Однако в то же время Урбан не переставал упражнять свой разум, он писал и публиковал произведения в жанре эпической поэзии. Папа осуществил реформу Бревиария - повседневного сборника молитв, служб, гимнов, житий святых и поучительных отрывков из Библий, принятого в монашеской среде, - добавив в него, в частности, гимны собственного сочинения в честь канонизированных им святых. А затем, желая довести уже существующие, в основном древние, гимны из старого бревиария до своих высоких стандартов, Урбан назначил группу образованных иезуитов для обработки текстов в соответствии с правилами современной грамматики и метрики.
Он приложил усилия, чтобы обессмертить свое имя строительством Святого Петра в базилике Ватикана. В 1624 г., вскоре после избрания, Урбан дал распоряжение скульптуру Джоано Лоренцо Бернини построить baldacchino (арку над алтарем), в котором разрешалось находиться только папе. К1630 г., когда Галилей прибыл в Рим, гигантский балдахин уже возвышался внутри церкви, опираясь на четыре краеугольных куска мрамора, каждый из которых был с двух сторон украшен фамильным гербом Барберини - тремя пчелами. Сооружение поддерживали четыре колонны спиралевидной формы, 95 футов высотой, а над ними располагалась тяжелая пышная конструкция, увенчанная золотым крестом и группой резных ангелов. Бронзовые колонны несли на себе балки из Пантеона - гигантской античной постройки, пережившей захват Рима варварами в V веке. Когда Урбан приказал ободрать почитаемый всеми Пантеон, чтобы воздвигнуть собственный монумент, разъяренные римляне злословили, обыгрывая его имя: «Что не смогли сделать варвары, то довершил Барберини»[54].
Повсюду в Риме Галилей мог обнаружить свидетельства масштабных и амбициозных проектов Урбана. И хотя тосканский философ по-прежнему оставался в фаворе у папы - о чем свидетельствовали только что полученный им пост каноника и предоставление дополнительного дохода, - он уже не мог ожидать той же степени личной близости и открытости контактов, которые были его привилегией в прошлом. Галилей, впрочем, не имел причин считать это проявлением пренебрежения или неуважения по отношению к себе, особенно после приглашения на обед в качестве почетного гостя в дом к племяннику-кардиналу или после того, как отец Риккарди обсуждал подробности его «Диалогов» во время частной беседы с Его Святейшеством.
16 июня Галилей узнал, что «Диалоги» благополучно прошли цензуру. Через несколько дней отец Риккарди поставил на рукописи свою резолюцию, предоставляя Галилею предварительное разрешение на публикацию с условием, что тот обещает внести в текст некоторые исправления. Например, папе не понравилось название, поскольку в нем упоминался такой природный феномен, как приливы. Галилею предложили выбрать нечто более математическое или гипотетическое. Кроме того, предисловие и заключение должны были подтверждать признанную папой философию науки, которая объясняла сложность Природы мистическим всемогуществом Господа. В любом случае переговоры с печатниками об издании «Диалогов» можно было начинать.
Удовлетворенный Галилей поспешил в конце июня покинуть Вечный город, прежде чем подцепит чуму или у него начнется приступ малярии, спровоцированный летней жарой. Он обещал отцу Риккарди, что внесет все необходимые исправления дома, в Беллосгвардо, а осенью привезет в Рим новый вариант книги.
«Будь на дворе иное время года, я остался бы до выпуска книги, - объяснял он в письме своему генуэзскому другу, - или передал рукопись князю Чези, который проследил бы за всем от моего имени; но князь был болен и, что еще хуже, как я теперь понимаю, уже тогда находился на пороге смерти»[55].
В самом деле, добрый князь Чези скончался 1 августа, в возрасте 45 лет, от заболевания желчного пузыря. С его смертью практически закончила свое существование Академия-деи-Линчеи, а Галилей понял, что теперь ему придется самостоятельно заняться всеми делами, связанными с изданием «Диалогов». Он надеялся избежать многократных поездок в Рим и обратно, а потому счел за благо получить разрешение на публикацию у местных властей в Тоскане.
Однако прежде, чем он начал осуществление этого плана, до Милана и Турина докатилась смертоносная чума, которая весь следующий год медленно распространялась на юг, в сторону Флоренции. Вскоре перепуганные итальянцы по обе стороны реки Арно начали хоронить первые жертвы эпидемии, и умерших становилось все больше и больше. В числе первых в Беллосгвардо умер один из ремесленников, работавших у Галилея, стеклодув; на коже его выступили черные пятна, а в паху и подмышками вздулись гнойные бубоны.
XVIII «Поскольку Господь наказует нас такими розгами»
Возлюбленный господин отец! Я крайне встревожена и обеспокоена, воображая, какое огорчение должна была причинить Вам внезапная смерть Вашего несчастного работника. Я полагаю, что Вы воспользуетесь всеми мерами предосторожности, чтобы защититься от сей опасности, и я страстно умоляю Вас приложить все силы в этом направлении; я, кроме того , знаю, что Вы страдаете болезнями, сопоставимыми степени угрозы с нынешней угрозой, вот почему я обещаю не слишком печалить Вас рассуждениями о недугах. Но при всем уважении и дочерней привязанности я заклинаю Вас добыть самое лучшее лекарство, каковым является милость благословенного Господа, даруемая через покаяние и сокрушение сердечное. Это, без сомнения, самый ценный медикамент не только для души, но и для тела: потому что если считается, что жить счастливо - значит получить непременное условие, чтобы избежать заразной болезни, то разве не является величайшим счастьем, которое мы можем обрести в жизни, радость, даруемая чистым и спокойным сознанием?
Совершенно определенно, что когда мы обладаем этим сокровищем, то не боимся ни опасности, ни смерти; а поскольку Господь наказует нас такими розгами, мы пытаемся, с Его помощью, пребывать в готовности переносить удары столь могущественной руки, которая, великодушно даровав нам настоящую жизнь, сохраняет за собой власть лишить нас ее в любой момент и по любой причине.
Прошу Вас, господин отец, примите эти слова, предложенные от преисполненного любовью сердца, и помните о том положении, в котором, по Божьей милости, я нахожусь, потому что стремлюсь войти в иную жизнь, так как каждый день я вижу, какой суетной и жалкой является эта: в смерти я прекращу грешить против благословенного Бога и очень надеюсь, что смогу там молиться еще усерднее за Вас, возлюбленный господин отец. Я не знаю, возможно, это мое делание слишком эгоистично. Я молю Господа, который все видит, обеспечить Вам Его сострадание, которое я не умею правильно испросить по своему невежеству, и даровать Вам ист инное утешение.
Все мы здесь находимся в добром здравии, кроме сестры Виоланты, которая потихоньку угасает; и хотя мы обременены скудостью и нищетой, кои стали нашим повседневным жребием, но все же нам не приходится страдать телесно благодаря помощи Божьей.
Я очень хочу знать, получили ли Вы ответ из Рима касательно пожертвований, которые просили для нас.
Синьор Корсо [брат сестры Джулии] прислал нам шелка, и мы с сестрой Арканжелой получили свою долю.
Я пишу Вам в седьмом часу и прошу извинить меня, если сделала ошибки, потому что днем я и часа не могу найти для себя; ведь в дополнение ко всем прочим обязанностям я теперь должна учить грегорианскому хоралу девочек, а по распоряжению Мадонны отвечаю и за ежедневное руководство хором: сие стало для меня весьма затруднительным, ибо я плохо знаю латинский язык. Конечно, эти занятия мне очень нравятся, если бы только не приходилось работать без остановки; однако в этом есть и свои преимущества: я и четверти часа не сижу теперь в праздности. Кроме того, мне нужно спать, чтобы голова оставалась ясной. Если бы Вы научили меня секрету, известному Вам, возлюбленный господин отец, как можно спать так мало, я была бы очень благодарна, ибо семь часов сна кажутся мне слишком большой потерей времени.
Не буду больше ничего говорить, чтобы не утомлять Вас, добавлю лишь, что посылаю Вам привет и любовь от себя и наших обычных друзей
Писано в Сан-Маттео, октября, 18-го дня, в год 1630-й от Рождества Христова.
Горячо любящая дочь,
Сестра Мария Челесте
Маленькая корзинка, которую я Вам недавно присылала с выпечкой, принадлежит не мне, а потому я хотела бы получить ее назад.
Горячо любящая дочь,
Сестра Мария Челесте
Маленькая корзинка, которую я Вам недавно присылала с выпечкой, принадлежит не мне, а потому я хотела бы получить ее назад.
Советы сестры Марии Челесте молиться и каяться перед лицом чумы вполне соответствовали распространенным взглядам той эпохи. Молитвы добавлялись непременно к большинству доступных способов лечения, включавших кровопускание, прикладывание к вискам и запястьям кристаллов мышьяка, а к сердцу - маленького мешочка с драгоценными камнями; мази в то время изготовлялись из экскрементов животных, смешанных с горчицей, толченым стеклом, скипидаром, ядовитым плющом и луком. Ценность исповеди и покаяния обретала новые высоты в моменты эпидемий, ведь если чума поражала человека, у жертвы зачастую уже не оставалось времени на последнее причастие.
Первым симптомом обычно было вздутие лимфатических узлов подмышками или в паху. Эти большие, болезненные, заполненные гноем шишки, называемые бубонами, и дали болезни название «бубонной чумы». Разного размера, от ядрышка миндаля до апельсина, они становились главным объектом внимания докторов, взгляды которых расходились: одни признавали необходимым прижигать бубоны раскаленным железом или золотом, а затем покрывать рану капустными листьями; другие врачи предпочитали вырезать бубоны острым лезвием, они отсасывали кровь, а потом прикладывали с каждой стороны по три пиявки, прижимая их сверху расчлененным голубем или еще бьющимся в конвульсиях разрезанным петухом. Если их не трогать, бубоны росли день ото дня, пока не лопались сами, вызывая мучения, непереносимые на пороге смерти.
Поскольку лишь немногие из заразившихся чумой имели шанс выжить, появление бубонов становилось практически смертным приговором. Температура резко поднималась на первой же стадии заболевания, в течение считанных часов; лихорадка сопровождалась рвотой, болью во всем теле - казалось, что оно горит в огне или в него вонзают множество иголок; у больного начинался бред. Вскоре на коже появлялись волдыри и темные пятна, вызванные подкожными кровоизлияниями. Смерть наступала через неделю, если только болезнь не проникала в легкие, в таком случае больной кашлял с кровью, изо рта шла пена, и жертва погибала за два-три дня - успев, однако, за это время заразить окружающих через мельчайшие капли, разлетавшиеся по воздуху и вдыхаемые ничего не подозревающими людьми.
Чума распространялась со скоростью пожара. Заразиться можно было также через одежду или другие вещи больного. Когда болезнь настигала одного члена семьи, обычно за ним следовали и остальные, и вскоре все оказывались захороненными в полях, как предписывал закон Флоренции, запрещавший приносить тела погибших от чумы на церковные дворы.
Итальянцы знали чуму как старинного врага, периодически отступавшего, но никогда не побежденного. Во время самой страшной эпидемии, с 1346 по 1349 г - как считается, погибло 25 миллионов человек, примерно треть тогдашнего населения Европы, Северной Африки и Ближнего Востока.
«О, счастливые поколения, - восклицал поэт Франческо Петрарка, когда Черная Смерть разлучила его с возлюбленной Лаурой, - те, кому не придется пережить такое бездонное горе, кто сочтет наши свидетельства баснословными преувеличениями»[56].
После пандемии XIV века чума каждые несколько лет возвращалась то в один, то в другой регион, по какой-то непонятной прихоти, словно настойчивое напоминание о муках ада.
К началу XVII века европейцы накопили немалый опыт, чтобы понять: скопление мертвых крыс на улицах и в домах является предвестником болезни. Однако причины ее распространения оставались загадочными. Люди продолжали винить в чуме болотные миазмы, полнолуние, расположение планет, голод, рок, нищих, проституток или евреев. За двести лет до открытия бактериальной природы заболевания никто не осознавал, что причиной чумы являются микробы, которые живут на вездесущих черных крысах2. Когда умирала больная крыса, проголодавшиеся блохи, ранее обитавшие на ней, перескакивали на других животных или на оказавшихся поблизости людей. Поглощая зараженную кровь, блохи переносили болезнь, внедряя ее в организм при следующем укусе. Возбудители чумы быстро размножались в крови нового носителя, и процесс развивался, пока инфекция не захватывала все тело, затрагивая жизненно важные органы, вызывая повреждение почек, сердца, геморрагию кровеносных сосудов и смерть в результате септического шока. (Ранее мы упоминали о том, как Галилей, рассматривая блоху под микроскопом, назвал ее «совершенно чудовищной», что справедливо отражает не только ее внешнее уродство, но и смертоносную сущность, хотя сам ученый, разумеется не имел понятия о роли крошечного существа в распространении чумы.)
А пока крысы беспрепятственно разносили повсюду чуму (в том числе и в трюмах кораблей), люди прятались по домам - от страха и в силу общественных установлений, ограничивавших передвижение граждан. Дож Венеции ввел первый в истории официальный карантин в 1348 г., после того как уровень смертности от чумы в городе составил шестьсот человек в день. Городской совет, стремясь изолировать прибывающих с Востока, принял решение, что срок изоляции должен составлять сорок дней - по-итальянски «quaranta giorni», откуда и произошло слово «quarantine» (карантин), - потому что Христос ушел в пустыню, в уединение, именно на сорок дней.
Когда чума вернулась в 1630 г., она затронула и Венецию, но сильнее всего обрушилась на Милан и его окрестности в Ломбардии. Тем не менее по всему полуострову принимались защитные меры. Например, в Риме папа Урбан VIII возглавлял торжественные процессии и раздавал многочисленные индульгенции тем, кто регулярно посещал церковную службу, постился, молился, подавал милостыню и приходил к причастию. Он назначил своего одаренного племянника кардинала Франческо Барберини главой Конгрегации здоровья, определявшей политику гражданских властей и выпускавшей указы в поддержку их мероприятий. Специально назначенная стража была поставлена на всех двенадцати воротах в городской стене, задерживая путников, которые прибывали из зачумленных районов.
Эпидемия 1630 г. предоставила великому герцогу Тосканскому Фердинандо II первый шанс продемонстрировать свои способности правителя. Двадцатилетний представитель клана Медичи достиг совершеннолетия лишь в 1628 г. и тогда же принял власть от матери, бабушки и Регентского совета. Перед лицом опасности он действовал энергично и решительно. Помимо всех официальных действий, Фердинандо ежедневно выходил к своим подданным, чтобы поддержать их и выразить сочувствие; он посещал беднейшие улицы и кварталы, подбадривая горожан и вселяя в них уверенность.
Великий герцог Фердинандо II . Ниматалла, фотоархив «Арт-ресурс», Нью-Йорк
Тучный Фердинандо внешне был мало похож на героя. Он облачался в доспехи, только позируя перед придворным портретистом, но никогда не надевал их, чтобы поучаствовать в бою. Даже на охоте он предоставлял делать кровавую работу соколам. Но перед лицом чумы Фердинандо повел себя мужественно и отважно. В отличие от многих родовитых и состоятельных флорентийцев, в панике бежавших из города, он оставался там до самого конца эпидемии. Он держал при себе и четверых младших братьев, которые помогали великому герцогу, хотя семейство Медичи, естественно, располагало средствами покинуть Флоренцию: у них имелся целый ряд загородных поместий, где можно было укрыться от чумы, причем некоторые из них были окружены рвами с водой и подъемными мостами, что делало их довольно надежными укрытиями. Словно в награду за такое благородство и храбрость, Фердинандо и все семеро его ближайших родственников благополучно пережили чуму во Флоренции.
Фердинандо предоставил широкие полномочия группе знатных людей, которые заботились о здоровье горожан и отчитывались напрямую перед ним, и только перед ним. Их предписания, благонамеренно направленные на удержание болезни в границах, оказывали влияние на все стороны повседневной жизни. Граждане, которые сопротивлялись вмешательству властей в их частные дела, находили способы обходить закон, и исполнители указов нередко подвергались на улицах оскорблениям и насмешкам, в них кидали камнями, им откровенно угрожали. Например, тосканское духовенство, разгневанное введенным ограничением на многочисленные собрания людей в одном месте, даже для совместного богослужения и процессий, обратилось к папе Урбану VIII с просьбой об отмене этого постановления. Понтифик в ответ ограничил деятельность этой службы в целом, заставив ее членов (среди которых был и друг Галилея, его бывший студент Марио Гвидуччи) приносить спасительное покаяние за участие в благом деле.