– Проваливай, – повторил я. – Что не ясно?
– Ну-ну, Раскольник, брось эти глупости. Мы же старые, испытанные друзья. – Он выбрался по грудь. – Неужели начнем ссориться из-за какой-то бабы?
– Не ласков ты к своей жене.
– Говоря по совести, да. Мля, Родя, я вообще ни одной женщины не знаю, ради которой стоило бы портить отношения с таким полезным мужиком, как ты. А Ирка мне порядком надоела. Избалованная, похотливая стерва. Прикинь, она с твоим крестником Чичко трахалась. А может, и с Тагиром.
Подполковник вылез по пояс, оперся руками и рывком взгромоздился на край ямы. Поерзал, усаживаясь удобнее. Пристроил на коленях небольшую, туго набитую спортивную сумку. Странное дело, он держался скованно, без обычной властной хамоватости большого ментовского начальника. Вряд ли его так впечатлило ружье. Скорей всего, была иная причина. Уж не в подземном ли коровнике отыскалось нечто настолько грозное, что заставило высшего кровососа поджать хвост?
– Хотя вру, была одна достойная женщина, – добавил Рыков. – Дарья Никитична Митрофанова, председательница здешнего колхоза и героиня труда. Так ведь и ту в тысяча девятьсот пятьдесят третьем какой-то ублюдок прикончил. И ради чего? Ради поддельной книжонки. – Он стащил каску с головы, взъерошил волосы. – Сознайся, Раскольник, ты ведь знал, что Книга Рафли поддельная.
Рыков не спрашивал, он утверждал.
– Знал, – согласился я. – Разве принес бы тебе настоящую?
Он пожал плечами.
– Ну а что? Кому и отдавать, если не мне. Только я знаю, как ею распорядиться с максимальной пользой. И с максимальным человеколюбием.
«Ну да, лучший друг овечек – конечно же волк, а людей – вурдалак».
– Раз уж речь зашла о человеколюбии. Господин генерал, у тебя вода есть?
– Благодарю за присвоение высокого звания, но пока только полковник, – поправил он. – Вернее, уже полковник. Можешь поздравить. А вода есть, держи.
Рыков кинул мне плоскую фляжку. Воды в ней было меньше половины.
Я выпил все до дна, отбросил фляжку в сторону. Она брякнулась о камень.
– Ну, для настоящего кровопийцы полковника до генерала рукой подать. Теперь даже «тыкать» неудобно.
– Верно мыслишь, Раскольник. Придется отвыкать.
Кажется, он и впрямь не собирался мстить за обезглавленную Ирочку. Ладно, решил я, поболтаем, коли так. Авось узнаю что-нибудь полезное.
– Обещать не буду, но попробую, – сказал я. – Значит, обрывки липового Кодекса Высших тебя… то есть вас и вашу женушку не устроили. И вы решили поискать настоящий. Здесь.
– Не совсем так, но к истине близко.
– Соплеменники в курсе? Помощь не предлагали?
Он понял, о какой помощи я говорю, и ухмыльнулся.
– У местных статус маловат в мои дела лезть. Только и хватило духу – тебя подослать.
– Чего?!
– Мля, Раскольник, кончай простачка корчить, – сказал Рыков утомленно. – Может, поначалу ты и правда не понимал, что к чему. Но после того, как с Иркой встретился, должен был сообразить, зачем тебя сюда направили. Так – нет?
«Хрена там сообразил. Разыграли как пешку».
Прикусив нижнюю губу, я кивнул:
– Так и есть.
– Вот видишь. Ну да ты не расстраивайся, я с ними разберусь. Навсегда забудут, как полковнику Рыкову гадить. Хочешь, набью из Мордвиновой чучелко и тебе подарю? В огородном товариществе такой штуке цены не будет. Поставишь какой-нибудь вдовушке на участок вместо пугала. Урожай гарантирован.
– Угу, только чучела лесбиянки в моем саду не хватало.
Рыков захохотал.
– Ладно, – сказал я. – С местными понятно. А остальные?
– А у остальных нету серьезных оснований, чтоб вмешаться. Я в отпуске, могу заниматься чем угодно. Археологические изыскания – мое новое хобби. Предаюсь ему со всем рвением. Да и не факт, что наши шавки кому-то доложили о моей поездке.
Припомнив обладателя грохочущего баса, велевшего мне после самоубийства Тагира сидеть смирно, я хмыкнул. Кем бы ни был посетитель кураторского кабинета, но только не мелочью. И не тупицей. Он знал, что лучший способ заставить меня что-либо сделать – настрого это запретить.
– Что ты хмыкаешь? – спросил Рыков с подозрением.
Я качнул ружьем.
– Да вот, вижу, кое-что уже изыскали. Какие сокровища в сумочке-то прячете?
– Не твое дело, Раскольник. – Он явно занервничал. – Не твое, понятно! И вообще, чья бы скотина мычала. Археология по-любому гуманней, чем охота. Пусть даже на кровососов.
– А нищенку с ребеночком вы тоже из гуманизма заразили, господин полковник? – вскипел я. – Коров губили? Жеребца министерского? Тагира Байрактара шантажировали?
– Хорош истерить! – прикрикнул он. – Чужие заслуги мне не приписывай. Это все Иркины косяки. Никак не могла наиграться с силой высшего. Мой – только конь. Каюсь, не удержался. Очень уж хорош был жеребец. Да и министра давно недолюбливаю. Дрянной человечишка. Подкузьмить такому – одно удовольствие.
– А собака? – спросил я.
– Что собака? – удивился Рыков.
– Господин полковник, ну зачем вы дурака включаете? Ирочка натравила на меня псину, обращенную в упыря. Раньше я даже не слыхал, что такое возможно. Животные, включая высших приматов, не заражаются. Дохнут от укусов, и все.
– Ох, Раскольник. Здесь, – Рыков показал большим пальцем в подвал, – все возможно. Председательница такого наворотила, что академик Сахаров с водородной бомбой от зависти обделался бы.
– Пф. Когда это было-то?
– Когда было, когда было… – передразнил он. – Зря фыркаешь. Такие дела срока давности не имеют. А Дарья Митрофанова была без дураков выдающимся животноводом. Выводила породу ночного скота, иммунного к солнечному свету.
– Крупного рогатого?
– Крупного, мля, зубатого. Кто-то считает, что так и не успела. А кто-то, что наоборот – успела. Но все сходятся в одном. Тракторист, который ее зарезал, был не просто соискателем на титул высшего. Этот подонок намеренно на нее охотился. На ее секреты. Жаль, Конклав его не додавил.
– Кстати, о Конклаве, – перебил я Рыкова. – Господин полковник, нашему мальчику наверняка понадобится поддержка. Как бы его не посчитали самозванцем. Рассчитываю на содействие. Рекомендации, протекция, все такое.
– С какого перепугу он стал нашим? – поразился Рыков. – Мля, Раскольник, ты издеваешься. Скормил какому-то сопляку мою жену, а сейчас хочешь, чтоб я за него вписался перед Конклавом? Ты башкой не ударялся, нет?
– Ударялся, – сказал я. – Причем не раз. Если бы не шлем, хрен бы выжил.
– А, ну тогда понятно. Ладно, растолкую ситуацию, благо она очень проста. Эмин – исключительно твой мальчик. Сам создал это чудовище, сам с ним и нянчись.
Другой реакции ждать не приходилось. Патриархи – прирожденные одиночки. Любые их союзы временны и надежны не более, чем предвыборные обещания кандидатов в депутаты Государственной думы. И тем не менее, ради выгоды высшие способны на многое.
– Нянька из меня… Зато могу предложить за протекцию кое-что нажористое, – сказал я.
Он оживился:
– Другой разговор. Что именно?
– Доступ к Книге Рафли. К настоящей.
Рыков одним неуловимым движением встал на ноги. Вторым – переместился ко мне. Схватил за ремень, как давеча Ирина, и поднял. Он был ниже меня на добрый десяток сантиметров, но мои ступни все равно повисли в воздухе.
– Надеюсь, это не шутка, Раскольник, – прорычал он. – Второй такой подставы, как на Тещином болоте, я не допущу. Мы понимаем друг друга?
– Целиком и полностью, – сказал я, легонько пристукнув дулом «Моссберга» по его нижней челюсти. – А теперь поставь меня на землю, ночной. Только нежно. У ружья спуск больно слабый.
Рыков опустил меня как пушинку. Я демонстративно щелкнул предохранителем и уточнил:
– Так мы договорились насчет Эмина?
– Договорились, – сказал он.
– Ну красота. Самые животрепещущие вопросы решены. Теперь можно и по домам. У вас найдется мобильник, господин полковник? Звякну Мордвиновой, пока она еще не чучелко. Пусть присылает уборщиков.
– Сам приберусь, – сказал Рыков. – А тебе советую вообще не упоминать об этом месте. Ни куратору, ни мамочке, ни даже росомахе твоей долбаной. Настоятельно, Родя. – Он сверкнул глазами. – Со своей стороны обещаю, что у МЧС и Байрактаров вопросов к тебе не возникнет. Про полицию и речи нету. Теперь забирай парнишку и дуй отсюда ко всем чертям.
– Его уже можно будить?
– Будить-то можно. Разбудить не получится. По крайней мере сегодня.
Так оно и оказалось. Промучившись минут пять, я оставил бесплодные попытки. Забросил Эмина на плечо и, проклиная свою доброту, побрел к машине. Путь лежал в гору, низкое солнце било между стволами деревьев точно в глаза. Я щурился.
* * *У меня не было ни малейшего желания возвращаться в село. Даже Любу видеть не хотелось. Впрочем, она зазывала в гости после девяти вечера, а сейчас едва перевалило за семь. Время передумать еще оставалось.
Вспомнив слова Артемьича о том, что уехать из Шилово можно через брод возле фермы, я направил машину туда.
У меня не было ни малейшего желания возвращаться в село. Даже Любу видеть не хотелось. Впрочем, она зазывала в гости после девяти вечера, а сейчас едва перевалило за семь. Время передумать еще оставалось.
Вспомнив слова Артемьича о том, что уехать из Шилово можно через брод возле фермы, я направил машину туда.
На ферме пахло разогретым металлом, дуговой сваркой, хвоей и краской. Чудовищно худой мужик в брезентовом фартуке варил могильную оградку из шестигранных прутьев с пиками наверху. Несуетные старухи в темных платках вязали пихтовые веночки. Похожая на учительницу женщина выводила на черном крепе русские и арабские письмена. Двое не совсем трезвых парней сколачивали из свежеструганых досок длинные скамьи, шумно споря о том, как мусульмане хоронят покойников – сидя или лежа, в гробу или в одной простыне. До меня никому не было дела.
Я разыскал охранника, попросил открыть контору и перенес Эмина в кабинет Джамала Юсифовича. Там уложил на диван, наказав не будить до утра. К счастью, охранник оказался не из въедливых и вполне удовлетворился объяснением, что парень перебрал с горя – как-никак родного дядюшку потерял.
Брод был по ступицу колеса, а дорога за ним – отсыпана белой известняковой крошкой и неплохо накатана.
Километра через четыре впереди показался путник. Очень широкий, он шел навстречу, прямо по центру дороги, и было в нем что-то неестественное. Казалось, его ноги ниже колен вдвое короче, чем у нормального человека. Каждый шаг отмечал столбик белой пыли, словно под подошвами взрывались петарды. Пыль висела не дольше секунды, после чего бесследно рассеивалась. При абсолютном безветрии. Я снизил скорость, хоть и без того еле полз, помигал фарами, посигналил. Он не реагировал. Пёр, будто собрался на таран.
Мы сблизилось, я остановился и вылез из машины. Я давно рассмотрел, что это Чепилов, только никак не мог понять, что у него с ногами. А когда понял, боялся поверить глазам. Шаг за шагом ноги Ивана Артемовича погружались в дорогу. Тонули, точно под ними лежала жидкая грязь, а не утрамбованная щебенка и гравий. Меня одолела жуть. Даже в подвале Председательницы мне не было так страшно, как здесь, под ясным небом.
Уткнувшись в бампер, Чепилов остановился.
– Екарный бабай, Артемьич, – сказал я. – Ты чего творишь? Дорога и так плохая.
Он медленно поднял голову. Лицо было темным, будто Чепилов только что вылез из угольной шахты. Под глазами набрякли мешки, губы пунцовели, как у исцелованной девки.
– А, ветеринар. Опять огреб. И от кого на этот раз? – Он протянул руку, словно хотел проверить, не поддельные ли у меня синяки и царапины, не размажутся ли потеками краски. Я отшатнулся: от пальцев веяло жаром.
– С бывшей подружкой поругались.
– Тяжеленькая у нее рука.
– Ну ты-то всяко тяжелей. Земля не держит.
Артемьич опустил глаза, недоуменно хмыкнул.
– Ты тоже видишь? А я-то думал, мерещится.
Он поочередно вытащил ноги из ям. Ступни оказались необутыми, в рваных, пропыленных насквозь носках. Больше он не проваливался.
– Похоже, крепко тебя колдун загрузил, – заметил я.
– Так и есь. Все грехи за сто лет переложил. Если не больше. Будто у меня своих не хватало.
– Что делать-то теперь с ними будешь?
– Дак жить, – просто и спокойно ответил Артемьич. – Ты ведь живешь со своими, и ничего.
– Своя ноша не тянет, – отмахнулся я. – Замолю в старости.
– Так оно, конечно. Только ведь ты сегодня на себя еще и чужую повесил. Да как бы не тяжельше моей. – Он помолчал, явно что-то обдумывая, и вдруг предложил: – Давай заберу ее у тебя.
– Знаешь, Иван Артемьич, иди-ка ты на хрен с такими предложениями, – сказал я.
– Чего так сразу? – огорчился он. – Может, подумаешь минутку?
Я начал сатанеть. Мало мне было вурдалаков, еще и колдун нарисовался. С замашками не то духовника, не то психоаналитика.
– Отвали, пока по зубам не схлопотал.
– Понимаешь, чем расплачиваться придется, – протянул он, то ли сожалея о моей осмотрительности, то ли одобряя ее. – Ладно, больше предлагать не буду. Найду кого-нибудь посговорчивее.
– Правильно. Главное, ищи такого, чтоб щекотки не боялся.
– Спасибо за совет, Родя. Обязательно воспользуюсь. А сейчас уезжай. Да смотри не оборачивайся, – предостерег Чепилов почти с угрозой. – Худо будет.
Забравшись в машину, я решился-таки, перегнулся через дверцу и протянул руку для пожатия:
– Бывай, Иван Артемьич.
Он дернул головой, как отгоняющая слепня корова, заложил руки за спину и быстро зашагал в сторону фермы.
Нестерпимо хотелось посмотреть ему вслед. Хотя бы в зеркало заднего вида. Все происходило абсолютно неправильно. Человек, к которому я испытывал искреннюю симпатию, один из крайне редких небезразличных мне людей, уходил без прощания, словно чужой. Я уже почти убедил себя, что относиться всерьез к шуточкам деревенского пастуха, всем этим сказкам про колдунов и ведьм, – огромная глупость, когда за спиной послышался ритмичный звон бубенчиков. Потом к нему добавился возникший внезапно, но сразу очень громко звук гармошки, залихватский посвист и пьяные мужские крики, отдаленно напоминающие пение.
Шум приближался.
Может быть, мне стоило дождаться этой бесовской свадьбы, выяснить раз и навсегда, что никакого колдовства не существует, а после догнать Артемьича, встряхнуть хорошенько, чтоб вылетела из башки дурь, и сказать, какой он отличный мужик. Пригласить в гости вместе с теткой Татьяной. Рассказать про свою кособокую жизнь – откровенно, с кучей необязательных подробностей, как рассказывал он про свою. С Муркой познакомить. Может быть. Однако я до конца выдержал образ резкого парня, гульхантера с нервами из легированной стали. Прищурился, выпятил бетонный подбородок, отжал сцепление и грубым толчком включил первую передачу.
Из-под колес вырвались клубы белой пыли. Будто того и ждали.
Никаких чародейских следов на дороге, конечно же, не было.
Часть третья Они
Первая куча тряпья встретилась еще при входе в школьный хоздвор. Сверху она успела подсохнуть – тварь испарилась не менее часа назад. Неужели опоздал?
Второй послед сдохшего вурдалака обнаружился на недавно опиленном тополе и под ним. В развилке ветвей застряла драная кофта крупной ручной вязки, снизу лежали вельветовые джинсы и когда-то дорогие, но сейчас утратившие презентабельный вид кроссовки. Размер обуви был минимум сорок четвертый. Я представил силу существа, способного затащить здоровенного упыря на трехметровую высоту, чтобы там прикончить, и присвистнул. Не будь я уверен во взаимной ненависти Игнатьева и Мурки, решил бы, что тут поработала моя росомаха.
Третий след остался на обшитой листовым железом двери угольного склада. Мокрая спецовка дорожного рабочего, пробитая рыбацкой пешней. Здесь запашок еще держался. Под спецовкой валялись стоптанные кирзовые сапоги, по их расположению было видно, что погибель настигла упыря на бегу. Пешню наверняка метнули: прошив кровососа, она пробила еще и дверь, войдя до самой рукоятки.
Потом я разглядел и четвертый оттиск. Упырь пришел без одежды, поэтому от него осталась лишь бесформенная клякса на складской стене – словно бак помоев выплеснули. Приблизительный центр кляксы был обозначен дворницким ломом. Тяжелый лом, расщепив серые доски, наклонился: его плоский конец лежал на земле.
– Ни хрена себе мамаево побоище, – пробормотал я.
Еще два вурдалака избавились от вечного голода на лестнице, ведущей в тир. Судя по отметинам на кирпичных стенах, их зарубили топором. По крайней мере одного из них. Перепрыгивая через две ступеньки, я помчался вниз.
Последняя тварь, облаченная только в засаленную ночную рубашку, несомненная «маркитантка», – тощая, но с объемистым рыхлым пузом, была еще цела. Приколоченная гвоздями-двухсотками за плечи, запястья и щиколотки, она извивалась на лежаке для стрельбы. Над «маркитанткой» стоял задумчивый Игнатьев с молотком в правой руке и гвоздем в левой. Он напоминал ваятеля, намеренного последним мастерским ударом придать заурядной скульптуре неповторимость шедевра.
Рядом, и это было самым поразительным, сидела Мурка, смирная как дрессированная собачка. Увидев меня, она привстала и дружелюбно оскалилась.
– Салют, амигос. Это что здесь творится? – спросил я, стараясь ни голосом, ни жестом не выдать изумления.
– Привет, тезка, – ответил Игнатьев, показав в дежурной улыбке железные зубы. – Теперь-то уже ничего. А часок назад было ой как весело. Целый прайд ночных в гости притопал. Если бы не Мурка, быть мне съеденным.
– Что ж, добро пожаловать в клуб спасенных. Ежемесячные взносы сдавай мне, клубные значки разрешается не носить.
Подойдя к росомахе, я присел на корточки, осторожно похлопал по спине. Она боднула меня головой и отстранилась. Я встал.
– Когда вы с ней подружиться-то успели?