– Продолжаем славные традиции, – сказал я, садясь за руль.
– Ты о чем? – удивился Чепилов. Он успел снять брезентовые рукавицы, в которых управлялся с тросом, и машинально похлопывал ими по бедру.
– Ну как же. Здесь ведь триста лет назад какие-то варнаки орудовали. А у них любимое занятие – перекрыть дорогу поваленной лесиной да устроить засаду.
– А, вон ты о чем. Угу, было дело. Только это самое… не подумай, что каркаю, но они хреновато кончили.
Осуждающе посмотрев на него, я включил пониженную передачу. Машина медленно двинулась вперед. Трос натянулся, «УАЗ» словно бы присел на задницу. Я ждал, что он забуксует или даже встанет на дыбы, но обошлось. Медленно, с натугой, хрустя и роняя комья налипшей почвы, подцепленный конец бревна сдвинулся с места и вскоре лег поперек лесной дороги. Немного наискосок, но проезд был перекрыт надежно. Решив, что этого достаточно, я сдал назад. Артемьич освободил трос, отбросил к бревну, наспех замаскировал клочками мха и сухой корой, которую наковырял сапогом в колеях.
Тем временем я достал из багажника боевую амуницию, начал снаряжаться. Доспехи, шлем, ремни, ножи, перчатки. Помповик, заряженный фирменными «нарциссами». С сомнением посмотрел на ботинки, зашнурованные капроновыми нитками, но решил оставить так. Если до сих пор не лопнули и не развязались, то еще полчаса выдержат.
– Это японское? – уважительно спросил Чепилов, постучав согнутым пальцем по налокотнику.
– Да.
– Солидная броня. Умеют узкоглазые красивые вещи делать. – Он, будто сравнивая, посмотрел на брезентовые рукавицы, зажатые в левой руке, и добавил: – Опасаешься, что Тагирка тоже зараженный?
– Нет. Во-первых, опасаться уже поздно. Я с ним ночью так крепко наобнимался, что, будь он бабой, пришлось бы жениться. А будь шлюхой – лечиться. Во-вторых… Он не зараженный. Он распространитель. Поэтому садись-ка ты в машину и газуй отсюда подальше. Тихо! – гаркнул я, заметив, что Чепилов собирается возразить. – Тихо, Иван Артемьич. Ты меня и так уже выручил больше, чем следовало. И еще больше поможешь, если свалишь отсюда. Сам говорил: свидетелей иногда лучше не иметь. То, чем я собираюсь заняться… В общем, ты понял.
Он кивнул и полез на водительское сиденье.
– Теперь слушай инструкции. Отгонишь машину метров на двести в направлении села. Встанешь у дороги, я там видел пару подходящих мест. Мотор не глуши. Если кто-то намылится ехать в мою сторону, посигналишь. Если понадобится твоя подмога, – я хлопнул его по плечу, – свистну. Договорились?
Артемьич положил широкую ладонь поверх моей руки, молча пожал. Я отступил в сторону. «УАЗ», дико завывая, рывками покатил прочь. Когда он скрылся из виду, я сошел с дороги и укрылся за невысоким пихтарником. Деревца были такими фантастически пушистыми, будто выросли нарочно, чтобы стать моделями для рождественских открыток.
Ждать пришлось минут десять. Сначала послышался звук мотора, потом появился джип. Тагир был настоящим джигитом. Даже в лесу он гнал с максимально возможной скоростью. Дорога была ему знакома, и возникшее поперек нее бревно Байрактар заметил не сразу. Хорошие тормоза выручили, «патрол» успел остановиться – хоть и перед самой преградой. Я втайне надеялся, что машина врежется в бревно со всего маху, сработает подушка безопасности, зафиксировав голубчика в тесных объятиях, а мне останется только подскочить и садануть ему через открытое окно прикладом в ухо. Но человек предполагает, а Бог располагает. Впрочем, вариант без подушки безопасности меня тоже устраивал, пусть и меньше.
Тагир покрутил головой (я сидел на корточках, поэтому остался незамеченным), выругался, согнулся, нашаривая что-то под сиденьем. Из машины он вылез с ярко раскрашенной бейсбольной битой в левой руке.
– Эй, кто тут? – гневно заорал он и треснул битой по бревну. Раздался металлический звон, бита была алюминиевая. – Эй, бараны, вылезайте! Убрали полено живо! Ноги переломаю! – Он добавил что-то по-азербайджански и снова ударил по «полену». – Слышите, нет?!
Я нарочно шумно поерзал и, пригибаясь, изобразил бегство в глубь леса.
– Стоять! – взвыл Тагир. – Стоять, баран!
Он бросился следом. Ярость застила ему глаза, иначе он мог бы увидеть, что отбежал «баран» совсем недалеко.
Когда Байрактар прорвался сквозь пихтарник, я встретил его прикладом в лоб. Глаза, только что выпученные от бешенства, закатились. Он рухнул на колени, выронил биту и завалился на меня. Я быстро уложил его на землю, завел руки за спину, стянул в запястьях тремя пластиковыми хомутами для электропроводки. Подобрал биту и врезал ему по башке еще раз – сильно, но аккуратно. Для надежности. Потом бегом вернулся к джипу. Отогнал его задом на пяток метров от бревна, распустил трос с лебедки – немного, пару витков. Трос был сплошь покрыт грязью пополам со смазкой; как видно, лебедкой давным-давно не пользовались. На конце троса крепился маленький литой крюк. Сойдет, хотя я бы предпочел карабин.
О том, как я волок бессознательную, более чем стокилограммовую тушу из лесу, постоянно ожидая, что этот медведь очнется и вцепится в меня клыками, можно было снять целый сюжет для телеканала «Дискавери». Наконец я вытащил его на дорогу, где и бросил ровно между джипом и бревном.
На одну ногу Тагира я нацепил петлю от троса, все еще затянутого на бревне, другую обмотал тросом от лебедки «патрола». Захлестнул крюк за трос, а чтобы он не свалился прежде времени, закрепил пластиковым хомутом. Потом сел в джип и стал медленно подавать его назад.
Когда тросы натянулись, разведя ноги Байрактара под прямо-таки непристойным углом, Тагир очнулся и исступленно заколотил башкой по земле. Я поставил машину на ручник и вылез наружу.
– Привет, борец, – сказал я, опускаясь на одно колено рядом с его лицом. – Умеешь делать шпагат?
Он выпучил налитые кровью глаза и замычал. Кричать в полный голос он не мог, я предусмотрительно заткнул ему рот ветошью и заклеил широким скотчем.
– Ладно, не тужься, это вопрос десятый. Первым будет другой. Догадываешься, что это такое?
Я с нарочитой медлительностью вытащил из ножен кинжал и продемонстрировал Тагиру. Это был отличный боевой кинжал – с длинным, чуть изогнутым на конце темным и грубым клинком, небольшой крестовиной и тяжелой медной рукояткой. Его режущая кромка была не острее, чем у акаэмовского штык-ножа, но острота ему и не требовалась. Кинжал предназначался не для того, чтоб резать. Это было колющее оружие. Я предпочитал наносить им удары сверху вниз. В область ключиц. Или в башку.
Полюбовавшись на возникший в глазах Тагира страх, я легонько, чтоб не продырявить кожу, кольнул его в шею.
– Вижу, что знаешь. Ты ведь многое знаешь, правда? Кто я такой, зачем приехал, кем послан. Я тоже кое-что о тебе разведал. Кем ты был. Кем стал. Поэтому не будем терять времени. Меня интересует, что ты ищешь в развалинах Высокой Дачи и зачем валишь министра Коремина. Выкладывай, нетопырь. Только не вздумай клевать мне мозги. Если заподозрю, что пытаешься заморочить упыриными штучками, проткну кадык.
Я сорвал с его рта скотч, кончиком кинжала выковырнул забитую в пасть тряпку. Он с хрипом втянул воздух через зубы, закашлялся. Первым словом Тагира после того, как он прокашлялся, стало какое-то азербайджанское ругательство, полное шипящих звуков.
– Я тебя не понимаю, ночной. Говори по-русски.
– Ты что творишь? Куда лезешь вообще? Тебе же конец, баран! Конец, понял?!
Он яростно плюнул, целясь мне в лицо, но густая тягучая слюна повисла на нижней губе.
– Диалог не получается, – констатировал я.
Прошагал к джипу и включил лебедку. Совсем ненадолго, но этого хватило. Тагир завыл, быстро и сильно колотя по земле связанными руками, словно оказался на борцовском ковре и попал на болевой прием. Когда я вернулся, то увидел, что его джинсы лопнули по шву. И еще – на них расплывалось мокрое пятно.
Опухшее, исцарапанное в ночной драке лицо было мокро от слез.
– Бессмертные тоже плачут, – сказал я. – И писают в штанишки. Повторяю вопрос…
– Какой вопрос, фашист? – плачуще закричал Байрактар. – Какой, к шайтану, вопрос? То, что ты спрашиваешь, никому нельзя знать. Кто узнает, умрет.
– Кончай пугать, ночной.
– Ночной? Почему ты все время зовешь меня ночной? Разве у вас так называют гульхантеров?
– Гульхантеров у нас называют истребителями. Ночными – упырей. Чаще всего высших.
– Ты дурак, – сказал Тагир, внезапно успокаиваясь. – Ты все перепутал. Или тебя зачем-то обманули. Я не пью кровь. Я ничего не ищу в развалинах. И на министра мне насрать. Министр мутит дела с братом. А я у Джамала наемный работник. Почти раб, понял! Брат принял мою семью, когда мы сбежали из Баку. Только сначала заставил поклясться, что я не буду просить долю в бизнесе.
– Интересно, почему ты сбежал? Дружки убитого патриарха преследовали?
– Да! Я пошел в гульхантеры, чтобы отомстить за младшего брата. Он был великий музыкант, и его загрыз высший. Тогда я поклялся найти этого гада. Я нашел его и зарезал как собаку.
– Интересно, почему ты сбежал? Дружки убитого патриарха преследовали?
– Да! Я пошел в гульхантеры, чтобы отомстить за младшего брата. Он был великий музыкант, и его загрыз высший. Тогда я поклялся найти этого гада. Я нашел его и зарезал как собаку.
– А клыки взял себе?
– Замолчи, дурак! Клыки я раздробил молотком. В порошок. Яйца, сердце, печень настрогал как бастурму, проткнул шампурами и бросил в костер. Жег его всю ночь, пламя два метра было! Когда достал, там одни угли остались. Все! На следующий день улетел в Россию. Семья уже здесь была.
– Ну допустим, – сказал я с сомнением. – Тогда объясни, зачем сливал кровь у скотины?
Он закрыл глаза и замотал головой:
– Нет, нет, нет.
– Брось отпираться, это видели.
– Нет, нет, нет.
– Почему напал на меня? Ты же действовал заодно с упырихой. Она выманила меня, привела к тебе. А потом ждала, когда ты меня оглушишь, свяжешь и бросишь на съедение.
– Нет, нет, нет.
– Да, мужик, да. Говори.
– Я не могу. Они отомстят. Они всю семью, всю мою семью…
Тагир прикусил губу, потекла кровь. Это было уже слишком. Ни один высший не позволит себе такого. Да, ради личных целей они способны на что угодно. Выставлять себя шутами или идиотами, пресмыкаться, валяться в экскрементах или отдаваться извращенцам, но только не показывать посторонним собственную драгоценную жидкость. Нет. Ни один. Никогда.
Что же я наделал?
Я бросился к джипу. Забыв выключить ручник, проехал на метр вперед, кубарем вылетел наружу и бегом вернулся к Тагиру. Стащил петли с ног, разрезал хомуты на руках. Он почти не реагировал на мои действия. Лежал, уткнувшись лицом в колею, и рыдал. Я поднял его.
– Зачем ты сюда приехал? – выкрикнул он. – Зачем все испортил? Сейчас они всех убьют, всех заразят. Сына, дочерей, жену.
Так вот, значит, на что его подцепили. На страх за семью. Примитивно и надежно.
– Успокойся, знаменосец. Я этого не допущу.
– Ты? Ты не допустишь?
Тагир схватил меня за плечи, начал трясти. Я покорно терпел. Ждал, когда он выпустит пар, чтоб потом спокойно выяснить, кто его шантажирует.
Зря я расслабился. Он вдруг отпустил меня, размахнулся и со страшной силой врезал волосатым кулачищем мне в челюсть.
* * *Это был настоящий, стопроцентный, хрестоматийный нокаут. Я очнулся на земле, весьма и весьма не скоро, беспомощный как грудничок. Пошарил слабыми руками вокруг, нащупал ружье и каску. Приподнял голову. В глазах двоилось.
Тагир сидел за рулем. Лобовое стекло у джипа напротив водительского места было разбито. Вырисовывались явственные отпечатки биты. Из дыры наружу выходил лебедочный трос, кольцами лежал на капоте. С лебедки он был спущен полностью, уходил к большой придорожной сосне, обматывал ее несколькими скрещивающимися витками и лишь потом возвращался к джипу.
К кольцам на капоте и дыре в стекле.
До меня медленно начинало доходить, что все это хреново пахнет. Я встал на колени и замахал вялой рукой:
– Стой, Тагир! Стой! Не надо!
«Патрол» рыкнул мотором и поехал назад. Сразу очень быстро – видимо, Байрактар вдавил акселератор до предела. Трос на капоте зазмеился, кольца стали неумолимо исчезать.
– Сто-о-ой!!!
Трос рывком натянулся. В разбитое стекло ударила изнутри темная масса, вышибла все, что осталось, и в окружении осколков обрушилась на дорогу. Джип заглох, проехал еще несколько метров и остановился.
На четвереньках, мотая гудящей головой, я подполз к Тагиру.
Все было кончено. И все – залито кровью. Петля врезалась в шею так глубоко, что ее стало почти не видно. Крюк до половины погрузился в разодранную плоть.
На меня вдруг напала икота. Сотрясаемый мучительными спазмами, я встал на ноги, попятился, а потом развернулся и бросился бежать. Добежав до перегородившего дорогу бревна, остановился. Его нужно было убрать, и как можно скорее. Я соорудил из указательного пальца и мизинца «козу», свел концы, сунул в рот, прижал к напряженному, подогнутому вверх языку и засвистел. Я свистел, икал и снова свистел. До тех пор, пока не появился «УАЗ» с Артемьичем.
Артемьич не стал требовать никаких объяснений. Спросил, есть ли у меня топор, а получив его, умчался в лес и скоро вернулся с двумя крепкими жердинами. Пользуясь ими, как рычагами, мы спихнули бревно обратно на обочину, сняли с него трос и как могли ликвидировали следы завала. Я оттащил жерди подальше, сунул под валежник, а Чепилов, пользуясь тем, что на вершине горы имеется связь, вызвал участкового.
Тот прибыл минут через двадцать, и не один, а с Джамалом Юсифовичем, Эмином и еще какими-то людьми. Они пригнали с собой грузовую «Газель» с тентом и маленький автокран. Я к тому времени успел переодеться и более-менее успокоиться. Лишь икота окончательно не прошла.
Участковому мы рассказали историю, о которой уговорились заранее. Возвращались с выпаса, решили по дороге набрать орехов. Увидев, как джип Байрактаров завернул в лес, Артемьич вспомнил, что там есть богатый, мало кому известный орешник. Направились к нему не сразу. Выжидали время, чтоб не раскрыть заветное место Тагиру и его спутникам. А когда все-таки поехали, наткнулись на это.
Записав показания, участковый разрешил нам убраться восвояси.
Хмурый, но собранный Джамал Юсифович попросил забрать с собой Эмина. Так мы и поступили, тем более что парень и сам не возражал.
Он вообще был крайне молчалив и послушен. Увиденное повергло его в глубокую депрессию. Хоть он и недолюбливал младшего из дядьев, но вряд ли желал ему такой страшной, необъяснимой и абсолютно неожиданной смерти. Артемьич поманил его на заднее сиденье, там обнял за плечи и начал что-то тихо говорить. Наверное, «шептал» по своему знахарскому обыкновению. С тем мы и отбыли.
* * *У ворот чепиловского дома стояла пыльная «японка», приземистая как ящерица и длинная как срок политзаключенного. Половина заднего бампера у нее отсутствовала, бока пачкали пятна ржавчины. Ни рядом, ни за рулем никого не было.
– Это к тебе, Родя? – спросил Артемьич.
– Вряд ли. Мое начальство на таких развалюхах не ездит. А больше я никого не жду.
– Кажется, я знаю, кто это, – сказал Эмин.
Еще на подъезде к селу он заявил, что не желает быть человеком, который сообщит жене Тагира о случившемся. И вообще хотел бы находиться подальше от дома, где скоро появится покойник. Просил высадить на ферме, но Артемьич пригласил его к себе. По крайней мере до вечера, а если захочет, то и на пару деньков.
– Земляки? – спросил я у него.
– Нет. Это люди из той деревни, где живет Монко-старик.
– Черемисский колдун, я тебе про него рассказывал, – пояснил Артемьич.
– Погоди, если он уже был стариком, когда ты вернулся из армии, сколько ему сейчас?
– Лет сто. Для колдуна самый расцвет.
Я скептически хмыкнул.
– Расцвет мертвецов. А ты-то их откуда знаешь, Пикассо?
– Они один раз приезжали к дяде Джамалу, – сказал Эмин. – Предлагали комбикорм. Очень дешевый, наверняка краденый. У нас как раз гостил министр, другие уважаемые люди. Дядя, конечно, отказался, сказал, что ворованное не покупает. Они рассердились и пообещали, что Монко наведет порчу на всех наших коров. Тогда Тагир их просто вышвырнул.
– Так, может, все ваши неприятности – их рук дело?
– Нет. Дядя потом к ним сам съездил, все уладил. Вернулся довольный, как слон. В ту же ночь нам целый трактор комбикорма привезли.
– Выходит, Артемьич, пришла твоя пора комбикорм покупать, – сказал я. – Предлагаю не мелочиться. Бери сразу вагон.
– А жрать его ты будешь? – угрюмо огрызнулся Чепилов. – Ладно, схожу, узнаю, что им надо. Будьте пока здесь, орехи вон грызите.
Он ушел в дом, а мы последовали его совету, хоть и не буквально. Эмину я вручил пассатижи, а сам давил скорлупу газовым ключом. Оказалось чрезвычайно удобно. Под умиротворяющее похрустывание прошло минут десять – пятнадцать. Мы успели съесть половину орехов, да еще угостить трех подошедших девушек, одна из которых смотрела на юного Байрактара с очевидной влюбленностью. Эмин старательно делал вид, что пылких взглядов девушки не замечает. Чтоб не смущать молодежь, я отошел в сторонку.
Вскоре появился Артемьич, да не один, а в сопровождении крошечного толстенького мужичка. У толстячка было бесцветное будто обмылок лицо да огромный стальной перстень на левом мизинце – и больше ничего, что стоило бы упоминания. Чепилов махнул ему рукой: «Заводи машину», – а сам направился ко мне.
– Придется мне уехать, Родя. В лучшем случае до утра. А то и дольше.
– Что-то серьезное?
– Монко-старик помирать собрался. Меня требует.
Я потрясенно уставился на Артемьича.
– Хочешь сказать, колдун не может умереть, пока не передаст тебе свою колдовскую силу?
– Грубо говоря, так и есь.
– Ты шутишь, что ли? Иди вон, Эминовым девчонкам сказочки рассказывай.
– Не шучу я, Родя. Сказками тут и не пахнет. Ты хоть на свое лицо в зеркало посмотри, а потом вспомни, какое у Тагирки было. И сравни. Думаешь, у тебя за одну ночь все раны зажили и синяки сошли, потому что укольчики хорошие? Шиша! – Он соорудил кукиш. – Это мое шептание подействовало. Монко мне с той давнишней водкой часть своего умения передал. И на крючок подцепил, гад. Я к нему потом годы и годы ездил, учился. Не хотел, а ехал. Тайком, ты понял! Как наркоман. И в запои-то уходил, чтоб от него избавиться. Только не помогало. А знал бы ты, как меня в ЛТП без его уроков корежило…