Я ногтями вцепилась в его руку, пытаясь освободиться от хватки коннетабля.
— Что, так и не поняла, что натворила? — стало трудно дышать, когда он сжал мое горло. Я тут же присмирела, перестав вырываться. — То-то же! В моей власти убить тебя или оставить в живых, ты и твоя жизнь целиком и полностью зависите от меня.
Хозяин отпустил меня, и, судорожно глотая ртом воздух, я сползла на пол. Но наказание на этом не закончилось. По приказу виконта двое слуг выволокли меня во двор к столбу и затянули на руках специальные петли.
Пот струйками катился по моей спине: я слишком хорошо знала, что творится у этого столба. Степень наказания зависела от провинности: иногда пара ударов розгами, иногда часовое истязание плоти кнутом и плетью. На моей памяти на столбе никто не умер, но до полусмерти одного паренька запороли: он пытался бежать, украв деньги заснувшего прямо в конюшне конюха.
Мои конвоиры сочувствующе взглянули на меня.
— Ты погромче кричи, пожалобнее, слезно прощения у господина норна проси, тогда меньше достанется, — посоветовал один из них.
Потом появился хозяин в сопровождении гостя; последний остался наблюдать в стороне, а виконт направился ко мне; поигрывая хлыстом.
Если бы с меня сняли одежду, было бы больнее, но и этого хватило, чтобы усвоить урок: всегда держи свои мысли при себе. Повезло, что Тиадей бил не со всей силы и по разным местам, а то бы я не отделалась синяками и парой царапин на руках.
Когда плеть впервые обожгла кожу, я вскрикнула и прикусила губу. Потом я лишь судорожно вздрагивала всем телом. Слюна приобрела солоноватый привкус: губу я прокусила. Наверное, следовало разрыдаться, но глаза, как назло, были сухи.
Отсчитав семь ударов и решив, что с меня достаточно, хозяин велел отвязать меня и обернулся к гостю:
— Вы довольны?
— А не мало будет? Она же оскорбила меня!
— Оскорбила и сейчас попросит прощения. На коленях. И поцелует ноги. Ну, зеленоглазка, я жду, а то добавлю парочку ударов. Она еще молодая, прошлой зимой себе взял, поэтому не стоит наказывать слишком сурово.
Морщась от боли, раздиравшей мою спину и плечи, я под пристальным взглядом виконта подошла к обиженной благородной сволочи, опустилась перед ним на колени, тут же измазавшись в грязи и навозе, и, пробормотав: 'Мой норн, прошу простить неразумную тварь', поцеловала его сапоги. Не знаю, как гостя, а хозяина мои извинения устроили, и он разрешил мне идти.
Проклятый норн, которого я облила вином, осклабился и пробормотал, так, чтобы слышала только я:
— То, что ты получила, подстилка, — только начало! Наемники умеют бить так, что никто следов и не заметит. Еще молить будешь, чтобы тебя просто всем скопом отымели. Коннетабль, шлюшка, ведь не всегда рядом будет.
Одарив его полным ненависти взглядом, я промолчала и заковыляла к крыльцу. Кажется, я нажила себе второго врага. После такого обещания в деревню страшно одной ходить. Да и не одной тоже. Он ведь прав, можно нанять наемников и остаться чистым перед законом. А те только рады будут развлечься.
В холле я столкнулась с Сарой, которая без лишних слов влепила мне вторую пощечину за сегодня и прошипела:
— На кухню, живо!
Кое-как отмывшись от крови и грязи, я сидела возле очага. Сердобольная хыра принесла мне чей-то балахон и согласилась постирать мою одежду. Отправить ее в свою комнату за чистой я не решалась: не хотелось, чтобы женщине влетело из-за меня. Она была лет на десять старше меня, тихая, задумчивая. На первый взгляд над ней никто не издевался: никаких порезов, ушибов, ссадин, только застарелый след от ожога на руке. Хыра хорошо готовила, поэтому ее взяли помощницей кухарки.
Шлепая босыми ногами по полу, подоткнув и без того короткий подол, она носила из колодца ведра с водой, заполняя лохань с моими вещами. Кожа загорелая, на ногах и руках огрубевшая; волосы косо обстрижены и собраны в хвостик обрывком бечевки.
Мне хотелось расспросить ее о жизни, но мешало присутствие кухарки, под чьим чутким руководством две другие хыры мыли посуду и до блеска драили котлы, кастрюли и сковородки.
Синяки напоминали о себе при малейшем движении, содранная кожа на предплечье, раздраженная водой, саднила так, что на глазах выступили слезы. Я не стала их сдерживать и молчаливо расплакалась, кляня свою судьбу. Сжавшись в комочек лицом к огню, я смотрела на языки пламени, пожиравшие поленья, и мечтала умереть. Это ведь несложно: пойти, задвинуть заглушку дымохода, засунуть голову в печь и просто ждать. В замке столько комнат, какая-нибудь да будет пустовать, получаса мне вполне хватит, может, даже меньше. И все кончится: унижение, стыд, боль…
На кухню вошла служанка, покосилась на меня — жалкое, наверное, зрелище — и свысока протянула:
— Вот дура-то! Ты совсем сбрендила, на кого руку подняла, ненормальная?! Что, до сих пор себя свободным человеком считаешь? Нет, вы только гляньте на нее: торха посмела вякнуть на норна! Никто не слышал, сильно она верещала, когда ее по спине и мягкому месту полосовали? Я наверху была, не видела, — похожа, она искренне сожалела о том, что пропустила мое истязание.
Со служанками у меня сложились неоднозначные отношения: одни мне сочувствовали, другие меня игнорировали, третьи поддерживали чисто рабочие отношения, а были такие, как Снель, которые меня презирали.
— Ну, так как, зеленоглазая, сильно ты вокруг столба с голым задом извивалась?
Снель подошла ко мне и, дернув, задрала край балахона.
— Что, так в постели хозяину нравишься, что он и не высек тебя толком? — недовольно пробурчала она. — Раз сидишь, то и зад цел. Неужели ни разу не ударил? Покажи-ка!
Я воспротивилась ее попытке приспустить мне нижнее белье, больно ударив по руке.
— Если я и вещь, Снель, то не твоя! — злость осушила глаза, отогнала мысли о самоубийстве. — Еще раз прикоснешься, выцарапаю глаза.
— Ишь, какая смелая! — служанка, тем не менее, предпочла отойти.
Я догадывалась об одной из причин, по которой Снель ко мне придиралась: ей не нравилась моя близость с хозяином. Будто бы мне это доставляло удовольствие! Да я бы с радостью уступила ей место в его постели, только от меня это не зависело. А еще я была красивее, чем Снель, а последняя — девушка крайне завистливая. Не могло не вызывать в ней глухую злобу и то, что Сара прощала мне мелкие оплошности, а с нее требовала по полной.
Налив себе вишневой настойки, Снель продолжала разглагольствовать на тему: 'Каждый человек должен знать свое место'. Неизвестно, сколько это бы еще продолжалось, если бы на кухню не вошла экономка.
— Так, это еще что такое? — недовольно сдвинула брови Сара, покосившись на опорожненную на треть бутылку. — Выпиваешь среди бела дня, когда в комнатах работы немерено? Метелку в зубы — и пыль сметать с мебели на третьем этаже! А ты, — она ткнула в меня пальцем, — переоденься и к хозяину в кабинет. Настоятельно советую поторопиться.
Кое-как преодолев пять лестничных пролетов, еле передвигая ноги (я ведь с утра верчусь, как белка в колесе), я заползла в свою комнатку, затеплила свечу (без нее в этом 'каменном мешке' ничего не видно) и нацепила на себя сменный наряд торхи. Мельком глянула на себя в кусочек зеркала, намертво закрепленный на стене, и слегка пригладила растрепанные волосы. На виске красовался пунцовый синяк, губа кровоточила, пряди спутались и торчали в разные стороны — та я еще красавица!
Путь на второй этаж занял у меня еще больше времени, чем подъем в башню на четвертый: мне не хотелось туда идти. Сняв на лестничной площадке обувь, чтобы не испачкать не смытыми остатками навоза ковры, которые мне бы и пришлось оттирать, я на цыпочках прошла через две проходные комнаты — курительную и ломберную, свернула налево и углубилась в личные покои виконта. Вот дверь его спальни, кабинет рядом.
Постучавшись, приготовилась принять мученическую смерть. Не стоило даже надеяться, что хозяин позвал меня, чтобы дать какое-то поручение.
— Входи, — его раздраженный тон развеял самые призрачные чаяния.
Потупившись, покорно сложив руки на животе, я переступила порог и опустилась на колени — все равно потребует это сделать. Глаза вперились в бардово-золотой ворс ковра, выхватив краешек растительного узора.
— Изображаешь покорность? — он подошел и вскинул мой подбородок, заставив посмотреть на себя. — Раскаянья я не вижу. Похоже, ты совсем не сожалеешь о случившемся. Наказание было слишком мягким? Зеленоглазка, я задал вопрос!
Я вздрогнула и испуганно взглянула на него, нервно облизнув губы: во второй руке норна была та самая плеть. Видимо, сейчас он изобьет меня повторно, без свидетелей и с большей жестокостью.
— Советую отвечать, когда я спрашиваю, — виконт больно запрокинул мне голову. — Ты хоть понимаешь, что ты натворила? Оскорбила моего гостя. В моем доме. В моем присутствии. Будучи моей торхой. Часть тени этого оскорбления ложится и на меня, как на твоего хозяина. Знаешь, что я должен был с тобой сделать?
Свист рассекаемого плетью воздуха заставил меня закрыть глаза. Но удара не последовало.
— Ты не имеешь права в чем-то упрекать, обвинять, а, тем более, оскорблять норна. Любого норна. За публичное оскорбление аверда тоже полагается наказание, — хозяин отпустил меня и начал расхаживать по комнате, поигрывая плетью. — Ты должна молчать, что бы они говорили и ни делали. Законом тебе дозволяется сопротивляться только в двух случаях: если кто-то из них попытается овладеть тобой силой или покалечить. Но и здесь ты должна позвать на помощь кого-то из моих людей. Тебе повезло, что ты не причинила Анафу никакого вреда, а то бы познакомилась с моим палачом. Кричала бы так, что в соседней деревне было слышно. И не факт, что после этого осталась бы торхой. Между прочим, — он остановился напротив меня, — за оскорбление торхой норна положено от десяти до сорока ударов плетью, а ты отделалась семью. К тому же их смягчала одежда, хотя пороть тебя следовало обнаженной. Цени мою доброту.
Я покорно поцеловала подставленную руку.
Сорок ударов плетью я бы не вынесла…
— Надеюсь, подобное больше не повторится?
— Да, хозяин, — прошептала я.
— Свободна!
Не веря, что так легко отделалась, я встала и, поклонившись, выскользнула за дверь.
Через неделю после моего наказания должен был состояться праздник в честь начала уборки урожая, я планировала пойти туда вместе со слугами, даже со дня на день хотела попросить разрешения у хозяина, но теперь, похоже, на моих походах на деревенский рынок и по другим служебным надобностям можно было поставить крест. А я-то так хотела побывать в городе, вернее, скажем иначе — мне периодически жизненно необходимо было бывать в городе. Да и на праздник хотелось: все там будут, а я останусь сидеть в своей башне, призраком бродить по замку. Даже виконт к себе не позовет: через два дня он куда-то уезжает, мельком обмолвился. А вдруг возьмет с собой, он ведь говорил, что торха должна повсюду следовать за хозяином.
Перестилая постель в спальне норна, тщательно смахивая пыль с мебели, меняя полотенца в ванной и доливая благовония (Сара выдавала их под личную ответственность, специальным нестираемым мелком ставила зарубку на сосуде, а потом строго проверяла, не поддалась ли служанка соблазну украсть немного для своих нужд), я думала, стоит ли вообще заводить разговор на тему праздника.
Хозяин не звал меня несколько дней, что-то писал ночами в своем кабинете. Один раз вроде бы желал со мной уединиться, но, видимо, мой изможденный вид отбил всякую охоту. Я была ему благодарна: спина болела, я одна-то спала с трудом. Много плакала, чувствовала себя разбитой, да еще эти ежемесячные мучения, на нервной почве пришедшие раньше срока…
Заслышав шаги, я вздрогнула, прижав к груди стопку полотенец.
Я не смогу, не умею я просить. Да и страшно. Может, и не стоит вовсе? Ничего, посижу в башне одна, подумаю о своей горестной жизни…
Снова встало перед глазами лицо матери, вспомнился дом… Если бы не война, я бы уже окончила школу, к свадьбе готовилась. Мы бы с Иахимом ели ягодное мороженое, любовались закатами. Он бы меня в первый раз поцеловал… Всего этого меня безжалостно лишили. Хорошо, хоть я не любила Иахима, просто привязалась, как к другу, а то бы точно наложила на себя руки.
Всхлипнув, я положила полотенца на место, наклонилась, поправляя баночки на полочках, проверила, до блеска ли оттерли ванную хыры.
Тоска, мертвой хваткой вцепившись в горло, не отпускала. Не выдержав, я села и, уткнувшись в бортик ванной, разрыдалась. Беззвучно, я привыкла, что здесь можно плакать только так, не привлекая внимания своими рыданиями.
Кевар, как я хочу обратно в Кевар! Я не желаю быть вещью, чьей-то игрушкой, я хочу к отцу, маме, подругам! Хочу стоять за прилавком в папиной лавке, щупать отрезы тканей, вдыхать их запах, хочу печь вместе с нашей кухаркой яблочно-ягодный пирог, хочу поехать с компанией друзей загород, покататься на лодке, посидеть среди высокой травы, намазывая на хлеб взбитый с малиной творог. Я хочу домой!!!
— Зеленоглазка? Лей? — при звуке его голоса я разрыдалась еще больше.
Что ему нужно от меня, зачем он меня мучает? Неужели в Арарге так мало женщин, что требуется похищать их у родных, надевать на них ошейники, унижать, принуждать быть ласковыми? Почему они не делают это с араргками, есть же, в конце концов, женщины, которые сделают за деньги все, что хочет мужчина. Я как-то видела одну такую, да и в городе были такие дома, в которые ходили, чтобы развлечься, а нам, девушкам, строго-настрого запрещали даже проходить мимо.
Зачем ему я????
— Что случилось?
Я вздрогнула, когда хозяин обнял меня и поднял на ноги. Потянулась за мешком с грязным бельем, чтобы откланяться и уйти, сбежать в прачечную, но виконт буквально выволок меня из ванной и усадил на кровать.
Нет, я не желаю, чтобы он успокаивал меня подобным образом!
Но виконт просто налил и протянул мне стакан воды:
— Выпей и успокойся. Что там у тебя случилось?
Вроде бы норн не сердится, вроде бы беспокоится. Но не обо мне — о своей игрушке, на меня ему наплевать.
— Ничего, хозяин, простите. Я сейчас быстро закончу уборку. Если угодно, я могу прийти позже, — сделав несколько глотков, я встала, прошла в ванную и тщательно вымыла стакан.
— Мне угодно знать, почему ты плакала. Кто-то тебя обидел?
Я отрицательно покачала головой.
Может, стоит спросить его о празднике? У него хорошее настроение, он может позволить…
— Хозяин, а можно мне… Наверное, мне отныне запрещено покидать стены замка? — упавшим голосом вымолвила я, заранее приготовившись к положительному ответу.
— Так вот в чем дело! — рассмеялся Тиадей и привлек меня к себе. — Хочешь вместе со всеми на праздник начала сбора урожая? Это очень хорошо, что ты понимаешь, что не достойна пойти туда и должна быть наказана.
Я кивнула, безропотно позволяя ослабить шнуровку платья. Ну да, столько дней воздержания… И ему, наверняка, абсолютно плевать на мои желания, на то, что у меня болит живот и что я только что постелила новые простыни. Надеюсь, ему хоть противно станет, когда он увидит, что со мной сегодня спать нельзя?
Но хозяин ограничился моей грудью и, запустив пальцы под бюстье, неожиданно произнес то, чего я не ожидала услышать:
— Я ведь могу и отпустить тебя. А, зеленоглазка, ты очень хочешь на праздник? Попроси!
Виконт отпустил меня и, отойдя, сел в кресло.
Поправив сползшее белье и заново зашнуровать платье (теперь я знала, почему для него был выбран именно такой фасон: все для удобства и услаждения хозяина), я подошла к Тиадею, опустилась перед ним на колени и прикоснулась губами к руке:
— Хозяин, смиренно прошу Вас отпустить меня. Обещаю не делать ничего, что могло бы опорочить Ваше имя.
Теплая ладонь легла мне на макушку:
— Я отпускаю тебя, Лей.
Не веря своему счастью, я подняла на него глаза: нет, не шутит.
— А из-за чего же ты все же плакала? — он усадил меня к себе на колени. — Из-за праздника?
— Нет, — раз уж обещала быть честной, придется сказать. — Я вспоминала родину.
— Ну да, ты еще совсем ребенок… Со временем пройдет, привыкнешь. Поверь, тебе могло быть намного хуже.
Я знала. Попади я к Шоанезу, не дожила бы до этого лета. А так не хыра, а единственная торха в доме, да и хозяин не зверь, на праздник, вот, отпустил…
— Держи-ка! — не снимая меня с колен, норн извлек из кошелька на поясе несколько серебряных монет и вложил в мою ладонь. — Купи себе что-нибудь, отвлекись. У тебя когда день рождения?
— Осенью, — я крепко сжала монетки, будто боясь, что их отнимут.
— Будешь хорошо себя вести, получишь цейх. А теперь иди, работай.
Виконт мягко подтолкнул меня, я встала, еще раз поклонилась, поблагодарила за доброту и, прихватив узелок с грязным бельем, ушла.
Хозяин уехал, и моя жизнь перестала чем-либо отличаться от жизни служанок. Помню, впервые попав в их среду, я полагала, что меня постараются от них изолировать, всячески подчеркнуть разницу нашего положения, но нет. Так же, как они, по утрам я выслушивала инструкции Сары, получала совместные задания, ела и пила вместе со всеми, вот, даже на праздник пойду.
Праздник начала сбора урожая выпал на субботу. Уже накануне никто из нас толком не работал, так что хырам пришлось взять на себя дополнительные обязанности, чтобы замок сиял чистотой. Экономка смотрела на все спустя рукава, а в пятницу вечером и вовсе, довольная и счастливая, упорхнула на третий этаж, прихватив с собой бутылку вина из хозяйского погреба. Разумеется, в восемь часов утра, когда все мы, наряженные, предвкушающие веселье, собрались на кухне, Сара не появилась. По идее, она должна была спуститься сюда еще полчаса назад, но, видимо, видела сладкие сны в чьей-то уютной компании. Девушки, хихикая, делали ставки, кому же предназначалась бутылка вина, большинство склонялось к тому, что управляющему: маг не стал бы заводить отношения с экономкой. Странно, но никто еще ни разу не подловил ее. Или просто не считал нужным делиться пикантными подробностями в моем присутствии.