– Майя, послушай, – одышливо сказал ЮГ, – я хочу, чтобы мы оформили отношения и у тебя был вид на жительство, чтобы ты могла никогда от меня не уезжать.
– Я и так могу получить вид на жительство, не надо благодеяний, – отрезала она, – у меня тут собственность, дорогая собственность, я вступила в права наследства, я не нищенка какая-то!
ЮГ запнулся.
– Я не то сказал, ты права. Просто прошу у тебя руки, и всё.
– Просишь… И при чем тут вся эта мишпуха?
– Хочу познакомить тебя, мы же будем одна семья.
– Стара я уже такую семью заводить.
Положила трубку. Спустилась вниз, небрежно кивнула портье, с хитренькой улыбочкой бросившему ей «Ола!». Знает, небось, уже все, сучонок. Зухра напела.
Вышла из подъезда и пошла направо, не к Конче и старому городу, а через мост, к современному стеклянному концертному залу и дайверскому пляжу с большими волнами. Подошла к океану, присела на корточки и пощекотала волну. «Ух какая резвая, молодая еще», – подумала Майя, сняла босоножки и пошлепала вдоль воды, как тут многие делают. На мгновение залюбовалась дайверами. Они ступали мокрыми ногами по песку, тело их походило на дельфинье, а доски – на огромную отломившуюся чешуйку царь-рыбы. А лица, а мышцы, а узкие попки, а треугольные торсы!.. Она села в кафе на набережной, заказала задуманное и принялась глазеть на окружающих. Рядом молодая испанская пара пыталась усмирить малыша, который орал и швырял игрушки на пол, родители покорно наклонялись, подбирали, делали вид, что ничего не происходит, – вот она, семейка, с раздражением отметила про себя Майя, и оно мне надо? Видела, что ЮГ звонит ей, но телефон не брала, она имеет право посидеть одна. Покурить. Посмотреть на волны. Нечего.
Ноги обсохли, пока она ела трюфельный торт, но в босоножки влезали с трудом – прилип песок, не хватало стереть ноги в кровь, приедут эти индюки, а я буду ковылять, как утка. Посидела еще, отерла песок салфетками, наплевав на вопросительный взгляд официанта.
По дороге назад зашла в концертный зал, поглядела афиши. А хорошо бы с мужиком да на концерт сходить, пусть знает, что я не такая простая Майя. Давали Чайковского. Прекрасно. И музыканты русские. Протянула в окошечко кредитку, купила два билета. «Там-та-та-та-там, там-та-та-та-там, – напевала Майя, возвращаясь, – приоденемся, причипуримся и пойдем себе как здешние аристократы. Еще и шампусика в антракте дерябнем».
Набрала ЮГ.
– А что мы с тобой все по кафе, а, Юрий Григорьевич? Пойдем-ка музыку послушаем. Завтра вот будет Чайковский, я взяла нам билеты.
ЮГ был счастлив, хотя по привычке считал, что Чайковский – это попса, но раз она выбрала, то это все, закон.
– Я очень-очень рад, – сказал он, – и знай, пожалуйста, что я люблю тебя.
– И я тебя.
Подготовка к походу на концерт, да еще с кавалером, заняла у нее весь следующий день. Маникюр, педикюр – она с важным видом лежала в кресле в парикмахерской, не без удовольствия тыкая под нос молоденькой сеньоре свои натоптыши и вросшие ногти. Массаж лица, лимфодренаж. Затем запись на завтра на укладку. Майя чувствовала себя на седьмом небе.
Вооружившись карточкой, где лежала большая сумма, она отправилась покупать вечернее платье. Пошла в самые дорогие магазины к центральной набережной, в бутики рядом с отелем «Лондрес». Языка она не знала совсем, но была уверена, что там ей всё поднесут и, если нужно к завтрашнему дню, подтачают.
Размеров не было. Она брала с вешалки платье, шла в раздевалку и не могла даже руку просунуть в узкий рукав. И еще рост. Не было не только размера, но и роста.
– Вас махен? – спрашивала она у продавщицы. – Морген концерт геен.
Ей дали адрес магазина с большими размерами. Наверное, немецкий, решила она. Оказался итальянский для крупных женщин. В нем были совсем другие продавщицы: с черными монолитными каре, большими губами, грудями и полными бедрами. Купила белый жакет с золотой полосой на манжетах, под него блузку с бантом, синюю юбку с пояском и золотой пряжечкой, туфли и сумку. Отвалила кучу денег. «Вот так-то, золотые мои, – сказала она незримому кому-то, – я теперь синьора, а не Майка-наливай-ка! Весь концертный зал охнет».
…При первых же аккордах Первого концерта Чайковского они переглянулись и заулыбались: так во времена их молодости начиналась программа «Время».
Увидев, как она слушает музыку, он еще больше уверился в правильности намерения познакомить с ней сыновей. Она чувствовала, что ему лестно сидеть рядом, что она все сделала правильно и сможет стать ему хорошей женой. В антракте они обсуждали меню обеда, задание Паше – нет, нет, Зухре она это не доверит, все купит сама и будет готовить, а вот помогать нарезать – пожалуйста, значит, надо взять их обоих на целый день.
– Только чтобы Пашка мне под ногами в квартире не мотался, и ты на кухню чтоб носа не казал, не мужское это дело!
Он был счастлив. Она воодушевлена.
Майя выбирала продукты самозабвенно. Она определяла толщину кожицы помидора на глаз, количество соли в белом сыре – по слезе, жесткость мяса – по цвету среза. Она ощупывала каждый продукт, пробовала – исключительно для проформы, чтобы подчеркнуть свою покупательскую значимость, чтобы продавцы не принимали ее за лохушку. Она глядела на хлеб и чувствовала, как хрустит во рту его корочка. Она знала множество блюд, вела свою кулинарную книгу, в которой отмечала, как на пальцы реагирует тот или иной лист мяты или щепотка перца. Обычно пальцы смягчали остроту, и она всегда помнила: для того чтобы вышло поострее, надо перчить с ножа, а чтобы выпустить из укропа или петрушки аромат, нужно прикусить кончик стебля.
Она не любила чужих глаз во время готовки, потому что тогда продукты переставали слушаться ее. Она готовила только утром, потому что была уверена, что солнечный свет раскрывает вкус еды. Она не любила рафинированных масел, потому что в них ей мерещился вкус воска, она тщательно выбирала масло и лила его много, много клала сливочного, чтобы еда лоснилась и самой себе казалась сытой. Голодная еда не бывает вкусной, в этом она была убеждена, и от души давала каждому продукту именно то, что он любит: мясу – лука, картофелю – масла, рису – карри, зеленой фасоли – орехов, яблоку – корицы или ванили, лимону – меда.
Для семейного обеда она решила приготовить пироги с рыбой и зеленью, сделать настоящий оливье с раковыми шейками, редьку с лимоном и маслом, крем-суп из молодого горошка со сливками, баранью ногу в розмарине и испечь торт Анны Павловой из взбитых сливок – она пекла его в жизни только раз, и ей страстно захотелось потрясти этим волшебным десертом семью ЮГ.
Майя сама не понимала, отчего ее руки так захотели кухни, ведь можно было просто заказать еду из соседнего ресторана, что поначалу и предлагал ЮГ. Но ее фантазия неостановимо навязывала ей нюансы и повороты, глаза видели уже готовые блюда, и она могла даже их понюхать, а пальцы жаждали соприкоснуться именно с этим миром – миром будущей еды. Паша следовал за ней с тремя огромными корзинами, наполнявшимися кореньями, овощами, рыбой и мясом, она покупала всего с лихвой, согласившись принять деньги у ЮГ.
Юрий Григорьевич оставил за собой выбор напитков, справившись у нее о предполагаемом меню, но она не стала раскрывать свой замысел, чтобы не сглазить, и поэтому он решил купить всего: и красного, и белого, и коньяка, и водки – не пропадет, так или иначе выпьется.
За покупками Майя отправилась в восемь утра. Нацепила панаму, надела аккуратный синий плащик, который купила накануне специально для похода на рынок, – пригодится, теперь походы на рынок станут регулярными, нужно иметь одежду и на этот случай. На руке у нее висела соломенная пляжная сумка с синей полосой, которую она приняла просто за летнюю сумочку; поймала косой взгляд портье, отметившего нелепицу, – долго, долго еще сестра Сони Потоцкой будет ходить тут дикарем, подумал он про себя, не забывая дежурно ей улыбнуться и пожелать хорошего дня.
Сыновья с семьями должны были приехать только к пяти вечера, поэтому ЮГ не волновался: Майя сказала, что начнет готовить в десять, а он, чтобы ей не мешать, отправится за вином и погуляет, пускай хозяйка хозяйничает, он не станет ей мозолить глаза. Зухра принялась за уборку с семи, начала с террасы, где решено было обедать, – лучшее время там начиналось именно с пяти вечера: солнце уходило, и можно было не щурясь любоваться небом и океаном, глядеть на белую набережную и прогуливающихся по ней нарядных людей. Все-таки какая роскошь эта большая, увитая вьюнками и плющом веранда! Нет, Мираконча стоила своих миллионов, правильно не поскупился Андрей: если уж вкладываться, то только в шик, и продается потом надежнее.
День кипел, оборачивался то так, то эдак: рыба чуть перетушилась для начинки, тесто плохо всходило, фасоль брала слишком много масла – плохо; хоть и не от наглости, а от слишком большой свежести, но все равно непорядок. Пересолила суп, решила смягчить гренками – подгорели; впрочем, не подкачала нога, она запеклась как надо и была готова в самый момент, когда все приготовились садиться за стол. По дороге из аэропорта сыновья ЮГ Андрей и Леша встретились, и, пока Майя принимала душ и облачалась в купленные для концерта наряды – жакет с золотой полосой на рукаве и так далее, – на семейном совете, протекавшем в такси, единодушно было решено, что женщина эта – чистое благо, будет кому за отцом присмотреть, а вреда вроде случиться не может, потому что прав у нее никаких, да и если она наследница Сони Потоцкой, стало быть, не нищенка. Грелка папаше, и сиделка «за так», и какой-никакой дивертисмент, а значит, радушничать, хлопать в ладоши и кричать «оле! оле!».
Сыновей Юрия Григорьевича Майя представляла себе так: зажравшееся ворье. Холеный православный вид старшего – с окладистой бородой и длинной стрижкой – она проинтерпретировала как «замаливает грехи», а оборванство младшего, программиста, – как дурное воспитание, жена ЮГ с ним явно не справилась. Андрюхина жена точно из бывших лярв, может, стюардессой была, потом губки себе подкачала, сиськи – и залетела, может, и прямо в самолете. А младший на фото был с разными девушками, что говорит все о том же – без понятий чувак. Терпеть их надо, но на шею садиться ни-ни-ни.
Они вошли чинно, с букетом. Ей было приятно. Дети сами сняли обувь, курточки и пошли мыть руки. Андрей и Леша поцеловали ей руку. Жена Андрея Наташа полезла целоваться, но, слава богу, фальшиво, по-европейски, чмокнув воздух около уха. Отца сыновья поцеловали по-настоящему, а невестка еще и трижды. Малыши – мальчик и девочка – деловито протянули деду руки, которые тот со всей серьезностью пожал.
Глазами Майя ни с кем не встречалась. Но оглядела пристально. Старший сын, Андрей, в косовороточке под пиджаком, младший в кроссовках. Сразу же заговорили о последнем паломничестве Андрея на Афон – и какой только придури не бывает у богатых, подумала Майя, кивнув в ответ на его приветствие. Голос у него тоже был какой-то поповский, густой.
Майя хлопотала у роскошно накрытого стола. Серебро сверкало, хрусталь давал искру, скатерть сияла белизной, сбоку в рамке террасы сонно шевелился океан, сопел, покусывал облачко, постанывал от удовольствия, ветер налетал, но скорее бутафорски, раскачивался, как пацанчик на деревянной лошадке. Ели, хвалили, охали и ахали, просили добавки, вбирая головы в плечи. Да они на руках носить будут эту простолюдинку, эту шершавую пятку, этого копеечного завхоза – пожалуйста, но только что в ней нашел умный и образованный Юрий Григорьевич? Вот вопрос. Вот загадка.
Майя, подкладывая каждому кушанье, начиная со старшего сына, почтительно выждала, пока тот помолится перед едой; сама не молилась, но склонила голову, думала про себя: «Щебечите, щебечите, да у вас руки коротки, не дотянетесь, кланяться будете, никуда не денетесь. Квартира-то его, значит, никак меня не выгоните отсюда, я свои порядки тут наведу».
– Ну что там в Москве? – вальяжно откинувшись в кресле и выковыривая баранину зубочисткой, со светской интонацией осведомился Андрей. – Расскажите, я там уж лет семь не был.
– Да хорошо там все, – тоже стараясь как можно более светски, ответила Майя. – Еда есть, дороги строят, чисто, работа есть, здравоохранение пока не очень, но налаживают, стараются.
– Странно, – посерьезнел Андрей, – а мне говорили, там катастрофа, голод, банкротства, нефть упала, заемных денег нет, своего производства ноль, пенсии даже на коммуналку не хватает.
ЮГ попытался остановить его взглядом, но Андрей послания не прочитал.
– Ну уж! – еще сохраняя светскость, парировала Майя. – Страшилки это все. Заказная пропаганда. Знаете, сколько у нас иностранцев работает? Да хоть в нашем институте. Но это когда нефть дорогая была – не спорю, сейчас поубавилось.
– Но Путин-то ваш конченное х…ло, – встрял Леша. – С голой жопой, а воевать. На хера он кому сдался, Крым этот!
ЮГ делал ему знаки рукой, но Леша их не видел. Он развивал идею, что Россия – сырьевой придаток, отсталый, что придатки не воюют, что кончится это мировой войной и что Путина должны остановить американцы, иначе все, пипец. Ему-то лично, Леше, пофиг, у него в Париже вид на Эйфелевку, но Россию жалко, чего там, большая, богатая страна, обидно.
Увидев выражение Майиного лица, Юрий Григорьевич почернел сам.
– Вот одного понять не могу, – заговорила она как можно тише. – Ну вот вы все свалили, да? Устроились хорошо, папика на океане поселили. Один в Ницце отирается, другой при Париже торчит… Вот чего вам далась сраная Рашка, как вы выражаетесь? Ну раз свалили? Забудьте – и все. Так не-е-ет! Все вас облевать ее тянет.
– Ну, это же родина наша, – протянул Андрей.
ЮГ подскочил к Майе и заключил в объятия.
– Андрюша, Леша, Наташа, но ведь Майя Андреевна права! Вот у нас такой чудный обед сегодня, чего мы опять, а? Давайте говорить, друг другом восхищаться! Давайте чай заваривать, кофе… Май-юша, неси свой знаменитый торт.
– Как вы говорили он называется? – спросила Наташа. – «Анна Павлова»?
Майя не ответила. Она вскочила, задела стул мальчика, внука кажется, от ее резкого движения тот рухнул на пол и завыл.
– Да что вы делаете! – завопила Наташа, поднимая мальчика.
ЮГ кинулся за Майей в прихожую, где та уже натягивала плащ.
– Я прошу тебя, я умоляю тебя, ради меня!
– В тридцать седьмом таких на столбах вешали, и правильно делали.
– Майюш, ну на каких столбах! Ты как девчонка просто. Ну. Мы же старые люди, а они все детвора еще. Хоть и губы дуют. Поймут они все, вот увидишь.
В коридор вышел Андрей.
– Майя Андреевна, простите меня, я не подумал, что вы можете других взглядов быть. Я не учел и прошу прощения. И Алексей просит. Мы все просим. Давайте пить чай и есть торт.
Майя смягчилась: все ее уговаривали. Она нехотя согласилась.
Сидели в сумерках при свечах. Включили джаз, ЮГ пригласил Майю. Она танцевать совсем не умела, но пошла: отчего хозяйке в своем доме не станцевать? Поглядывала на всех свысока: это они сейчас пришли к ней, а не она к ним, она повод, ей должны кланяться.
Наташа хотела было попросить Майю не курить столько при детях, но ЮГ жестом дал ей понять: не делай этого. И Майя нарочито много курила, бросала окурок на кафельный пол террасы и давила его ногой, видя, как корежит от этого напомаженных этих псевдоевропейцев с чистенькими ногтями и трусами.
– …Она чудовище, – подытожил Андрей по дороге в аэропорт; они улетали ночным рейсом.
– А чего ты сделаешь-то? – сонно спросил Леша.
– Надо все ценное оттуда увезти, – сказала Наташа, – нам же потом головная боль, не вам. Сживет его со свету, чтобы нахапать. Вам ведь что – лишь бы не напрягаться, а мне хлебать. Все серебро, картины, деньги из сейфа – все надо забрать, содержание переводить только на карту.
– Нат, ну как ты себе это представляешь? Картины у отца снимать со стены? Ну нехорошо это, – забасил Андрей.
– Хорошо это, хорошо, Андрюшенька, ты уж мне поверь. Я этих советских акулочек знаю, навидалась, когда в нотариальной секретаршей работала.
– Ну сколько ты там работала, Ната? И когда оно было? – пожал плечами Андрей.
– Я не пойму только, чего ему взмандилось жениться, молодожен хренов. Ну пусть живут. Так нет, под венец! Памяти матери постеснялся бы! – не унималась Наташа. – Ну неприлично же и смешно. Он что, может, и щупает ее?
Андрей перекрестился.
– Я сейчас выйду из машины, – пробасил он. – Вон, пересяду к детям в такси.
– Он хочет небось, чтобы у нее вид на жительство был, чтобы не расставаться, – предположила Наташа.
– Да сделаю я ей вид на жительство и так, – пробурчал Андрей. – Надо с отцом поговорить. Ну, он с дуба рухнул или что? В рот же ничего нельзя взять, жир один. Ноги протянет с такого харча. А еще это курево! С виду гренадер, взгляды солдафонские, прости Господи!
– Чего он в ней нашел-то все-таки? – с зевком спросил Леша. – Вот даже интересно.
– Да страх свой, – отмахнулся от него Андрей, – страх свой баюкает, умирать не хочет.
Обычно, когда Майя шла к ЮГ, она заклеивала перепонку между безымянным и мизинцем пластырем, чтобы нечаянно не испугать его, но тут решила, что больше скрывать не будет. К тому же она закончила вышивать ему в подарок белую салфетку с грушей и его инициалами – подарит, протянет и невзначай покажет. Ну это уж не какое-то страшное уродство, так что он должен знать.
На встречу с ним она собиралась ловко, здоровье не беспокоило уже несколько дней, давление пристойное, колено, нывшее после визита гостей, утихло – вот что значит морской воздух и позитивные эмоции. Договорились встретиться у церкви.
ЮГ пришел встревоженный.
– Что случилось? – строго спросила Майя. – Сердце?
– Да нет, Получанкин, – нервно ответил ЮГ.
– А кто это и что он? – Майя говорила голосом инспектора кадровой службы: возник человек – нужно определить его место.
– Получанкин? Да ближайший дружок Привалова, все не угомонится. Статейку накрапал в «Независимую», да так все переврал… Я письмо ему с утра написал. Надо иногда людей на место ставить.
ЮГ понимал, что надо бы сейчас поговорить о чем-то другом, рассказать Майе, в каком восторге от нее сыновья и невестка, обнять ее в конце концов, ведь невеста, но он не мог – сердце колотилось в висках от ярости.
– А всё почему? – не унимался ЮГ. – Опять в депутаты прет, не тонет он в воде и в огне не горит. Скотина такая. И что он пишет!
Осекся.
Достал платок и высморкался.
Майя взяла его под руку, и они двинулись на набережную к тамарискам.
– А тебе-то что? – недоумевала она.