и когда я, собрав все свое мужество, перешагнул порог его спальни, Энди, стоя в кровати, повторял: «Бука… Бука… хочу к папе…»
Голос Биллингса сорвался на детский фальцет. Он весь словно съежился на кушетке.
— Но я не мог его забрать в нашу спальню. Не мог, поймите вы это… А через час крик повторился, но уже какой-то сдавленный. Я сразу кинулся на этот крик, уже ни о чем не думая. Когда я ворвался в спальню, ОНО трясло моего мальчика, словно терьер какую-нибудь тряпку… трясло, пока у Энди не хрустнули шейные позвонки…
— А вы?
— А я бросился бежать, — бесцветным неживым голосом отвечал Биллингс. — Прямиком в ночное кафе. Вот что значит — душа в пятки ушла. Шесть чашек кофе, одну за другой. А затем уж отправился домой. Светало. Первым делом я вызвал полицию. Когда мы вошли в спальню, мальчик лежал на полу, в ушке запеклась капля крови. Дверь в чулан была приоткрыта на ладонь.
Он умолк. Доктор Харпер взглянул на циферблат, прошло пятьдесят минут.
— Запишитесь на прием у сестры, — сказал доктор. — Вам придется походить ко мне. Вторник и четверг вас устраивают?
— Я пришел рассказать историю, больше ничего. Думал облегчить душу. Знаете, полиции я тогда соврал. Он у нас, говорю, уже выпадал из кроватки… и они это проглотили. А что им, интересно, оставалось? Картина обычная. Сколько таких несчастных случаев. А вот Рита догадалась. Уж не знаю как… но она… догадалась…
Он прикрыл глаза ладонью и заплакал.
— Мистер Биллингс, нам предстоит долгий разговор, — сказал доктор Харпер после небольшой паузы — Надеюсь, я помогу вам освободиться, хотя бы частично, от чувства вины, которое гнетет вас. Но для этого вы сами должны хотеть освободиться.
— А вы думаете, я не хочу? — Билингс убрал ладонь. В красных слезящихся глазах стояла мольба.
— Пока я в этом не уверен, — осторожно сказал Харпер. — Итак, вторник и четверг?
После некоторого молчания Биллингс недовольно проворчал:
— Психиатры чертовы. Ладно, будь по вашему.
— Тогда запишитесь у приемной сестры, мистер Биллингс. Желаю вам удачного дня.
Биллингс хмыкнул и вышел из кабинета, даже не оглянувшись.
Сестры за столом не оказалось. Аккуратная табличка извещала: ВЕРНУСЬ ЧЕРЕЗ МИНУТУ.
Биллингс снова заглянул в кабинет.
— Доктор, если приемная сестра…
Никого.
Только дверь в чулан приоткрыта на ладонь.
— Чудненько, — донесся оттуда приглушенный голос. Можно было подумать, что у говорившего рот набит водорослями. — Чудненько.
Биллингс прилип к полу, чувствуя, как между ног расползается теплое влажное пятно.
Дверь чулана открылась.
— Чудненько, — повторил Бука, вылезая на свет.
В зеленоватых пальцах утопленника он держал маску доктора Харпера.
Пер. Сергей Таск (?)
Серая дрянь
Всю неделю по радио передавали, что вот-вот должен начаться сильный северный ветер и обильный снегопад. В четверг, наконец, прогноз сбылся. И очень быстро, уже к часам четырем дня, намело около восьми дюймов снега, а ветер все не утихал. В баре Генри под названием НОЧНАЯ СОВА собралось к тому времени человек пять-шесть завсегдатаев. Заведение это представляет собой обычную небольшую забегаловку-магазинчик на этой стороне Бэнгора, которая открыта для посетителей круглые сутки.
Бизнесом по-крупному Генри не занимается — его клиентами являются, в основном, студенты, которые накачиваются у него пивом и дешевым вином. Доходов этих ему, однако, хватает на спокойное и вполне безбедное существование. Захаживаем сюда и мы, старые тупицы из департамента социального обеспечения, чтобы поболтать немного о том, кто умер за последнее время, или о том, как человечество неуклонно приближается к концу света.
В тот вечер за стойкой стоял сам Генри; Билл Пелхэм, Берти Коннорс, Карл Литтлфилд и я сидели вокруг камина, вытянув ноги к огню. Снаружи, на улице, не было почти никакого движения. Ни одной машины вдоль всей Огайо-стрит — только снегоочистители медленно разгребали снежные завалы. Там, докуда они еще не дошли, ветер надувал причудливые снежные барханы, некоторые из которых напоминали своей ребристостью длинные позвоночники каких-нибудь древних динозавров.
За все время после полудня в НОЧНУЮ СОВУ, кроме нас, зашли еще всего трое посетителей. Одним из них, если его можно считать клиентом, был слепой Эдди. Эдди было уже около семидесяти и был он, на самом деле, не совсем слепым — просто сильная старческая слабость зрения. Заходит он сюда один-два раза в неделю и, посидев немного и незаметно стащив с прилавка буханку хлеба, с достоинством удаляется. В такие моменты он чрезвычайно доволен собой и выражение его «хитрой» прищуренной физиономии можно приблизительно передать следующими словами: ВОТ ВАМ, БЕЗМОЗГЛЫЕ СУКИНЫ ДЕТИ! СНОВА Я ОБДУРИЛ ВАС!
Берти однажды спросил у Генри, почему он никогда не пытается положить этому конец.
— Я могу ответить тебе, — сказал на это Генри. — Несколько лет назад военно-воздушные силы запросили у государства (а на самом деле, конечно, у налогоплательщиков) двадцать миллионов долларов на постройку летающей модели нового разрабатываемого самолета. В конечном итоге стоимость этой программы составила семьдесят пять миллионов долларов, но самолет так и не был запущен в серийное производство. Все это было десять лет назад, когда слепой Эдди, да и я тоже были помоложе, чем сейчас, и я голосовал за одну женщину, которая выступала за финансирование этой программы, а Эдди голосовал против нее. В конце концов, таких, как я оказалось больше и семьдесят пять миллионов долларов были пущены, как оказалось впоследствии, на ветер. И с тех пор я делаю вид, что не замечаю, как Эдди таскает у меня хлеб.