ГОСТЬ ИЗ АНДОРРЫ
Он умер вовсе не потому, что с ним плохо обращались. Он умер сам: сунул голову в веревочную петлю и выпрыгнул из окна своей комнаты. Нет, мы ему не мешали – мы уже попривыкли к его чудачествам и не трогали его. Но к исходу третьего дня из него потекло: оказывается, он умер. Мы закопали его в землю и сделали все, что положено. Несколько дней дети бегали на то место, но он так и не пророс.
Когда его привели к нам, мы сразу сообразили, что это Гость из бескрайней Андорры. Внешне он был неотличим от нас. Звуки его языка были точно такие же, как и у нас, и комбинировал он их так же, как мы, но понимать друг друга мы научились не сразу. При этом глагол "понимать" я употребляю, разумеется, в узком значении: понимать речь.
Мы отвели ему комнату на втором этаже, куда он всегда упрямо поднимался по лестнице. Спал он на кровати, вызывая острую жалость у домочадцев. Справляя нужду, снимал часть одежды.
Жидкую пищу ел ложкой, твердую – вилкой, проделывая все это за столом. Что ж, мы ему не препятствовали.
Каждый день он уходил из дома и бродил по городу, всякий раз непременно посещая зоопарк, хотя, побывав там впервые, он громко кричал по ночам (это время его сна), а днем не прикасался к пище.
Лебедя, жившего за домом, он упорно называл птицей, имея в виду такие признаки животного, как перья, крылья, клюв и способность к полету. Щуку именовал рыбой, а когда мы привели ему рыбу, спрятался в подвале, откуда, невзирая на уговоры и музыку, не выходил пять дней.
Мышь он называл мышью.
Смешное веселило его, грустное – печалило, что немало нас забавляло.
Долгое время он ходил по пятам за нашей шестой средней дочерью.
Однажды они поднялись наверх, в его комнату, он снял с нее одежду, разделся сам и лег на нее сверху. Когда мы поинтересовались у дочери, зачем они все это делали, она ничего не смогла объяснить. Тогда жена и остальные дочери попросили гостя проделать то же самое и с ними, но он отказался и, кажется, расстроился. Но уверяю вас, женщины не хотели его обидеть.
Книги он читал. У него была тетрадь, в которой он рисовал. Мы уж было решили, что он разбирается в живописи, но и засомневались: почему же тогда он не интересуется нашим гаражом? Музыку он слушал – да, так и говорил: слушать музыку. При слове "небо" смотрел вверх.
Однажды он сказал, что лет через тридцать – сорок наверняка умрет. Всякого можно ждать от человека, который говорит знакомым "здравствуйте" и садится на стул задницей. Когда мы пилили дрова или лепили жирафов, он хватал нас за руки и умолял – дословно - "не делать этого".
Каждое утро он умывался, употребляя для этого мыло, и чистил зубы, и дошел до того, что дети не выдержали и предложили его помыть так, как это принято у нас, по-настоящему. Он заплакал, а вечером выпрыгнул из окна с веревочной петлей на шее. Жаль, что после этого он умер. Но подождем весны: быть может, он еще расцветет.
КОШКИ И КРЫСЫ
Дом был новый, однако не прошло и месяца после заселения, как в нем завелись кошки и крысы. Особенно много их было в первом подъезде. Ничейные кошки орали по ночам на чердаке, а крысы денно и нощно сновали по залитому тухлой водой подвалу, вызывая у новоселов дрожь омерзения. Кошки были тощие, мускулистые и вечно голодные, а крысы, все как на подбор, бесхвостые и паршивые, что являлось признаками новой крысиной породы, как уверял нас вертлявый мужичонка из тринадцатой квартиры.
Люди не поднимались на чердак и вскоре перестали претендовать на подвал, и так продолжалось вплоть до того дня, когда крысы покусали мальчика из девятнадцатой квартиры. Принесенный домой, он впал в сон и стал пухнуть, пока не распух до объема комнаты и уже не мог пошевельнуть ни рукой, ни ногой. Его распухший бок выдавил окно и выставился наружу, удивляя прохожих. Живот выпер в прихожую, мешая домашним пользоваться туалетом и ванной.
После этого Тринадцатый обежал весь подъезд, созывая мужчин в поход. Вооружившись ковровыми выбивалками, ножами и пустыми бутылками, они ворвались в темный подвал, сокрушая все на своем пути, направо и налево убивая крыс, которых обнаруживали по звуку. Внезапно откуда-то сверху полилась горячая вонючая вода, и мужчины были вынуждены ретироваться. Выяснилось, что исчез очкарик из восьмой квартиры. Его долго звали, несколько смельчаков сунулись было снова в подвал, но воротились ни с чем.
Тринадцатому и Сороковому поручили утешить жену Восьмого, что они и сделали. Поход на кошек был отложен.
Не успели люди прийти в себя, как подъезд подвергся ответному массированному нападению крыс. Паршивые бесхвостые твари в мгновение ока захлестнули лестницы, ворвались в квартиры и сожрали всех собак, белых хомяков, сидевших в стеклянных банках, и говорящих попугаев. В седьмой и двадцать четвертой квартирах – видимо, по ошибке – слопали всю обувь, включая домашние тапочки с меховыми помпонами, а в тридцать девятой – пианино. Затем крысиные полчища ринулись на чердак, где их встретили тощие мускулистые коты. Схватка была короткой и безжалостной, с обеих сторон были убитые и раненые. Не достигнув цели, крысы убрались восвояси, попутно откусив деревянный протез у старика из шестнадцатой квартиры, вышедшего покурить на лестничную площадку.
Чтобы отпугнуть тварей верхних и нижних, Двадцать Первый стал через каждые полчаса выставлять перед своей дверью дымовые шашки, запас которых у него был, видимо, неисчерпаемым. Люди опасались покидать квартиры. Когда Одиннадцатый отважился на это, он поскользнулся на картофельной кожуре, ударился виском о выключатель и скончался, не приходя в сознание. Сорок Третий, заслышав шум на лестнице, просовывал в дверную щель ружье и стрелял волчьей картечью. Многие же просто заколотили и законопатили двери, а некоторые даже замазали пластилином замочные скважины. Для сообщения поначалу пользовались самодельными веревочными лестницами, но после того, как дородная
Семнадцатая сверзилась на асфальт и умерла, от них отказались.
Выход нашел Тринадцатый: он пробил стены, сделав проходы-лазы в соседние жилища. Вскоре почти все квартиры были соединены такими ходами.
Тридцать Второй и Тридцать Третий разбросали по лестнице обильно приправленные ядовитым лимонадом куски хлеба, и не прошло и дня, как в квартиры стал просачиваться сладковатый запах гниющего мяса. Подъезд заполонили мухи. Дом содрогался от ударов.
Под покровом ночи бежали Пятые, забывшие в спешке одного только старика, который задумчиво курил в туалете и не слышал, как его близкие покидали квартиру через окно. В назидание трусам, по предложению Тринадцатого, старика решено было расстрелять, для чего у Сорок Третьего под расписку было одолжено ружье, возвращенное владельцу тотчас по завершении акции.
Вонища на лестнице усилилась до того, что людям пришлось прибегнуть к помощи респираторов – как правило, самодельных. И только Четырнадцатый щеголял в настоящем противогазе. Впрочем, когда Двадцатая согласилась ответить ему взаимностью, он преподнес ей противогаз в качестве свадебного подарка, сам же довольствовался носовым платком, спрыснутым духами "Красная Москва".
В квартирах с первого по пятый этаж из кранов потек горчичный мед, жульнически разбавленный сахаром, тогда как на верхних этажах из кранов струились фиолетовые чернила "Радуга". Чистую воду пришлось добывать из унитазов.
Двадцать Третий, разломав платяной шкаф и изрезав льняные простыни с вышивкой, смастерил крылья, собрал дорожный чемоданчик (пижама, зубная щетка, мыло "Орфей" в бумажке, десяток презервативов, бритва "Микма", носки, полотенце, сорок два рубля с мелочью, паспорт и четвертый номер "Вопросов литературы" за 1984 год) и прыгнул с балкона. Жильцы наблюдали с балконов, как он, тяжело взмахивая скрипучими крыльями, удаляется в сторону Рязани-Товарной. В соседних домах зажигались огни. На горизонте клубились багровые облака – радиоактивные, уверяла всех Восьмая, так и не оправившаяся после исчезновения мужа.
На балконе у Сорок Первого поселилась птица со свиным рылом. Иногда он подкармливал ее через форточку леденцами.
Люди плохо спали и видели только чужие сны.
Когда в подъезде появился Черт, внезапно умер распухший мальчик из девятнадцатой квартиры. Его похоронили в цветочных горшках, предварительно удалив кактусы и помидорную рассаду. Черт поселился в опустевшей пятой квартире. Он ел сырую картошку, читал Достоевского и болел за "Спартак". С его появлением кошки и крысы пришли в страшное возбуждение. Наконец, дождавшись, когда он выйдет на лестничную площадку справить нужду, звери снизу и сверху хлынули на лестницу, в несколько мгновений обглодали владыку преисподней (тогда-то и выяснилось, что хребта у чертей нету), после чего с остервенением набросились друг на дружку.
На балконе у Сорок Первого поселилась птица со свиным рылом. Иногда он подкармливал ее через форточку леденцами.
Люди плохо спали и видели только чужие сны.
Когда в подъезде появился Черт, внезапно умер распухший мальчик из девятнадцатой квартиры. Его похоронили в цветочных горшках, предварительно удалив кактусы и помидорную рассаду. Черт поселился в опустевшей пятой квартире. Он ел сырую картошку, читал Достоевского и болел за "Спартак". С его появлением кошки и крысы пришли в страшное возбуждение. Наконец, дождавшись, когда он выйдет на лестничную площадку справить нужду, звери снизу и сверху хлынули на лестницу, в несколько мгновений обглодали владыку преисподней (тогда-то и выяснилось, что хребта у чертей нету), после чего с остервенением набросились друг на дружку.
Через час Тринадцатый выглянул за дверь. На лестнице было пусто.
Как выяснилось, кошки сожрали крыс, а те, в свою очередь, сожрали кошек. Отпразд-новав это событие, люди взялись приводить подъезд в порядок. И порядок навели, но, хотя ступеньки и площадки вымыли с керосином, шампунем и даже с сахаром, мучительный, изматывающий, постыдный и вызывающе слабый запах остался…
ПОСЛЕДНИЙ
Сто тысяч человек – это не много, если они правильно рассредоточены и заняты делом, а их быт продуман до мелочей.
Плюс охрана, иногда жестокая, но всегда бдительная. Если бы не охрана, они давно перессорились бы. Из-за женщин или из-за пищи.
Ребилы и даты, каменотесы и счетоводы получали равное количество еды, развлечений и палочных ударов. А главное, все они в равной степени участвовали в строительстве Башни. С утра до вечера скрипели повозки, подвозившие битый камень. Для Башни, призванной поразить воображение жителей плоскогорья, пожирателей желтых лягушек,- призванной достигнуть неба – ну, вы знаете эту байку, популярную среди плотников, пьющих вино, в которое они тайком подмешивают толченый песок.
Иногда со стороны жаркой пустыни, чью жестокую безмерность по-настоящему ощущали лишь старики да беременные женщины, налетали разрушительные ураганы, оставлявшие после себя поваленные постройки и перевернутые повозки. Люди вновь прокладывали водопровод, укрепляли свои жалкие жилища из песка и соломы и сочиняли песни, исполненные страха перед судьбой и потому – прекрасные. Их пророки, по ночам ползавшие между домами, чтобы не заметила охрана, говорили о грядущем Последнем Урагане и в доказательство правдивости своих слов взглядом прожигали тонкий кусочек кожи, отличавший девушку от женщины.
Таких считали святыми, с ними спешили совокупиться, чтобы на рассвете побить камнями.
В полдень шестого месяца Тха по десяти поселкам великой стройки разнеслась весть: один из ста тысяч строителей Башни – Бог.
Разумеется, были заданы все приличествующие случаю вопросы: правда ли это? зачем Он явился? кто Он? Были тотчас высказаны и предположения, за неимением лучшего сошедшие за ответы: Он явился, чтобы спасти; чтобы помешать строительству Башни; чтобы наказать начальника Третьего поселка за похотливость. Но, поскольку практической ценности эти предположения не имели, большинство сосредоточилось на вопросе "кто Он?". А для этого было необходимо попытаться ответить на вопрос "что есть Бог?".
Было предложено множество вариантов ответа, от банальных и рассчитанных лишь на внешний эффект до еретических и чрезмерно приближающих к сути. Бог – это тень будущего в настоящем. Это все, что не Бог. Бог – это Башня, какой она предстает в воображении сразу ста тысяч строителей и какой она никогда не будет. Бог – это план Башни, это строительство Башни, это натертая пятка возницы и дневная бессонница каменотеса, это предполагаемый и возможный результаты строительства, обреченность строительства на неудачу, осознание этой обреченности и, вопреки всему, стремление к завершению постройки: все это, вместе взятое, и есть Бог.
Были предложены остроумные способы выявления Бога. Некоторые были претворены в жизнь – разумеется, безрезультатно. Например, посреди всех десяти поселковых площадей были начерчены совершенно одинаковые круги, внутри которых землю присыпали тончайшим слоем рисовой муки, строго-настрого запретив кому бы то ни было ступать за черту внутрь круга. Тысячи глаз денно и нощно бдительно следили за белыми кругами, но на седьмой день во всех поселках одновременно в центре круга обнаружили отпечаток чьей-то ноги. Наблюдатели были вне подозрений, поскольку шпионили друг за другом. Значит, этот след и был следом Бога. Но его самого уловить не удалось.
Тогда попытались перепутать значения слов, чтобы поймать Его в сети безумия. Например, договорились словом "рыба" обозначать понятие "любовь", а словом "любовь" – понятие "смерть вечером в воскресенье" и т. д. Но вскоре поняли, что Бог имеет дело не с названиями предметов, но с их сущностями и единственное слово, сущность которого ему неподвластна и недоступна, это слово – Бог.
Были испытаны и другие способы, но, повторяю, безрезультатно.
Тогда у многих вновь возникли сомнения в существовании Бога – во всяком случае, в его присутствии среди этих ста тысяч людей.
Охране с трудом удалось подавить беспорядки и пресечь бесчинства.
Быть может, впрочем, успокоению способствовал и некий Рут, который продемонстрировал доказательство бытия Божия. Во вторник он на глазах у всех преодолел расстояние от ворот поселка до колодца за десять минут, тогда как в четверг то же расстояние – за тридцать минут, да и то с преогромным трудом, а в субботу – снова за десять минут, правда, в обратном направлении, то есть от колодца к воротам. Разница во времени убедила последних маловеров и колеблющихся в существовании Бога.
Бурная активность, однако, сменялась апатией. Бог мог оказаться строителем или охранником, начальником Третьего поселка или женщиной. Более того, кое-кто, вспоминая опыт Рута, догадывался, что в предложенной системе доказательств он мог быть Богом с полудня до заката и только по средам, но никогда по пятницам; женщина была Богом, пока одета; ребенок, швыряющий камнем в собаку, был Богом, а ребенок, швырнувший камень, переставал быть Богом; каменотес мог быть Богом только в нужнике у Восточных ворот Башни, тогда как начальник охраны – всюду, но только мертвым… Бог мог быть великим, красивым, мудрым, ничтожным, милосерднейшим, жесточайшим, наконец – никаким. Отсюда был всего один шаг – и его сделали, ибо ничего другого не оставалось – до признания Богом всякого. И тогда отчаявшиеся предложили самый простой способ, позволяющий безошибочно установить, кто же – Бог. Ну да, разумеется, тот, кто останется в живых. Надо ли рассказывать о вакханалии убийств, пьянства, насилия и разврата? О смертях по жребию? Об изнасилованных и съеденных детях? О самоубийствах с цветочными венками на головах? Потом дело смерти упорядочили. Огромная очередь выстроилась к печам, поглощавшим строителей и охранников, блудниц и пророков. Пока не осталось никого, кто мог бы свидетельствовать о Боге, который, как и ожидалось, был всего-навсего последним.
ХИМИЧ
Cергея Сергеевича Химича все считали очень нерешительным человеком, а некоторые вдобавок – человеком в футляре, вроде учителя Беликова из чеховского рассказа. Он едва-едва вытянул первый год в качестве штатного преподавателя химии, и в конце концов директор школы предложил ему прекратить мучить себя и учеников и перейти в лаборанты. Нисколько не обидевшись, но даже с радостью Сергей Сергеевич согласился и новый учебный год начал в примыкавшей к кабинету химии узкой комнате, уставленной шкафами, стеллажами и столиками, колбами, штативами и горелками.
А учительское место заняла юная красавица гречанка Азалия Харитоновна Керасиди, в которую все сразу влюбились и между собой стали называть просто Ази. Гибкая, тоненькая, подвижная, смуглая, с изогнутыми, как ятаганы, темными бровями и темно-зелеными блестящими глазами, она отлично справлялась с учительскими обязанностями, заставив всех тотчас забыть об этом увальне и недотепе Химиче, который прославился медлительностью, нерешительностью, какой-то вязкостью, если даже речь шла о самых заурядных бытовых проблемках. Прежде чем ответить на вопрос, сколько будет дважды два, он и то держал паузу, задумчиво мычал и только после этого очень неуверенным тоном выдавливал из себя: "Пять".
Из дома в школу он в любое время года ходил одним и тем же однажды выбранным путем, хотя значительная часть его была ужасно неудобна: скошенная тропинка между оградами огородов и довольно глубоким оврагом, тянувшимся параллельно железнодорожной насыпи.
Тропинка выводила к переезду, который для Сергея Сергеевича был мучительнейшей преградой на пути к школе. То и дело сверяясь с самодельным расписанием, он ждал, когда же пройдет московский скорый, чтобы, пропустив поток автомобилей, успеть юркнуть через переезд перед самым носом почтово-багажного. Опоздать к началу урока или попасть под поезд – эту дилемму он решал ежедневно, обливаясь потом, нервничая и доводя себя до тяжелой головной боли и болезненной одышки. Но изменить однажды и навсегда избранный маршрут – это ему и в голову, видимо, не приходило.