— Но люди, Сеньора! Разве их нельзя поднять и организовать?
— Наша единственная надежда, что рабочие будут защищать правительство, несмотря ни на что. Но они не могут сделать это, пока на них не нападут, в противном случае их назовут мятежниками и преступниками.
— А ваш муж?
— Мой муж постоянно общался со своим начальством, он рисковал своим влиянием и авторитетом. Он использовал всю свою власть. Он убрал всех известных фашистов из авиации, и считает, что те, кто сейчас на службе, лояльны. Мы надеемся, что это даст нам немного времени.
— Но ваши враги получат самолеты из Италии и Германии, и они подавят вас.
— Вы действительно верите в это, сеньор?
— У меня есть информация, которая не подлежит сомнению. Они пошлют транспортные самолеты и привезут войска из Марокко, и ваши рабочие будут подавлены, прежде чем смогут выступить. Вы видели, как они делали это в своих собственных странах, и они будут стремиться сделать это в других, до тех пор, пока существуют демократические правительства, противостоящие им, или рабочее движение, им угрожающее.
Ланни ожидал увидеть на лице этой испанской леди выражение беспомощного горя и отчаяния, которые он видел на лицах тех, кто бежал из Италии, а затем из Германии. Но вместо этого он увидел гнев: она принадлежала к нации, которая так легко не сдается. «Наши люди будут бороться!» — заявила она. — «С любым оружием, которое мы сможем найти! Мы никогда не позволим свергнуть наше правительство!»
— Тогда вы должны начать действовать сейчас, сеньора.
Констанция сказала: «Я поговорю с моим мужем, я еще раз встречусь с друзьями, какие у меня остались».
— Если правительство желает выжить, оно должно арестовать заговорщиков. Оно должно арестовывать их сотнями: Франко, Санхурхо, Годеда, Молу, всех их. Оно должно действовать немедленно!
— Они не будут действовать, сеньор. Они неспособны к самостоятельным активным действиям. Они слишком хороши или вы можете сказать, слишком глупы, слишком одурманены, слишком слабы! Это могут назвать переворотом, а они боятся скандала, волнений, злоупотреблений.
Когда он встал, чтобы уйти, она сказала: «Спасибо, сеньор. Если у вас будет новая информация, то передайте её мне, и будьте уверены, что я сделаю всё, что смогу, чтобы её использовать».
«Очень хорошо», — ответил он. — «Я дам вам кодовое слово, чтобы вы знали, кто вам пишет. Пусть это будет Popular» Он произнес его как испанское слово, с ударением на последнем слоге. Оно означало народный, но не имело никакого отношения к Ланни Бэдду, но оно соответствовало его мечте, и ее тоже. Arte Popular Español означало больше, чем изготовление белья испанскими женщинами и его продажа богатым дамам, оно означало, что испанские рабочие должны владеть большими кооперативами с отличными машинами и создать для себя достаток и изобилие. «И будут строить дома и жить в них, и насаждать виноградники и есть плоды их. Не будут строить, чтобы другой жил, не будут насаждать, чтобы другой ел; ибо дни народа Моего будут, как дни дерева, и избранные Мои долго будут пользоваться изделием рук своих[138]».
Глава двадцатая. Зловещий полусвет[139]
IОдной из достопримечательностей Мадрида, о которой Ланни слышал с юности, был большой Музей Прадо. Здесь было около двадцати пяти сотен картин, собранных королями Испании под одной крышей в здании постройки восемнадцатого века. Это была не просто испанская, а европейская коллекция: Мурильо, Эль Греко, Веласкес, каждый со своим собственным залом. Гойя в Ротонде. Ван Дейк и Рубенс в длинной галерее. Рафаэль и Корреджо, Тициан и Тинторетто, каждый в своём помещении.
Нельзя понять энергию и огонь Веласкеса, пока не придёшь сюда. В этом зале и ведущих к нему коридорах содержится более половины его произведений, начиная с юности и до самой его смерти. Здесь были портреты, пейзажи, исторические сюжеты, религиозные и мифологические сюжеты. Выделял ли он в глубине своего сердца эти последние? Здесь было его Поклонение волхвов, обычный религиозный сюжет. Здесь также была представлена его Кузница Вулкана, в которую небесный вестник приходит к древнегреческим кузнецам. Как предполагается, Аполлон рассказывает им о неверности Афродиты. Но Ланни предпочел другой сюжет, что громовержец просит их прекратить ковать смертоносное оружие. Сам Ланни был бы готов принять культ «метателя молний», если бы только тот принял такое поклонение.
А потом Триумф Вакха, Пьяницы, крестьяне, поклоняющиеся богу виноделия, которому Ланни никогда не благоволил. И знаменитый портрет королевской принцессы с ее фрейлинами и самого Веласкеса в зеркале, рисующего картину. Потом Сдача Бреды, историческое полотно конца боя, о котором Ланни никогда прежде не слышал. Имена принцев ничего не значили для него, но он заметил, что они вели себя друг с другом с такой вежливостью, о которой мир уже забыл. В те дни война была игрой, а победители благодарили побежденных за прекрасное состязание. Но в эти дни война велась со смертельной ненавистью в клубах ядовитых газов в мыслях.
А также Гойя, художник разлюбивший свое время. Здесь было представлено много портретов его кисти, среди них Карл IV и его семья. Экстраординарная вещь, которая продемонстрировала вырождение человеческого тела и позволила осознать, насколько оно сопровождалось вырождением интеллекта. Этот портрет королевской семьи был жестокой и горькой карикатурой. И все же они заплатили за него и любовались им! Эта одна картина рассказала больше о королевской Испании, чем все дворцы, которые посетил Ланни.
А потом нежный Мурильо, со своими прекрасными мечтами о небесных существах. Это были образы, которые женщины в черных вуалях несли в своих сердцах на их пути к собору в Севилье, родине художника. Ланни был рад забыть на время упадок религии и помнить, что мать и ребенок не менялись, потому что художник нарисовал желтые круги над их головами. Его также не беспокоило, что во многих случаях женщина была любовницей живописца. Собственная мать Ланни с успехом играла ту же роль на протяжении большей части его детства.
Эти часы в Прадо стали одними из самых запоминающихся в жизни Ланни. Он провёл их в компании туристов. Большая часть из них американцы блуждали по длинным залам, разглядывая всё с изумлением настоящим или деланным. По большей части они молчали, но две дамы с акцентом Среднего Запада вызвали улыбку на лице эксперта, улыбку, которая длилась долгое время. У одной был каталог в руке, который она изучала с озабоченным выражением. «Где Оне?» — спросила она свою спутницу. «Кто-то сказал мне, что надо обязательно увидеть незаконченную Богоматерь с младенцем кисти Оне, но я не нахожу его в каталоге».
«Оне?» — повторила другая. «Вы правильно поняли имя художника?»
«Я записала его», — был ответ. «Джордж О-н-е. Как еще это может быть прописано?»
Ланни решил прийти на помощь. «Простите, мадам», — сказал он. «Джорджоне это одно имя по-итальянски, и вот он в каталоге».
«О, спасибо, спасибо!» — проговорила дама, запинаясь, и быстро пошла дальше, чтобы скрыть смущение.
II
У Рауля было сильное желание посетить новый и еще не завершенный университетский город, Сьюдад Университариа-де-Мадрид. Он находился на северо-западных подступах к столице, на площади в четыреста гектар, как на равнине, так и на террасах на фоне голубых горных хребтов и большого Эскориала, как части пейзажа. Таким образом, прошлое и будущее Испании здесь столкнулись друг с другом. Эскориал был религиозным центром королевского двора, одновременно церковью и дворцом, построенным фанатичным и жестоким Филиппом II, и до сих пор остающимся центром реакции. В то время как, новый университет быстро становился центром научно-технического прогресса, свободной литературы и искусства. Там невозможно было запретить современную мысль, как невозможно запретить современную мысль в любой части земли, где были телефоны, печатные станки, радио и другие средства распространения знаний для человечества.
Марксист поставил себя в неудобное положение, когда должен был признать, что этот великолепный план принадлежал ненавистному Альфонсо XIII со вставной челюстью и одиозным образом жизни. Но это было правдой, что именно он продвигал этот план и собрал средства оригинальным и характерным способом — национальной лотереей. Каждую весну людям Испании предлагалось приобрести пятьдесят пять тысяч билетов на сумму в тысячу песет каждый. Билеты продавались небольшими частями на фоне сильного ажиотажа. Было подсчитано, что в течение десяти лет прибыль покроет полную стоимость источника высшей интеллектуальной жизни испанского народа.
Ланни привёз своего друга к месту. Восемь или десять зданий были завершены. Самые необходимые, центры медицины и фармации, были начаты первыми. Без имитации готики, какую можно было бы найти часто в Америке. К работе ученых были приспособлены современные строения. Здание филологического факультета, недавно законченного, стоило три миллиона долларов. Оно занимало три стороны квадрата, а на четвертой был круглый зал. Рауль стал восхищаться интерьером этого здания. Летом оно пустовало, но мысленным взором было видно, как молодые мужчины и женщины здесь приобретали крепкие знания и созидательные идеалы. Всё, что приобретено здесь, пойдёт по всей стране и рассеет ночь суеверия и реакции. Свет гуманности и справедливости проникнет в самые темные уголки старой Испании. Так мечтал Рауль, а Ланни еще раз понял, что не обладает даром ясновидения. Он прогуливался от одного прекрасного здания к другому, и до сих пор не слышал ни грохота артиллерии, ни треска падающих стен, ни криков умирающих молодых социалистов или коммунистов, демократов или либералов.
III
Когда собирается летняя гроза, над горизонтом образуются черные тучи, и поднимаясь выше, катятся по небу, как гигантские колеса, выбрасывая пучки и косы и опуская длинные серые шторы дождя. Постепенно они смывают голубое небо, громче и более угрожающим становится грохот грома, и копья молний ударяют в землю. Люди прекращают работу и смотрят вверх с тревожными мыслями. Замолкают птицы, решив, что наступила ночь, или, возможно, конец птичьего мира. Так было в столице Испании во второй неделе июля 1936 года.
При цене сто пятьдесят песет в день за гостиничные апартаменты можно было потребовать себе и радиоприёмник. У Ланни радиоприёмник был, и они с другом слушали, что демократическое правительство Испании желает довести до своего народа. Сейчас проходила длинная забастовка строительных рабочих, и правительство очень хотело вернуть бастующих к работе, потому что они только играли на руку реакции, которая утверждала, что люди были неспособны к самоуправлению и самоограничению. В эфире была ещё одна станция, принадлежащая марксистским профсоюзам, которая рекомендовала рабочим стоять твёрдо, потому что это был единственный способ заставить буржуазное правительство действовать против реакционеров. Этот конфликт мнений должен был ввести в заблуждение рядового мадридца. Пришло известие, что фалангисты в Валенсии захватили радиостанцию, перепутав даты. Они загодя объявили контрреволюцию, а затем, обнаружив свою ошибку, смутились и ретировались. Рауль сказал: «Конечно, это разбудит правительство!» Но, видимо, оно просыпаться не собиралось.
Однажды поздно вечером, вернувшись из концерта, путешественники, включив радио, услышали новость, что Хосе Кастильо, командир группы полицейских, которые были отобраны за их надежность, был убит. Он шел по улице с женой, и фашистские бандиты расстреляли его в спину. Это преступление было осуждено по радио, и оба слушатели понимали, какую ярость это пробудит в сердцах рабочих. Еще раз Рауль сказал: «Теперь они должны действовать!»
Весь Мадрид ждал их действий на следующий день. Наличие заговора было доказано много раз, и доказано делами, а не только словами. Все знали, кто убил Кастильо. За исключением тех глав правительства, которые верили так горячо в демократию и мир, в гражданские свободы и свободу слова, что не могли сделать ни шага против заклятых врагов этих благих лозунгов.
Более серьезнее новости той ночи. Подчинённые Кастильо вошли в фашистскую штаб-квартиру, вывели фашистского лидера в Мадриде по имени Кальво Сотело, и расстреляли его. Око за око и зуб за зуб старая формула, известная в Испании задолго до того, как туда пришла христианская религия. Рауль сказал, что эта формула не распространяется на классовую борьбу. — «Они имеют право убивать нас, но мы не имеем права убивать их. Вы видите, что есть разница».
И разница действительно была. Сотело и другие похожие на него расстреляли сотни рабочих и крестьян по всей Испании, но буржуазные газеты дома или за рубежом этого не заметили. Но среди убитых оказался известный человек, принадлежащий к господствующим классам, человек, которого должны были сделать Presidente при удачном перевороте. Это было «глупейшее, странное и неестественное» убийство. На следующий день в Кортесах фашистский политический лидер, Джил Роблес, встал и сказал: «Его кровь падёт на головы тех людей, которые поддерживают Народный фронт. Не далёк тот день, когда насилие, которое вы развязали, обернется против вас». После этого по всем правилам контрреволюция была развязана.
IV
Ланни закончил все свои дела, чтобы покинуть Мадрид на следующее утро. Картинные сделки нужно было завершить оперативно, пока одна из сторон не изменила своих намерений. Таких у него было несколько. Представители состоятельных классов думали, что их картины могут быть вывезены из Испании, несмотря на правительственные постановления. Два путешественника уложили свои сумки и купленное столовое бельё в машину и отправились по дороге на Барселону.
Они сделали остановку в Алкала де Энарес, чтобы увидеть, где родился Сервантес. В городе теперь лучший отель носил его имя. Остановка в Гвадалахаре, чтобы посмотреть на Паласио, где сейчас размещался детский дом. Ещё один город, где ясновидение должно было заставить Ланни вздрогнуть, но не сделало этого! Большую часть времени его мысли были заняты сообщениями по радио в его машине. Восхитительное изобретение, позволявшее путешествовать и при этом быть дома, или там, где хотелось быть. Фашисты в Мадриде объявили государственные похороны своего героя, но это было запрещено. Вопиющие нарушение гражданских свобод, заявил господин в маленьком кафе, где путешественники обедали.
Город под названием Калатаюд построен из глины с окружающих его холмов. В них многие люди выкопали себе пещеры. Здесь путешественники покинули шоссе, свернув к более дальним холмам на ту деревню, где родился Рауль, и куда ему был обещан визит. Он написал своему старшему брату, предупредив его о своём прибытии, и получив от него ответ с ошибками. Рауль объяснил, что грамотность в семье Пальма не врожденная, а приобретенная. Брат, вернувшись из Аргентины, назвал себя sindicalisto и пытался организовать группу очень бедных крестьян в кооператив, чтобы они могли построить плотину на небольшом ручье, сначала для орошения, а затем для энергии и света.
Автомобиль полз по дороге, которая была не шире, чем тропа для мулов. Ланни видел много бедности здесь и в других местах. Но не встречал более худых и изможденных людей, чем он нашел в этой одинокой долине в голых холмах Арагона, морозных зимой и раскаленных летом. «Забытой Святой Троицей и Пресвятой Богородицей и сохранившийся в памяти только у сборщика налогов», — сказал Эстебан Пальма, крепкий парень, смуглый, как араб, и щедро покрытый вьющимися черными волосами. Он не трогал растительность на лице и уже имел там великолепный куст. Когда его брат прокомментировал это, он пропел старую андалузскую песню об «усах, каких не видели на земле со времён Иисуса Христа». В этой песне не было непочтительности, это была испанская наивность. Они действительно верили в своих многочисленных богов и во все физические черты этих богов.
Эстебан был великим человеком для этих забытых крестьян. Он был моряком и посетил большинство портов мира. Всё, что он рассказывал им, было благой вестью. Теперь он обещал, что к ним в гости приедет американский миллионер прямо из кино на автомобиле, быстром как ветер и отделанном внутри словно королевский дворец. Крестьяне видели старые автомобили Форда, времён, когда они вышли на рынок, и лишь немногие из них были в кино, по крайней мере, один раз. Теперь они собрались и смотрели, как если бы это была одной из тех колесниц, используемых спускающимися с небес пассажирами, облачёнными в одежды, сотканные из света. Но в то же время они не забывали свое достоинство. Они стояли прямо и, казалось, говорили: «Это правда, что мы одеты в лохмотья, но нас нельзя унижать, над нами нельзя издеваться».
Рауль вспомнил некоторых из них, повзрослевших мальчишек, с которыми он играл. Они обменялись воспоминаниями. Посетители бродили, глядя на достопримечательности. Позже они отправились к низкой темной хижине без стекла, которую Эстебан называл домом, и съели сухого черствого хлеба, сушеные оливки, сыр и те травы, какие были не выщипаны соседскими курами. Одним из усовершенствований, о котором мечтал кооперативный ум, было помещение, в котором все общественные цыплята могли копаться в земле в поисках еды. Эстебан не питал иллюзий относительно человеческих цыплят. Они поцарапают друг друга, но их можно научить лучшему, и теперь пришло время, когда Испания движется к современному миру.