Единственная надежда была на призыв к трудящимся и другим антифашистским силам. Но беда была в том, что это был призыв к войне, а трудящиеся были пацифистами и косились на всех «поджигателей войны» — особенно на тех, чьи отцы продавали военные самолеты! Ланни выяснил это в Лондоне и в Париже: правые были воинственны, в то время как левые занимались говорильней. Как будто Гитлер обращал внимание на их слова! У Гитлера было тридцать пять тысяч войск в Рейнской области в воскресенье ночью, и девяносто тысяч к середине недели. Он расхаживал по комнате своей канцелярии, потирая руки с ликованием, в то время как французские государственные деятели спорили в муках страха и неуверенности. Они боялись немецких бомбардировщиков над Парижем. Они боялись нескольких миллиардов франков, стоимости мобилизации Армии. И пока они стремились сохранить франк, то каждый день теряли золото!
Поздно вечером в субботу французский Кабинет заявил, что Франция обращается к Совету Лиги. Весь мир узнал, что это означало: Гитлеру всё сошло с рук! В воскресенье утром Ланни и Рик мучительно прочитали ликование прессы Тори в Великобритании. Это была практически фашистская пресса. В ней звучали редакционные гимны, празднующие тот факт, что «Локарно» был мертв, как и «санкции». Британцы не собирались умирать, чтобы помочь союзнику советской России. Несколько месяцев назад они радовались, потому что британцы не собирались умирать, чтобы открыть путь для красных в Италию. В понедельник свиновод, курящий трубку, премьер-министр Британии, заявил в палате: «У нас нет большего желания, чем сохранять спокойствие, не терять головы и попытаться сохранить дружбу Франции и Германии».
Трагические часы для двух проницательных левых! В понедельник Совет Лиги осудил действия Германии. После чего начался долгий обмен протоколами и направление требований Германии, тошнотворные в их бесполезности. Сколько формальностей и затяжных и скучных процедур они могли придумать, как много поводов для задержки и говорильни! А в это время Гитлер направил свои трудовые батальоны в Рейнскую область и приказал днём и ночью возводить укрепления. Можно было видеть белые пылающие огни строительных работ через реку, и через несколько недель они отгородят Германию от французских войск, и вся остальная Европа будет принадлежать нацистам. Французский премьер и министр иностранных дел прибыли в Лондон со своими штабами и получили именно то, что они дали англичанам пять месяцев назад. Вы подвели нас в вопросе озера Тана, и теперь это око за око. Как вам это понравится, messieurs les mangeurs de grenouilles?[126]
XII
Ланни вернулся к своему картинному бизнесу, а затем написал Труди Шульц, назначив ей встречу в Париже. Она была первым человеком, которого он хотел увидеть, и только одного во всей Франции, с которым он мог бы поговорить с полной откровенностью. Он нашел ее всю в слезах из-за того, что случилось. Он не смог её успокоить информацией, связанной с отношением Великобритании. Жесткие, жестокие люди управляли этой империей. Дикари в шелковых шляпах, так Рик назвал их. Они думали о своем классе и своих сословных привилегиях, своём имуществе и своей системе собственности, и мало о чём другом в мире. Их система была под угрозой в каждой стране, и они испугались, и ненавидели то, чего они боялись. Класс стал для них выше страны, и враг у себя дома был ужаснее, чем кто-либо за рубежом.
Успех действий Гитлера нанёс, конечно, удар по Труди и ее друзьям, и, возможно, добавил годы к работе, которую они должны были сделать. Ланни сказал: «Не надо обманывать себя, может быть, никто из нас не доживёт, чтобы увидеть конец того, что строит Ади. Эта победа сделает его в глазах немцев хозяином, умеющим творить чудеса. Мы должны вернуться, принять новый старт и планировать долгую войну».
Ланни выслушал историю своего друга о её деятельности, и рассказал ей о результатах своего визита в Шор Эйкрс. Очень печально, но ничего не поделаешь, и эта книга закрыта. Он не мог жить в мире Ирмы, а она не могла жить в его, и никто не хотел попробовать.
Они выехали за город, прогулялись и увидели признаки весны под ногами и над головой. Жизнь обновляла себя, даже на берегу реки Марна, которая дважды в недавнем прошлом наполнялась красной кровью французских патриотов. Ланни был уверен, что это повторится. Человеческий разум был не способен управлять гигантскими организациями, которые создал человек. Его нравственное чувство не было достаточно мощным, чтобы сдержать оружие разрушения, которое он выдумал. «Мы, социальные организаторы, крошечная группа», — сказал Ланни, — «и нас раздавят танками».
Что Труди собиралась делать? Она не могла жить в полном одиночестве, скрываясь в трущобах и не думать ни о чем, кроме сочинения и распространения анти-нацистской литературы. Так, она, несомненно, попадёт под подозрение своих соседей. Ланни посоветовал, что ей будет гораздо безопаснее, если она вернётся к нормальной жизни, хотя бы в качестве прикрытия. — «Разве рисование вас не интересует больше?»
«Интересовало бы», — сказала она, — «если бы оно служило бы делу».
«Так и занимайтесь делом, не афишируя его», — предложил он. — «Используйте немного хитрости, как делают наши враги. Почему бы вам не получить студию на Монмартре или на Левом берегу и затеряться среди тысячи художников? Назовите себя австрийкой, если вам нравится, и никто не обратит на вас внимания ни во время войны или мира. Время от времени вы может исчезнуть на несколько часов и встретить ваших подпольных друзей. Это будет удобнее для меня, потому что я всегда могу прийти к вам, когда буду в Париже, и нам не нужно будет встречаться на углах улиц».
— Что вы планируете делать, Ланни?
«Мой дом на Мысу будет тихим местом некоторое время», — ответил он. — «Моя мать смирится с тем, с чем она не может поделать, а я буду писать письма и делать столько денег, сколько я смогу для нашей пропаганды. Я буду проводить свободное время в компании Бетховена и Листа и некоторых других старых друзей. У меня есть в библиотеке книги, которые хотел прочитать: Республика Платона и Утопия Мора, Война и мир, и Жан-Кристоф — я мог бы составить целый список. Мы должны огородиться и научиться зимовать, как медведи. Продолжать жить нашей собственной интеллектуальной и духовной жизнью. Впереди нас долгая зима, а может быть целый ледниковый период, кто может знать?»
КНИГА ПЯТАЯ: Дела людей подвержены приливу и отливу[127]
Глава восемнадцатая. Страхи смелого[128]
IЖизнь была мирной и приятной в Бьенвеню этой ранней весной 1936 года. Природа устроила ежегодную демонстрацию своих чудес, и двор виллы был клумбой для цветов и пристанищем пчел и бабочек. Плодовые деревья по всему поместью тихо взорвались розовым и белым. В своей студии Ланни играл свою музыку и читал свои книги. Парсифаль бродил, размышляя, или сидел в тенистом уголке, шепча молитвы. Бьюти играла в бридж с друзьями и боролась всю жизнь со своим неутомимым врагом, демоном полноты. Ее вклад в развлечения сезона был скромен, потому что у неё больше не было кошелька Ирмы. Эмили чувствовала себя не достаточно хорошо, чтобы управлять большими приёмами, поэтому Бьюти поднималась к поместью Семь дубов и организовывала обеды и танцы, тем самым помогая поддерживать доброе имя Берега удовольствий.
Ланни Бэдд, временный холостяк, игриво уклонялся от всех вопросов, касающихся его дел. Это раздражало дам, которых он встречал. Они не знали, как к нему относиться. Ни им самим, ни своим дочерям. Он был подходящим мужчиной, при условии, что он собирается остаться в стороне от своей жены, и разрешить ей получить развод в обычном порядке. Но собирается ли он? Или она? Никто, казалось, не мог быть уверенным. Канны и Лонг-Айленд находятся в пяти тысячах километрах друг от друга, но связаны проводной и беспроводной связью, и жёлтая пресса на каждом конце провода озаботились этой проблемой. По-видимому, пара тихо разошлась и собиралась жить, как если бы не было такого понятия, как любовь и брак в мире. Но все авторы светской хроники знали, что дело обстоит не так.
Ланни оставался бы дома столько, сколько смог. Но когда его мать упрашивала достаточно настойчиво, он одевался и вёз ее на вечеринку. Он танцевал с ней и с хозяйкой дома. Считая, что выполнил свою обязанность, он прогуливался по лоджии или шёл в курительную комнату и участвовал в беседе с господами, которые были в курсе дел. Какие были перспективы на предстоящих выборах? Был ли шанс победы у этих canaille, и если это произойдёт, то что обладатели недвижимости собираются делать по этому поводу? Каковы были последствия новых законов, запрещающих политическим организациям носить униформу или оружие? Каков был эффект заявления полковника де ла Рока, пообещавшего Круа-де-Фё законность в её процедурах? Правда ли, что Молодые патриоты быстро вышли из конкурирующей организации в результате оплошности полковника?
Потомка Бэддов сильно подозревали в склонности к левым, так как он имел обыкновение делать циничные замечания по поводу статус-кво. Но теперь, как он объяснил, он пришел к выводу, что политика не является полем деятельности для любителей искусства. И он принял роль зрителя в Великой Европейской игре по перетягиванию каната. Это было нормальное развитие для возраста тридцати шести лет, и особенно после женитьбы на состоянии. Члены двухсот семей, отдыхающие на Ривьере, не нашли ничего подозрительного в нем, и свободно признали свое намерение ни при каких обстоятельствах не подчиняться господству «своры», независимо от того, какое большинство голосов она может получить. Они жаловались на жадность их политических представителей, которые в политических целях, назвали себя «радикал-социалистами».
Если позже кое-что из этой информации просочилось в парижскую газету Le Populaire, а оттуда в другие менее известные политические издания и в выступления на собраниях, то никто никогда не подумал в этой связи о Ланни Бэдде. Политические деятели высказывались перед многими людьми, а для гражданских войн характерны частые утечки, ведь антагонисты так смешались вместе, что шпионаж и интриги стали так просты. Во всяком случае, никто не читает того, что появляется в розовом и красном тряпье. Они делают смелые догадки и не стесняются продвигать их, как факты. Они говорят? Что говорят? Пусть говорят!
II
Рик в одном из своих писем написал: «Седди поехал в Вашингтон. Я полагаю, мы пытаемся получить, на всякий случай, какие-то действия в поддержку санкций. По крайней мере, это то, что отец слышит в клубах».
Когда Ланни прочитал это своей матери, она сказала: «Чепуха. Он поехал туда за Ирмой!»
От Фанни Барнс пришло сердечное письмо, приглашавшее другую бабушку провести лето в Шор Эйкрс, предлагая ей коттедж. Ланни отметил: «Вряд ли они это делали бы, если бы Ирма собиралась принимать другие ухаживания».
Ответ матери был: «К лету она будет в Рино».
Бьюти взяла это на заметку, и получила печальное удовлетворение, когда несколько друзей в Англии и на континенте прислали ей вырезку из Татлера, сообщавшую, что четырнадцатый граф Уикторп был гостем миссис Ирмы Барнс Бэдд на Лонг-Айленде, Нью-Йорк, в то время как её муж проводит время в имении своей матери в Жуан-ле-Пен, на мысе Антиб. «Ты видишь, что я говорила тебе!» — воскликнула Бьюти. — «Ты ее теряешь, Ланни!»
«Как гора с плеч свалилась», — ответил неисправимый сын. — «Я боялся, что это может быть немецко-американский поэт».
— Ланни, это грубо!
— Ирма обязана выйти замуж снова, я соглашаюсь с этим. А Седди джентльмен, немного туповатый, но одного поля ягода с Ирмой. Когда соберешься подумать, то поймешь, что для Фрэнсис не так уж и плохо стать падчерицей графа. Я не знаю, как это отразится на тебе, но это должно быть своего рода титулом.
Бьюти сочла нужным проигнорировать эту неблаговидную легкую шутку. — «Ты окончательно решил потерять ее, Ланни?»
— Она решила, и этого достаточно. Я могу только сказать, что я хотел бы видеть мать Фрэнсис скорее счастливой, чем наоборот, и советую тебе ехать туда и показать им savoir-faire[129], что сделало тебя знаменитой.
У Бьюти было полгода, чтобы привыкнуть к этому бедствию, и она не хотела признать, что ей это удалось. Тем не менее, она решилась. — «Ланни, ты не можешь заставить себя говорить откровенно со своей матерью?»
— Я хотел бы, если только ты поймёшь, что я собираюсь быть тем, кем я есть, а не тем, кем ты хотела бы меня видеть.
— Прекрати бранить меня и честно отвечай: Долго ты собираешься жить без женщины?
— У меня нет такой долгосрочной программы. Случилась так, что я получил передозировку такого брака, когда я позволил другим людям затолкать меня туда. Теперь я собираюсь отдохнуть, и когда я начну искать снова, то это будет женщина, которую хочу я, а не та, какую кто-то еще думает, я должен хотеть.
— И что эта за женщина будет?
— Это так просто, что звучит по-детски: женщина, которую интересуют те же вещи, какие интересуют меня.
— Скажи честно: это женщина, которую ты помог вывезти из Германии?
Ланни догадался, что она получила информацию от его отца. «Господь с тобой», — ответил он, — «у этой женщина есть муж в концлагере, по крайней мере, так она считает, и ее жизнь сосредоточена на идее спасти его».
— Ты планируешь помочь ей?
— Я бы помог, но я думаю, что шансы сто к одному, что он мертв.
— И если она когда-нибудь решит, что он мертв, то что тогда?
Ланни думал некоторое время.
«Пожалуйста, дорогой», — умоляла она. — «Доверься своей матери, как ты это делал в старину!»
— Дело в том, что я даже не могу объяснить, настолько это конфиденциально.
— Ланни, я даю честное слово не говорить об этом ни с кем, кроме тебя. Я хочу знать влюблён ли мой сын, и если да, то что это за женщина.
— Я не влюблен в нее. Естественно, я много думал об этом. Я осознал, что во мне два человека, живущих в двух мирах. Мне нравится так играть, как я всегда делал. Но иногда у меня появлялось желание поработать на дело. Я спросил себя: Хочу ли я делать это все время? Я читал про Жанну д'Арк, и я был чрезвычайно взволнован, я думаю, что её жизнь свята и чудесна. Но если бы я влюбился в Жанну д'Арк, то стал бы сомневаться, выдержу ли я. Я не подхожу, я устану от ее голоса и захочу выйти и послушать себя какое-то время.
— Ты так высоко ценишь эту женщину?
«Иногда я думаю о Флоренс Найтингейл[130], а потом снова о Барбаре Пульезе, итальянской синдикалистке, которая произвела такое впечатление на меня, когда я был молод. Она тоже была освященная душа, и я хотел походить на нее. Но сейчас я сомневаюсь, что достаточно хорош. Я на протяжении многих лет вел слишком легкую жизнь, и я боюсь, что моя моральная устойчивость стала шаткой». — Ланни помолчал, а затем добавил: «Ты должна понять, потому что ты чувствовала то же самое с Парсифалем. По крайней мере, ты так говорила».
«Я действительно чувствовала это», — смиренно заявила мать. — «Но так трудно всё бросить!»
— Я попал в затруднительное положение, либо стать хамом, либо помочь этой женщине. И поэтому я сделал то, что я мог, но я спрашиваю себя: «Хочу ли я продолжать делать такие вещи?» Или сразу начинать оправдываться и говорить себе это не моя война.
«Но, Ланни, как это может быть?» — Испуганная мать занялась в этом крике.
— Это продолжает прибывать всё ближе и ближе. Я не удивлюсь, если, прежде чем мы успеем оглянуться, это не станет войной каждого порядочного человека.
III
Итальянская Ривьера, французские и испанские Ривьеры представляли один непрерывный участок побережья, выходивший на одно то же синее море. Участок побережья, укрытый от северных ветров горами. Тот же самый климат и те же виды деятельности, ловля той же рыбы, выращивание тех же оливок, апельсинов и винограда. Одни и те же люди, хорошо перемешанные в течение столетий и говорящие на диалектах той же латыни. Кроме того, в каждой из трех стран шла та же самая смертельная и непрерывная борьба между богатыми и бедными. Между теми, кто владеет землей и оборотным капиталом, и теми, кто продавал свой каторжный труд за нищенскую заработную плату.
Естественно, эти страны интересовались чужими делами соседей. Когда дамы и господа мира Ланни уставали говорить о французских политических перспективах, они говорили о том, что происходит в Италии и в Испании. Вдоль этого побережья проходила железная дорога, и курсировали по морю большие и малые суда. На протяжении веков существовал обычай у беженцев, изгнанных из одного участка побережья, бежать в другой. Франция, находясь в середине, получала большинство этих жертв преследований. За последние полтора десятка лет это были бедняки и их сторонники, бежавшие из Италии. Теперь, после поворота колеса фортуны, из Испании бежали богатые.
Споры в кругу Ланни были горячими и становились горячее каждый день. Что нужно делать классам, живущим в комфорте? В Италии они нашли себе защитника и отдали свои дела в его руки. То, что он когда-то был самым красным из красных, было к лучшему, ибо он знал их жаргон и умел обмануть их. Он восстановил порядок, очистил улицы и заставил поезда приходить во время. Теперь, установив на родине порядок, он приступил к расширению своей территории. Для большинства людей в мире Ланни это считалось нормальной процедурой. Дикари должны быть покорены и поставлены на работу. А для чего они вообще были нужны? Когда сыновья дуче бросали горчичный газ с самолетов на босых черных солдат и, таким образом, обращали их в бегство, они доказывали, что являются высшими существами. И стремительный марш их армии к горным вершинам еще раз доказывал, что выживают сильнейшие.