— Диванъ-то хоть одѣяломъ прикрыть, что-ли, — сказала Клавдія и, схвативъ байковое одѣяло сестры, разослала его на диванъ, прикрывъ торчавшую мочалу.
Отецъ все еще сидѣлъ за столомъ и медленно разрывалъ на мелкія части кусокъ селедки и, препровождая ихъ къ себѣ въ ротъ, ворчалъ:
— Вотъ хоть-бы и этотъ Флегонтъ Иванычъ… Ходитъ онъ, ходитъ съ тебѣ, а нѣтъ того, чтобы ты у него лѣсу выпросила на поправку избы. Половицы-то подъ окнами вонъ сгнили. Да и крыльцо у насъ…
— Ахъ, ты, Господи! Да нельзя-же всего вдругъ просить! — отвѣчала Клавдія. — Погодите, дайте мнѣ хорошую одежу для себя справить, тогда и лѣсу попрошу. Шубку справлю къ зимѣ — и лѣсъ потомъ будетъ.
Соня, между тѣмъ, уже возилась съ вѣникомъ и подметала полъ.
Клавдія, приведя въ порядокъ диванъ и деревянную посуду въ углу, отправилась къ себѣ въ комнату переодѣваться, отецъ, отеревъ руки объ волосы на головѣ, все еще продолжалъ сидѣть у стола, вытянувъ впередъ свои длинныя ноги въ опоркахъ и порыжѣлыхъ синихъ нанковыхъ штанахъ съ заплатами. Онъ сидѣлъ и по временамъ почесывался. Наконецъ, началъ крутить изъ газетной бумаги папироску. Это былъ худой высокій мужикъ съ впалой грудью и темнымъ одутловатымъ лицомъ, на которомъ еле росла рѣденькая темная бородка, начинавшая уже сѣдѣть. Но за то волосы на головѣ его были очень густые, безъ малѣйшей просѣди, и стояли растрепанной копной. Глаза были сѣрые, мутные, съ красными воспаленными бѣлками и вѣками. Ему было съ небольшимъ сорокъ лѣтъ, но выглядѣлъ онъ куда старше. Закуривъ папироску, онъ обдернулъ грязную полинявшую розовую рубашку, медленно спряталъ коробку спичекъ и ситцевый кисетъ съ табакомъ въ карманъ распахнутой жилетки безъ нѣсколькихъ пуговицъ, хотѣлъ встать, приподнялся и опять опустился на табуретку.
— Сонька! Ты не забудь собакамъ-то ѣды дать. Да и воду имъ поставь, — сказалъ онъ дочери и сталъ вслухъ зѣвать.
— Тятенька! — послышался изъ другой комнаты голосъ Клавдіи. — Да что-же вы самоваръ-то? Словно я стѣнѣ говорила.
— Сейчасъ, сейчасъ… — закряхтѣлъ Феклистъ, поднимаясь съ табуретки. — Не убѣжитъ твой самоваръ… Поспѣетъ… Сонька! Есть у насъ уголья?
— Есть, есть подъ печкой. Только лучины нащепите.
— Ну, вотъ еще! Лучины щепать! Отчего у тебя, у подлюги, лучина не нащепана?
Изъ-за дощатой перегородки, отдѣлявшей комнату Клавдіи, опять послышался голосъ старшей дочери:
— Мнѣ кажется, что ужъ насчетъ лучины-то стоитъ вамъ потрудиться. Вѣдь Флегонтъ Иванычъ навѣрное придетъ не съ пустыми руками, а съ угощеніемъ, и поднесетъ и вамъ стаканчикъ-другой.
— Да ладно, ладно, поставлю ужъ самоваръ, — откликнулся отецъ. — А только твой Флегонтъ Иванычъ всегда со сладкой водкой приходить.
— А что-жъ изъ. этого? Къ дамскому полу всегда ходятъ въ гости со сладкой водкой. Вѣдь онъ ко мнѣ придетъ, а не къ вамъ, а я и сладкой-то пью самую малость.
— Ты про себя, а я про себя… Слаба она ужъ очень, эта сладкая водка…
— Какой вы удивительный человѣкъ! Съ вами вовсе разговаривать нельзя! — восклицала Клавдія.
Отецъ, нащипывая ножомъ лучину отъ полѣна, продолжалъ:
— Ну, ты тамъ не фыркай… А вотъ что… Ежели онъ опять со сладкой водкой придетъ, то ты скажи ему, чтобы онъ мнѣ отдѣльно за простой водкой послалъ. Сонька сбѣгаетъ.
— Ничего я ему не скажу, да прошу и васъ не соваться въ нашъ разговоръ, выпьете и то что вамъ поднесутъ. Да будете вы, наконецъ, ставить самоваръ-то? — крикнула Клавдія.
— Ставлю, ставлю! Чего ты торопишь-то? Не на пожаръ вѣдь…
Феклистъ загромыхалъ самоваромъ.
IV
Вскорѣ изъ своей комнаты вышла Клавдія. Она переодѣлась вся до обуви и постукивала по полу французскими каблучками своихъ полусапожекь. Платье на ней было шерстяное свѣтлосинее съ аляповатой темножелтой отдѣлкой, съ громадными буффами на рукавахъ. На рукѣ красовалась тоненькая золотая браслетка и пальцы были унизаны дешевенькими кольцами. Шею покрывалъ яркорозовый шелковый крепоновый платочекъ съ бахрамой и былъ зашпиленъ брошкой съ фальшивой бирюзой.
— Фу, какъ надымили! — сказала она отцу. — Даже самовара нельзя попросить васъ поставить.
— Уголья сырые, — отвѣчалъ Феклистъ. — Лучины много напихалъ — вотъ и дымъ.
— Гдѣ Сонька? Пусть вторую лампочку зажжетъ, а то ужь очень темно, — отдала приказъ Клавдія.
— Сонька собакъ пошла кормить.
— Ну, вы зажгите.
— А сама-то ты что-же?
— Да вѣдь я въ хорошее платье одѣвшись.
— Барыня! — процѣдилъ сквозь зубы Феклистъ и, снявъ съ подоконника маленькую жестяную лампочку, принялся зажигать ее.
Клавдія скосила на него глаза и произнесла:
— Ни на шагъ безъ попрека! Барыня. Другой-бы отецъ радовался, что у него дочка въ барыни выходитъ, а вы только шпильки ставите.
— Да я и радуюсь, а только что-жь мнѣ такъ ужъ очень особенно-то… Дочка барыня, а отцу хорошихъ сапогъ съ наборомъ справить не хочетъ.
— Сами и на свои могли-бы справить себѣ сапоги, если-бы меньше пьянствовали. Ну, да ладно, будете меньше ругаться, такъ я вамъ въ будущемъ мѣсяцъ справлю. Заказывайте Василью Федорычу. Пусть дѣлаетъ. Онъ долго дѣлаетъ.
— Ну, вотъ за это спасибо, спасибо… — радостно заговорилъ отецъ и сталъ затворять окошко, которое онъ открывалъ, чтобы выпустить самоварный дымъ. Затѣмъ онъ уперъ руки въ бока и сталъ любоваться Клавдіей. — Платье-то это у тебя важнецкое. И у урядничихи такого даже нѣтъ, — похвалилъ онъ.
— Что урядничиха! Она тряпичница. У ней все изъ тряпокъ, — гордо сказала Клавдія.
— Теперь-бы къ этому платью только часы съ цѣпочкой… — произнесъ Феклистъ. — У дровяной приказчицы вонъ какъ красиво… Отъ горла золотая цѣпочка по груди, а у поясовъ часы. Въ Преображеньевъ день она въ церкви была, такъ я видѣлъ.
Клавдія самодовольно улыбнулась и проговорила:
— Погодите, дойдетъ и до золотыхъ часовъ съ цѣпочкой, только поменьше ругайтесь. Однако, что же это Флегонтъ Иванычъ до сихъ поръ не идетъ? — спросила она себя, взглянувъ на часы, висѣвшіе на стѣнѣ. — Ужинаютъ у нихъ старики въ девять, а ужъ теперь десятый часъ въ исходѣ.
Дешевенькіе стѣнные часы съ мѣшкомъ песку вмѣсто гири и съ циферблатомъ, засиженнымъ мухами и тараканами, показывали безъ десяти минутъ десять.
— Да придетъ-ли твой Флегонтъ-то? Можетъ быть, такъ только сказалъ? — усмѣхнулся отецъ.
— Онъ-то придетъ-ли? — подмигнула Клавдія. — Да онъ каждый день бѣгалъ-бы сюда, если-бы я дозволила. А я его держу въ аккуратѣ…
Прошло минуть пять. Самоваръ уже кипѣлъ, выпуская изъ-подъ крышки струю пара. Клавдія, уперевъ руки въ бока и постукивая каблуками, самодовольно ходила по комнатѣ и напѣвала себѣ подъ носъ припѣвъ ухарской пѣсни:
Со двора съ ведромъ изъ-подъ собачьей ѣды въ рукѣ вбѣжала Соня и сообщила:
— Флегонтъ Иванычъ идутъ.
Дверь была уже распахнута и въ нее вошелъ Флегонтъ Ивановичъ. Онъ былъ въ франтовскихъ высокихъ сапогахъ и въ фуражкѣ. Изъ одного кармана чернаго суконнаго пиджака выглядывало горлышко бутылки, изъ другого торчала банка съ вареньемъ. Въ рукахъ онъ держалъ свертки.
— Миръ вамъ… И я къ вамъ, — сказалъ онъ. — Здравствуйте. Клавдія Феклистовна. Извините, что вхожу въ фуражкѣ. Руки заняты. Феклистъ Герасимычъ, здравствуй. Сонечкѣ почтеніе. Вотъ извольте принять легонькую закусочку съ примочкой.
Феклистъ Герасимовъ сдѣлалъ два шага и протянулъ руку къ бутылкѣ, торчавшей изъ кармана Флегонта Ивановича.
— Нѣтъ, нѣтъ, не давайте тятенькѣ, - проговорила Клавдія. — Я сама потомъ откупорю. Соня, возьми у нихъ изъ рукъ свертки-то.
— Колбаса, ситникъ, коробочка сардинокъ и жестяночка карамели для ребятишекъ, — передавалъ Флегонтъ Ивановичъ Сонѣ свертки.
Клавдія сама вынула у него изъ кармановъ бутылку съ водкой и банку съ вареньемъ.
— Клубничнаго принесъ. Вашего любимаго, — сказалъ Клавдіи Флегонтъ Ивановичъ про варенье, снялъ фуражку и прибавилъ:- Ну, теперь здравствуйте по настоящему.
Онъ протянулъ всѣмъ руку.
— Что такъ поздно? — спросила Клавдія.
— Да все ждалъ, пока старики угомонятся, — отвѣчалъ Флегонтъ Ивановичъ, пощипывая еле пробивающуюся бородку. — Не шьютъ, не порятъ, какъ говорится. Сидятъ за ужиномъ и бобы разводятъ. Дядя дровяные счета отъ меня потребовалъ. Наконецъ, ужъ кое-какъ начали зѣвать и поднялись изъ-за стола. Ну, я на манеръ какъ-бы къ себѣ въ комнату, а самъ сюда. А и крыльцо-же у васъ, Клавдія Феклистовна, у избы! Совсѣмъ на бокъ. Я чуть не свалился впопыхахъ-то. Тогда прощай банка!
Феклистъ, стоя около самовара, заговорилъ:
— Да вотъ все ждемъ, что Флегонтъ Иванычъ сжалится, да лѣску на поправку дастъ.
— Дать не разсчетъ. Но какъ переправить къ вамъ, чтобы старики не замѣтили? — отвѣчалъ молодой человѣкъ.
Феклистъ, стоя около самовара, заговорилъ:
— Да вотъ все ждемъ, что Флегонтъ Иванычъ сжалится, да лѣску на поправку дастъ.
— Дать не разсчетъ. Но какъ переправить къ вамъ, чтобы старики не замѣтили? — отвѣчалъ молодой человѣкъ.
— Ну, будетъ вамъ! Бросьте. Пойдемте, Флегонтъ Иванычъ, въ мою комнату. А ты, Соня, туда самоваръ подашь. Неси и закуску туда. Да подай штопоръ.
И Клавдія повела гостя къ себѣ въ комнату.
VI
Войдя къ Клавдіи въ комнату, Флегонтъ Ивановичъ перемѣнилъ тонъ и, кинувъ фуражку на кровать, заговорилъ:
— Здравствуй, голубушка, здравствуй, сердце мое! Дай поцѣловать тебя въ губки аленькія.
Онъ растопырилъ объятія, но Клавдія оттолкнула его.
— Погодите. Потомъ… — оказала она, отступая назадъ.
Флегонтъ Ивановичъ открылъ ротъ отъ удивленія.
— Что-же это значитъ, что такой пріемъ? — спросилъ онъ. — Или и въ самомъ дѣлѣ разговоры справедливы, что ты въ учителя влюбившись?
— Какой вы, посмотрю я на васъ, глупый, — отвѣчала Клавдія. — Дайте прежде Сонѣ самоваръ подать и закуску внести, а потомъ и амурьтесь. Ну, что хорошаго, если Сонька войдетъ, а мы цѣлуемся?
— Поди ты! — махнулъ рукой Флегонтъ Ивановичъ. — Пока ты разговариваешь, я успѣлъ-бы ужъ три раза поцѣловать тебя.
Онъ сѣлъ къ столу, покрытому красной бумажной салфеткой, на которомъ стоялъ чайный приборъ и горѣла лампа, надулся и закурилъ папироску. Соня внесла самоваръ и поставила его на столъ. Вслѣдъ затѣмъ была подана закуска. Клавдія заварила чай, поставила чайникъ на конфорку и откупорила бутылку.
— Вишневая? — опросила она про водку.
— Вишневая. Да вѣдь ты любишь вишневую, — отвѣчалъ Флегонтъ Ивановичъ, все еще продолжая дуться.
— Нѣтъ, я къ тому, что надо тятеньку попотчивать, а въ него не стоитъ хорошую водку втравливать. Пошли для него за простой… Соня сбѣгаетъ. Да и лучше оно. Онъ выпьетъ крѣпкой-то, да и спать заляжетъ, а мы съ тобой посидимъ.
— Вотъ двугривенный. Посылай.
Флегонтъ Ивановичъ положилъ на столъ монету. Клавдія взяла ее, посмотрѣла на гостя, взяла его за плечи и сказала:
— Да чего вы дуетесь-то? Ну, цѣлуйте скорѣй.
И она, наклонившись къ нему поцѣловала его. Онъ обхватилъ ее за шею и притянулъ къ себѣ. Она опять вырвалась отъ него и сказала:
— Оставьте… Тятенька идетъ.
Дѣйствительно, скрипнула половица и раздался за перегородкой голосъ Феклиста:
— Меня-то попоите чайкомъ?
— Вамъ даже будетъ послано за настоящей водкой, — отвѣчала Клавдія. — Идите сюда и пейте чай. Флегонтъ Иванычъ варенья принесъ. Можете положить себѣ варенья.
Феклистъ показался въ дверяхъ и произнесъ.
— За водку спасибо. Дѣйствительно, не люблю я этой вашей сладкой наливки. А чайку мнѣ налей, и я туда къ себѣ пойду. Вы люди молодые, у васъ промежъ себя сладкіе разговоры будутъ, такъ что-жъ мнѣ вамъ мѣшать!
Клавдія сдѣлала серьезное лицо.
— Никакихъ промежъ насъ сладкихъ разговоровъ не будетъ, — проговорила она. — При чемъ тутъ сладкіе разговоры, если хозяйскій племянникъ ко мнѣ по заводскому дѣлу пришелъ! А не хотите здѣсь стакана чаю выпить, такъ была-бы предложена честь, а отъ убытка Богъ избавилъ. Вотъ вашъ чай. Получайте… А водку вамъ принесутъ.
Она взяла съ комода большой граненый стаканъ, налила въ него чаю, положила туда варенья и крикнула сестрѣ:
— Соня! Вотъ тебѣ деньги… Сбѣгай тятенькѣ за сороковкой.
Въ щель полупритворенной двери просунулась рука Софіи и получила двугривенный. Феклистъ взялъ налитый ему стаканъ и сказалъ:
— Я и колбаски себѣ на закуску возьму. Дайте колбаски.
— Вотъ вамъ колбаски, вотъ вамъ и сардинокъ.
Клавдія отрѣзала кусокъ колбасы, вынула изъ коробки пару сардинокъ и положила все это въ протянутую отцомъ руку.
— Ну, спасибо, спасибо. Пріятнаго вамъ разговора. А я пойду… — проговорилъ тотъ и, осторожно держа въ рукахъ угощеніе, тихо вышелъ изъ комнаты.
— Ну, вотъ теперь цѣлуй сколько хочешь, — шепнула Клавдія Флегонту Ивановичу, переходя съ «вы» на «ты». — Теперь я сама тебя поцѣлую.
— Покладистый сегодня у тебя старикъ-то! — кивнулъ Флегонтъ Ивановичъ вслѣдъ удалившемуся Феклисту.
— Трезвый сегодня — оттого и покладистый. Трезвый онъ очень хорошо понимаетъ, что я въ семьѣ первая работница и всѣхъ кормлю, — дала отвѣтъ Клавдія.
Флегонтъ Ивановичъ улыбнулся, протянулъ къ ней руки и вполголоса сказалъ:
— Ну, поди ко мнѣ, моя первая работница. Поцѣлуй меня.
Клавдія приблизилась къ нему, обняла его и сѣла къ нему на колѣни. Онъ принялся цѣловать ее. Черезъ минуту она соскочила съ его колѣнъ и проговорила:.
— Ну, давайте чай пить.
— Постой. Прежде надо по рюмочкѣ выпить, — отвѣчалъ Флегонтъ Ивановичъ,
— Выпьемъ. Сегодня я васъ буду поить изъ серебрянаго стаканчика.
Она достала изъ комода маленькій серебряный вызолоченный стаканчикъ и поставила его на столъ. Флегонтъ Ивановичъ взялъ въ руки стаканчикъ, посмотрѣлъ ка него и спросилъ, откуда у ней этотъ стаканчикъ.
— А охотникъ одинъ, вотъ что къ тятенькѣ наѣзжаетъ, въ прошлое воскресенье подарилъ, — дала она отвѣта.
— Здравствуйте! Это еще новый предметъ?
— Не предметъ, а охотникъ, у котораго нашъ тятенька собакъ кормитъ. Онъ на охоту пріѣзжалъ къ намъ въ воскресенье, да и не одинъ пріѣзжалъ, а съ товарищемъ, они у насъ угощались — и вотъ онъ мнѣ серебряный стаканчикъ подарилъ.
— Да вѣдь онъ тебѣ ужъ навѣрное за поцѣлуи твои стаканчикъ подарилъ. Учитель, охотникъ… Это чорта знаетъ что такое! — возвысилъ голосъ Флегонтъ Ивановичъ.
Клавдія вспылила.
— А хоть-бы и за поцѣлуи, такъ что-же изъ этого? Откупили вы мои поцѣлуи, что-ли? — прошептала она, сверкнувъ глазами. — Что я вамъ раба досталась или мужнина жена? Скажите, какой выискался! Я вамъ ничего не говорю, когда бы Катьку обнимаете.
— Какую Катьку? Когда?
— А Катьку, которая вамъ воду носить и у васъ за коровами ходитъ.
— Когда-же это было?
— Какъ когда! Видѣла, какъ вы къ ней на вашемъ крыльцѣ приставали; даже ведра у ней уронили и воду розлили. Видѣла я, какъ она васъ и мокрымъ передникомъ огрѣла.
Флегонтъ Ивановичъ понизилъ тонъ.
— Ну, это я просто пошутилъ… хотѣлъ поиграть, — произнесъ онъ.
— Вотъ и я пошутила, — сказала Клавдія и прибавила тоже уже мягкимъ тономъ:- Лучше выпейте-ка за мое здоровье.
Она налила ему въ стаканчикъ, и онъ выпилъ, проговоривъ:
— Вѣдь ты еще недавно увѣряла меня, что любишь только меня одного.
— Ну, такъ что-жь изъ этого? И говорила, и теперь скажу, что люблю васъ одного. Ну, утѣшьтесь, утѣшьтесь. Ваше здоровье.
Она налила и себѣ стаканчикъ и выпила его. Въ сосѣдней комнатѣ послышался стукъ захлопнутой наружной двери, и голосъ Сони произнесъ:
— Клавдія, я принесла сороковку.
— Передай ее тятенькѣ, а сама иди сюда чай пить, — крикнула ей Клавдія.
VI
Феклистъ уже спалъ. Въ комнату Клавдіи доносились раскаты его храпа. Спала и Соня, свернувшись калачикомъ на лавкѣ, одѣтая и съ головой, закутанной въ платокъ. А Флегонтъ Иванычъ все еще сидѣлъ въ комнатѣ у Клавдіи. Онъ сидѣлъ безъ пиджака. Ему было жарко отъ выпитой наливки, которой въ бутылкѣ оставалось на донышкѣ. Клавдія была также раскраснѣвшись, щеки ея пылали, глаза играли особеннымъ блескомъ. Наливка на нее также подѣйствовала. Разговоръ у нихъ шелъ полушепотомъ и лишь изрѣдка въ спорѣ они слегка возвышали голосъ, но тотчасъ-же спохватывались. Клавдія говорила:
— И вѣдь какой ты глупый! Съ жому ревновать, меня вздумалъ!.. Къ учителю. А этотъ учитель ходить ко мнѣ только въ праздники днемъ, писать меня учитъ, да и то только тогда приходитъ, когда у тятеньки охотниковъ нѣтъ…
— Когда-бы не ходилъ, все-таки ходить, — пробормоталъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Да ужь теперь и не будетъ больше ходить, потому что осень пришла и охота началась. Развѣ когда въ будни вечеромъ задумаетъ придти.
— Еще того лучше! Вечеромъ! — фыркнулъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Да вѣдь надо мнѣ докончить писать-то выучитьея. Читать я кое-какъ знаю, а вотъ писать…
— На что тебѣ?
— Да хоть-бы тебѣ записку любовную написать — и то хорошо. Кромѣ того, и у насъ по дому. Иногда тятенькѣ нужно охотниковъ своихъ о чемъ-нибудь запиской увѣдомить, а онъ неграмотный.
— Пустяки. Просто это отъ головного вѣтра и отъ своего коварства. А я въ безпокойствѣ, потому я тебя люблю по настоящему. Ты знаешь, я разъ съ дубиной у васъ на задахъ ходилъ, чтобъ ему ноги обломать.
Клавдія вздохнула.
— Ахъ, Флеша, Флеша! Если-бы ты зналъ, что за человѣкъ этотъ учитель, ты не сталъ-бы къ нему ревновать, — проговорила она.
— А нешто я не знаю его? Холостой человѣкъ, молодой, учитъ ребятишекъ въ нашей деревенской школѣ.
— Молодой, но все равно, что и не мужчина — вотъ какой равнодушный человѣкъ. Онъ приходитъ да только и дѣлаетъ, что наставленія мнѣ читаетъ. Разъ дошло до того, что я ужь прогнать его хотѣла. Право… — разсказывала Клавдія. — Онъ и тятеньку моего пилитъ, зачѣмъ онъ пьянствуетъ, зачѣмъ меня не строго держитъ. Ты знаешь, этотъ учитель мѣсто горничной даже предлагалъ мнѣ въ Питеръ къ одной учительницѣ. «Здѣсь, говоритъ, соблазнъ, бѣгите отсюда». Да мало-ли что онъ говоритъ! Онъ придетъ и только піяетъ меня. Записки мнѣ даже пишетъ.