Я должна к этому добавить, как уже писала, что больная монахиня, о которой я упоминала, находится в таком состоянии, что, мы думаем, она уже на пороге смерти; и тогда я должна буду отдать оставшиеся деньги Мадонне немедленно, чтобы она смогла приготовить все необходимое к похоронам.
В руках я держу сейчас агатовые четки, которые Вы дали мне, возлюбленный господин отец; они слишком роскошные для меня и, может быть, лучше подошли бы моей невестке. Позвольте мне вернуть четки, если окажется, что та хочет их получить, а взамен пришлите мне несколько скуди текущие расходы, и, если будет на то воля Божья я наберу всю нужную сумму, после чего уже не буду обузой для Вас, возлюбленный господин отец, а именно это и беспокоит меня сильнее всего. Потому что, на самом деле, у меня нет никого, и я не хотела бы иметь никого, к кому могу обратиться, кроме Вас и моей верной сестры Луизы, которая так хлопочет, чтобы помочь мне - но, в конце концов, мы все зависим друг от друга, потому что в одиночестве теряем силы, столь часто требуемые от нас обстоятельствами. Благословен будь Господь, Который никогда не устает заботиться о нас; к Его любви я обращаюсь с молитвой о Вас, возлюбленный господин отец, чтобы Вы простили меня, если я слишком докучаю Вам, в надежде, что Сам Бог вознаградит Вас за все доброе, что Вы сделали для нас и продолжаете делать, и я благодарю Вас за это от всего сердца и умоляю извинить меня, если найдете здесь ошибки, потому что у меня не осталось времени, чтобы перечитать столь долгую жалобу.
Писано в Сан-Маттео, ноября, 22-го дня, в год 1629-й от Рождества Христова.
Самая любящая дочь,
Сестра Мария Челесте
«Приветствую тебя, Мария, благословенная, несущая в себе Господа. Благословенны дела твои среди женщин, и благословен плод твоего чрева, Иисус.
Святая Мария, Матерь Божья, молись за нас, грешных, сейчас и в час нашей смерти».
Для сосредоточенного повторения францисканского Венца Розария - семьдесят три «Приветствую тебя, Мария», шесть «Отче наш», медитативные размышления о «Радостной Тайне» - бедной клариссе вовсе не требовались агатовые четки. Простые деревянные звенья прекрасно соответствовали задаче, годились для этого даже нанизанные на нить твердые, высушенные розовые бутоны.
«Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя и на земле, как на небесах.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь и прости нам грехи наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого».
Галилей прислал дочери необходимые деньги немедленно. А в начале декабря Сестилия подарила Винченцо сына - третьего и последнего Галилео Галилея.
Часть 3 В Риме XVII «В поисках бессмертной славы»
К тому времени, когда Галилей закончил писать книгу о двух системах мироздания, в самом конце декабря 1629 г., у него установились особо теплые отношения с дочерью. Оставаясь для сестры Марии Челесте источником любви и финансовой помощи, а также благодарным объектом ее заботы и трудов, он теперь начал отдавать должное ее незаурядному уму. А она, обретшая большую смелость - благодаря тому, что недавно помогала отцу переписывать рукопись, или в силу возраста, ведь ей уже было почти тридцать, - стала проявлять гораздо более заметную уверенность и откровенность в общении с отцом. Вскоре их взаимная привязанность окрепла, зависимость друг от друга стала такой сильной, какой ни один из них не мог ранее ожидать.
Переехав в отдельную келью, сестра Мария Челесте сочла ее достаточно просторной, чтобы приглашать нескольких сестер для совместного послеполуденного шитья. Однако единственное маленькое и высоко расположенное окно давало мало света, поэтому она спросила Галилея, нельзя ли прислать ему оконную раму для переделки: ее следовало починить и перетянуть новым пропитанным воском, льняным полотном. «Не сомневаюсь в Вашей готовности помочь в этом деле, - писала она отцу, - но меня смущает, что это работа скорее для плотника, чем для философа».
Галилей также неоднократно чинил капризные монастырские часы. Один раз он наладил их, когда механизм испортился и перестал правильно воспроизводить церковную мелодию, пробуждавшую сестер к полуночной службе. В другой раз он устранял другую поломку. «Винченцо возился с нашими часами несколько дней подряд, но теперь они звучат еще хуже, чем прежде, - писала дочь Галилею 21 января 1630 г. - Что касается меня, я полагаю, причина неисправности в шнуре, который слишком стар и не может из-за этого скользить, как положено. Но поскольку сама я не могу все наладить, то вынуждена обращаться к Вам, чтобы Вы сами во всем разобрались и исправили. Вероятно, настоящая проблема во мне - ведь я не знаю механизмов и потому могла неправильно расположить противовесы; мне кажется, они сейчас не там, где надо; в любом случае, я заклинаю Вас прислать их назад как можно скорее, потому что в противном случае монахини мне просто житья не дадут».
Брат Галилея Микеланджело приобрел в Германии переносные монастырские часы, примерно в два фута высотой. Как и все механические устройства той эпохи, они были не намного совершеннее солнечных часов, зато могли вести учет времени в темноте и в дождливую погоду, а кроме того, громко отбивали каждый час.
В XVII веке итальянцы считали часы от одного до двадцати четырех начиная с заката, так что, когда сестра Мария Челесте сообщала отцу, что «пишет в седьмом часу, она имела в виду, что работает глубокой ночью, а когда она писала, что заболевшая монахиня скончалась «в воскресенье, в четырнадцатом часу», это означает примерно половину шестого утра.
«Часы столько раз путешествовали туда-сюда, но теперь работают отлично, - делится своей радостью сестра Мария Челесте в благодарственном письме от 19 февраля. - Виной всех повреждений была я сама, поскольку неправильно обращалась с ними; я посылала их Вам в крытой корзине, завернутыми в полотенце, но с тех пор ни тот, ни другой предмет не видела; если Вы случайно найдете их где-нибудь в доме, господин отец, пожалуйста, верните их»[51].
Исполнив эти поручения, Галилей погрузился в хлопоты, связанные с подготовкой к публикации его новой книги. Поскольку князь Чези собирался издать «Диалоги» в Риме, необходимо было получить одобрение цензуры именно в Вечном городе, несмотря на то что автор жил во Флоренции. Галилей, которому было уже шестьдесят шесть лет, собирался лично доставить рукопись соответствующим властям в Ватикане. Но Рим был далеким краем, и старик побоялся рисковать здоровьем, отправляясь в путешествие за двести миль от дома ветреной и холодной зимой, и решил дождаться весны.
В феврале папа Урбан VIII неожиданно прислал ученому официальное приветствие, в котором упоминались «его честная жизнь и высокая мораль, а также другие достойные хвалы добродетели, такие как стойкость и мужество». После этого вступления Урбан даровал Галилею пребенду в Пизе - нечто похожее на предоставленный ранее пост каноника в Брешии, который перешел от одного Винченцо к другому, а затем и вовсе ушел из семьи Галилея, с тем лишь отличием, что пребенда давалась без всяких обязательств. Однако вместо того, чтобы сразу принять ее, Галилей попытался добиться возвращения поста в Брешии, поскольку тот человек, которого избрали в обход его племянника Винченцо, умер; на этот раз Галилей хлопотал за своего малолетнего внука.
«Не думаю, что будет возможно выхлопотать сей пост для младенца, не представив аргументов, которые было бы трудно опровергнуть»[52], - писал ему в ответ старый друг Бенедетто Кастелли. (Примерно после года разнообразных маневров Галилей сам занял пост каноника Брешии и одновременно каноника Пизы - что по совокупности приносило ему сотню скуди в год. И хотя эти должности не требовали ношения церковного облачения или перемены образа жизни, епископ Флоренции торжественно провел обряд выстрижения тонзуры, обозначающий вступление в духовный сан.)
В середине марта мысли Галилея вновь обратились к Риму и неизбежному отъезду для получения разрешения на издание «Диалогов». Характерное для Галилея рвение ради интересов науки в этот период вызвало немалую озабоченность сестры Марии Челесте. «Я бы не хотела, чтобы в поисках бессмертной славы, - тревожилась она в апрельском письме, - Вы укоротили свою жизнь; жизнь, которая столь драгоценна и священна для Ваших детей, в частности для меня. Потому что, как я всегда заверяла Вас на протяжении прежних лет, господин отец, я слишком дорожу ей, превосходя всех остальных в любви к Вам».
Утром 15 апреля Галилей собрал всю семью, включая Винченцо и вновь беременную Сестилию, в монастырской приемной, возле решетки, отделявшей мирян от монахинь, чтобы попрощаться. 3 мая он прибыл в посольство Тосканы в Риме, где провел следующие два месяца в качестве гостя посла Франческо Никколини и его очаровательной жены Катерины. Галилей не только наслаждался их гостеприимством, но и воспользовался их связями в Ватикане: супруга посла приходилась кузиной отцу-доминиканцу Николо Риккарди, который выдавал в Риме разрешения на издание книг. Формально папа Урбан, как епископ Рима, сам возглавлял эту сферу деятельности, как и все другие церковные дела, имеющие отношение к городу. Но поскольку диоцезом папы был в то же время весь мир, он передал большую часть своих местных полномочий кардиналу, а цензурирование книг - правителю Священного Дворца. Отец Риккарди был обладателем этого важного титула, хотя его кузены в посольстве за глаза называли его «Отец Монстр» - прозвище, которое он заслужил от короля Испании Филиппа III, пораженного его огромными габаритами и обширным умом.
В середине марта мысли Галилея вновь обратились к Риму и неизбежному отъезду для получения разрешения на издание «Диалогов». Характерное для Галилея рвение ради интересов науки в этот период вызвало немалую озабоченность сестры Марии Челесте. «Я бы не хотела, чтобы в поисках бессмертной славы, - тревожилась она в апрельском письме, - Вы укоротили свою жизнь; жизнь, которая столь драгоценна и священна для Ваших детей, в частности для меня. Потому что, как я всегда заверяла Вас на протяжении прежних лет, господин отец, я слишком дорожу ей, превосходя всех остальных в любви к Вам».
Утром 15 апреля Галилей собрал всю семью, включая Винченцо и вновь беременную Сестилию, в монастырской приемной, возле решетки, отделявшей мирян от монахинь, чтобы попрощаться. 3 мая он прибыл в посольство Тосканы в Риме, где провел следующие два месяца в качестве гостя посла Франческо Никколини и его очаровательной жены Катерины. Галилей не только наслаждался их гостеприимством, но и воспользовался их связями в Ватикане: супруга посла приходилась кузиной отцу-доминиканцу Николо Риккарди, который выдавал в Риме разрешения на издание книг. Формально папа Урбан, как епископ Рима, сам возглавлял эту сферу деятельности, как и все другие церковные дела, имеющие отношение к городу. Но поскольку диоцезом папы был в то же время весь мир, он передал большую часть своих местных полномочий кардиналу, а цензурирование книг - правителю Священного Дворца. Отец Риккарди был обладателем этого важного титула, хотя его кузены в посольстве за глаза называли его «Отец Монстр» - прозвище, которое он заслужил от короля Испании Филиппа III, пораженного его огромными габаритами и обширным умом.
Галилей не смог бы отыскать более благосклонного судью, чем отец Риккарди. Этот человек происходил из флорентийской семьи, тесно связанной с родом Медичи; он восторженно приветствовал появление предыдущей работы Галилея - «Оценщика». «Помимо того, что я не нахожу здесь ничего оскорбительного для морали, - утверждал отец Риккарди в рецензии на рукопись "Оценщика" в 1623 г., - ничего такого, что противоречило бы сверхъестественной истине нашей веры, я обнаружил в этом труде так много замечательных рассуждений о натурфилософии, что уверен: наш век будет прославлен в будущих веках не только как наследник трудов прежних философов, но и как тот, что открыл многие тайны природы, которые никто в прошлом раскрыть не сумел, и все это благодаря глубоким и серьезным размышлениям сего автора; и я счастлив, что рожден в одно время с ним, - когда золото истины более не свалено в груду на плавильном дворе, но когда оно очищено и оценено по достоинству, взвешено на тонких весах».
Посол Никколини тем не менее довольно мрачно оценивал реальные перспективы издания «Диалогов». Он послал сообщение великому герцогу во Флоренцию, докладывая о своих тревогах, поскольку у Галилея имелись многочисленные и громкоголосые враги, в частности среди иезуитов, уже выступавшие с критикой и самой новой книги, и ее автора. Весьма достоверные слухи бродили по Риму, люди пересказывали друг другу, как именно приливы объясняются в работе Галилея через движение Земли. Богословы, естественно, хмурились, когда слышали об этом.
Отец Риккарди прочитал книгу сам. Он также привлек брата-доминиканца, который считался специалистом в области математики, для проверки текста и составления доклада, который велено было представить ему лично. Тем временем Галилей способствовал началу переписки между своей старшей дочерью и его гостеприимной хозяйкой Катериной Риккарди-Никколини, поскольку надеялся, что супруга посла сможет стать покровительницей монахинь, проживающих в Сан-Маттео.
В конце мая сестра Мария Челесте писала:
«Мать-настоятельница посылает Вам, достославный господин отец, свои приветы и наилучшие пожелания и напоминает о том, что говорила Вам лично: если Вам представится случай в Риме выхлопотать какую-либо милость для монастыря, воспользуйтесь им во славу Божию и для нашего облегчения; хотя я и должна добавить, что мне представляется чрезмерным просить об этом людей, проживающих так далеко, поскольку оные, если захотят совершить доброе дело, всегда могут выбрать для этого собственных соседей или земляков. Тем не менее я знаю, что и Вы знаете, господин отец, благодаря прожитым Вами годам, как найти подходящий момент для успешного осуществления Ваших намерений; и в силу этого я искренне поддерживаю Вас в этом предприятии, потому что мы и в самом деле, находимся в жестокой нужде и, если бы не оказываемая нам помощь, которая поступила в виде нескольких дарованных монастырю сумм, оказались бы перед серьезным риском умереть от голода»
За все восемь недель, проведенных Галилеем в Риме, папа Урбан предоставил ему лишь одну благожелательную аудиенцию. Его Святейшество был необычайно занят. За прошедшие годы он с головой погрузился в запутанные и сложные дела папской канцелярии, политические махинации, связанные с ходом Тридцатилетней войны. То, что начиналось как битва между немецкими католиками и немецкими протестантами, постепенно вовлекло в свою смертельную воронку правителей из многих стран, включая Францию, Испанию, Португалию, Данию, Швецию, Польшу, Трансильванию и Турцию, - все они внесли свой вклад в удобрение немецкой почвы кровью и плотью своих подданных. К 1630 г. движущей силой военных действий служил целый клубок причин, и лишь немногие из них имели отношение к религиозной сфере: в частности, это была борьба между католическими королевскими семьями Франции и Испании за контроль над католическим троном Священной Римской империи в Германии. Папа, как глава всех католиков, теоретически должен был прилагать колоссальные усилия, чтобы объединить испанских Габсбургов и французских Бурбонов. Но вместо этого Урбан, который в самом начале своей духовной карьеры служил папским легатом во Франции (там ему довелось крестить новорожденного Людовика XIII), теперь вступил в союз с королем Людовиком и кардиналом Ришелье. За последние годы Урбан стал все больше опасаться испанских шпионов в Ватикане; он жаловался, что даже шепотом не может говорить, чтобы его не подслушали. Перипетии войны так сильно тревожили понтифика, что тот лишился сна и однажды даже приказал перебить всех птиц у себя в саду, потому что его раздражали их ночные трели.
Словно ему мало было Тридцатилетней войны, Урбан ввязался еще и в так называемую войну за Мантуанское наследство, разразившуюся на севере Италии в 1627 г. В стратегически важном Мантуанском герцогстве, что в Ломбардии, престарелый герцог и его брат умерли почти одновременно, не оставив наследников мужского пола[53]. В1625 г. умирающий герцог официально назначил преемником своего французского родственника в надежде сохранить собственность в семье, но вокруг Мантуи вспыхнул кровавый спор, отражавший общее напряжение в отношениях между Францией и Испанией и сильно повлиявший на положение дел в Италии, поскольку обе стороны искали плацдарм для опоры. Урбан оказал военную поддержку Мантуе и нажил новых врагов среди граждан Рима, обложив тех дополнительным налогом, необходимым для сбора денег на военные нужды и выплаты жалованья наемникам: семи тысячам пехотинцев и восьми сотням кавалеристов.
Тем временем австрийские Габсбурги ввели войска в район Мантуи, невольно применив еще и биологическое оружие: солдаты перенесли через Альпы в Италию не только мушкетный огонь, но и бубонную чуму. В надежде защитить горожан от этой угрозы Урбан каждое воскресенье пересекал Рим, чтобы отслужить мессу в церкви Санта-Мария-Маджоре перед особо почитаемым образом Мадонны, совершившим в VI веке чудо, оградив город от чумы.
Балдахин, изготовленный Бернини специально для папы Урбана VIII.
Национальная библиотека, Флоренция
В дополнение ко всем горестям Урбана весной 1630 г, астролог предсказал его собственную раннюю кончину. Суеверный понтифик сначала отмстил незадачливому астрологу, заключив того в темницу, а затем издал жестокий указ, запрещающий предсказание смерти папы и членов его семьи, вплоть до третьей степени родства. Постоянная забота Урбана о мужчинах из клана Барберини находила выражение в непрерывном потоке продвижений всех родственников и назначении им пенсионов. Папа буквально вынудил своего брата Антонио, монаха-капуцина, оставить простую благочестивую жизнь в обители и принять в 1624 г. сан кардинала и пост при папском дворе. Позднее, в 1628 г., он сделал кардиналом и своего племянника Антонио, хотя юноше было тогда лишь девятнадцать лет. Урбан избрал среднего из трех племянников, Таддео, на роль продолжателя рода Барберини, подобрав ему жену из семейства римской землевладельческой знати.Однако в то же время Урбан не переставал упражнять свой разум, он писал и публиковал произведения в жанре эпической поэзии. Папа осуществил реформу Бревиария - повседневного сборника молитв, служб, гимнов, житий святых и поучительных отрывков из Библий, принятого в монашеской среде, - добавив в него, в частности, гимны собственного сочинения в честь канонизированных им святых. А затем, желая довести уже существующие, в основном древние, гимны из старого бревиария до своих высоких стандартов, Урбан назначил группу образованных иезуитов для обработки текстов в соответствии с правилами современной грамматики и метрики.