— А нешто я не знаю его? Холостой человѣкъ, молодой, учитъ ребятишекъ въ нашей деревенской школѣ.
— Молодой, но все равно, что и не мужчина — вотъ какой равнодушный человѣкъ. Онъ приходитъ да только и дѣлаетъ, что наставленія мнѣ читаетъ. Разъ дошло до того, что я ужь прогнать его хотѣла. Право… — разсказывала Клавдія. — Онъ и тятеньку моего пилитъ, зачѣмъ онъ пьянствуетъ, зачѣмъ меня не строго держитъ. Ты знаешь, этотъ учитель мѣсто горничной даже предлагалъ мнѣ въ Питеръ къ одной учительницѣ. «Здѣсь, говоритъ, соблазнъ, бѣгите отсюда». Да мало-ли что онъ говоритъ! Онъ придетъ и только піяетъ меня. Записки мнѣ даже пишетъ.
— Еще того лучше! — воскликнулъ Флегонтъ Ивановичъ. — Ну, значитъ, влюбленъ… А ты ему потакаешь, записки отъ него получаешь, къ себѣ принимаешь, улыбки ему разныя строишь.
— Постой, постой… — перебила его Клавдія, — да вѣдь онъ въ запискахъ пишетъ только, какъ я себя соблюдать должна.
— Покажи записки.
— Въ сундукѣ спрятаны. Далеко искать. Покажу когда-нибудь въ другой разъ.
— Ага! Въ сундукъ записки прячешь! Стало быть, считаешь за драгоцѣнность! Правду, значитъ, мнѣ говорили, что онъ на тебѣ даже жениться хочетъ…
— Что ты, что ты! Да онъ совсѣмъ не такой человѣкъ. Онъ словно монахъ… — проговорила Клавдія.
— Монахи тоже всякіе бываютъ.
Флегонтъ Ивановичъ сердился, дѣлалъ сумрачное лицо, усиленно затягивался папиросой.
— Нѣтъ, право, совсѣмъ монахъ. Ты знаешь, онъ даже мяса не ѣстъ. Никогда не ѣстъ, ни въ постные, ни въ скоромные дни, — продолжала Клавдія. — Онъ даже и рыбы не ѣстъ. Да… И меня съ тятенькой учитъ, чтобы и мы не ѣли. «Какъ вы, говорить, смѣете убивать животную тварь, если вы не можете ей жизнь дать?» — вотъ что онъ говорить. У насъ пѣтухъ былъ, и сдѣлался у него на ногѣ желвакъ. Тятенька хотѣлъ его заколоть, чтобъ въ щахъ сварить, а учитель услыхалъ этотъ разговоръ, сейчасъ-же этого пѣтуха у насъ за шесть гривенъ купилъ, понесъ къ себѣ, посадилъ его подъ печку и давай лечить. Но пѣтухъ, все равно, околѣлъ.
— Какія сказки ты про него разсказываешь! Должно быть, ужъ онъ такъ тебѣ милъ, что ты про него сказки сочиняешь, — недовѣрчиво усмѣхнулся Флегонтъ Ивановичъ.
— Именно сказки, а на самомъ дѣлѣ это сущая правда, — подтвердила Клавдія. — И кромѣ пѣтуха, у него были происшествія. Ты Алексѣя Гаврилова знаешь? Вотъ что изба съ рѣзьбой на крышѣ. Вѣдь онъ рыбакъ. Поймалъ онъ какъ-то большущаго леща, Алексѣй-то Гавриловъ. А учитель по берегу идетъ: Алексѣй Гавриловъ и предлагаетъ ему, учителю то-есть. «Не желаете-ли, говоритъ, Михаилъ Михайлычъ, леща купить?» Учитель купилъ, сторговался за два двугривенныхъ, заплатилъ деньги, и что-же думаешь?! — взялъ да и пустилъ его обратно въ воду.
— Да что ты!? Вотъ дуракъ-то! — удивился Флегонтъ Ивановичъ.
— Именно, дуракъ.
— Да можетъ быть, это враки?
— Алексѣй Гавриловъ божился, когда тятенькѣ разсказывалъ. Я и сама спрашивала учителя, и онъ отвѣчалъ мнѣ: «если я, говоритъ, могу какую-нибудь животную освободить отъ страданіевъ, то я обязанъ это сдѣлать». Правда, что онъ человѣкъ добрый, очень добрый, но у него въ головѣ все перепутано и самъ онъ какъ будто не въ себѣ, - пояснила Клавдія.
— Вотъ такого-то человѣка къ себѣ принимать и не надо, — наставительно замѣтилъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Да онъ и самой мнѣ надоѣлъ, но доучиться писать надо.
— Давай, я доучу тебя. Я, слава тебѣ Господи, бухгалтеръ у дяденьки. Дебетъ и кредитъ веду, стало быть, писать-то могу научить, — предложилъ Флегонта Ивановичъ.
— Ну, хорошо, изволь… Я скажу ему, чтобъ больше не ходилъ, — согласилась Клавдія, — Вѣдь онъ скучный. Какой отъ него интересъ? Вонъ книги мнѣ носить читать, но книги все скучныя прескучныя, — кивнула она на комодъ, гдѣ около зеркала лежали двѣ брошюрки.
— Такъ прогонишь учителя?
— Не прогоню. Зачѣмъ прогонять добраго человѣка? А просто скажу, чтобъ онъ больше не ходилъ ко мнѣ, что я ужь писать отлично научилась.
— Слово даешь, что больше его принимать не будешь? — спрашивалъ Флегонтъ Ивановичъ.
— Если онъ тебѣ такъ непріятенъ, — изволь, слово даю, — отвѣчала Клавдія.
— Протяни руку.
— Вотъ рука.
Флегонта Ивановичъ хлопнулъ по рукѣ и сказалъ:
— Ну, спасибо. За это я тебѣ, какъ поѣду въ городъ, хорошей матеріи на шубку привезу. Куній воротникъ у тебя есть, а это матерія будетъ. Даже и подкладку тебѣ подъ пальто привезу, — вотъ, какой я человѣкъ!
Онъ всталъ, притянулъ къ себѣ Клавдію, обнялъ ее и сталъ цѣловать. Клавдія не отбивалась и проговорила:
— Вотъ теперь цѣлуй безъ опаски. И тятенька спитъ, и Сонька спитъ, и ребятишки опять.
VII
На утро Клавдія проспала долго. Она проснулась въ обычное время въ шестомъ часу утра, когда обыкновенно уходила на заводъ на работу, но такъ какъ сегодня она порѣшила на работу не отправляться, то повернулась на другой бокъ и ужь проспала до десяти часовъ. Въ восемь часовъ утра ее будилъ отецъ, но она ему даже не откликнулась, а Соня сообщила ему, что Клавдія сегодня на работу на заводъ не пойдетъ, и онъ оставилъ ее. Въ восемь часовъ Соня поставила самоваръ и опять будила сестру, будила къ чаю, но та сказала ей:
— Дай мнѣ отоспаться. Я потомъ чаю напьюсь, — и опять заснула.
Наконецъ, въ десять часовъ утра Феклисть сталъ колоть дрова въ избѣ, чтобы истопить печь — и Клавдія проснулась отъ грохота и стука. Проснувшись, она не сразу встала, а еще нѣжилась въ постели. Перина у ней была мягкая — наслѣдство матери, которая водила гусей и утокъ и въ нѣсколько лѣтъ накопила пера и пуху на перину и подушки. При жизни матери отецъ нѣсколько разъ пытался продать эту перину, изъ-за перины у ея матери съ отцомъ происходили жестокія драки, но все-таки перина уцѣлѣла и ею завладѣла Клавдія.
Лежа въ постели, Клавдія вспоминала вчерашнія слова Флегонта Ивановича и мечтала о шубкѣ.
«Хорошо-бы на бѣличьемъ мѣху справить», мелькнуло у ней въ головѣ. «Бѣличій мѣхъ можно попросить у Кондратья Захарыча, да не подаритъ толстый чортъ», тотчасъ-же рѣшила она. «На угощенье онъ не жалѣетъ, цѣлыя корзины привозить съ угощеньемъ, на масляной разъ свѣжей икрой всѣхъ закормилъ. Я ему и блины пекла, и уху варила, а онъ что? Въ слѣдующій пріѣздъ только тоненькую золотую браслетку подарилъ за все, про все».
Кондратій Захаровичъ былъ охотникъ, который, пріѣзжая на охоту, останавливался въ избѣ Феклиста Герасимова. У Феклиста жила на хлѣбахъ и собака Кондратія Захаровича. Кондратій Захаровичъ былъ вдовый купецъ, торговавшій въ Петербургѣ въ рынкѣ желѣзомъ и домовыми принадлежностями, то-есть замками и шпингалетами, дверными ручками и т. п. Это былъ тучный человѣкъ. Онъ разсказывалъ всѣмъ, что охотится для здоровья, ради моціона, но пріѣзжая на охоту почти всегда съ пріятелями, бражничалъ и уѣзжалъ пьяный и полубольной.
«Погордѣе себя съ нимъ держать, такъ можетъ быть и привезетъ мѣхъ», мечтала снова Клавдія. «Мнѣ-бы бѣличій… Бѣличій мѣхъ не Богъ знаетъ чего стоитъ. Теперь Кондратій Захарычъ скоро пріѣдетъ на охоту. Онъ давно не бывалъ. Попрошу я у него… Право, попрошу. Или вотъ какъ сдѣлаю: заберу я себѣ павлина въ голову и безъ всякой улыбки съ нимъ… Начнетъ руки распространять и щипаться — руки прочь. Дескать, такъ и такъ, вы прежде должны все это заслужить. Привезите мнѣ мѣхъ на шубку, тогда и я къ вамъ буду ласковой. Конечно-же… Что ему въ зубы-то смотрѣть! Такъ и сдѣлаю», рѣшила Клавдія и стала вставать съ постели.
— Сонька! — крикнула она. — Самоваръ-то ужъ остылъ?
— Еще-бы не остыть! — откликнулась Соня, чистившая картофель для варева.
— Такъ подогрѣй его скорѣй.
Покорная Соня тотчасъ-же оставила чистку картофеля и принялась ставить самоваръ.
— Часъ тому назадъ учитель былъ, — сообщила она сестрѣ.
— Что ему? — откликнулась изъ своей комнаты Клавдія.
— Книжку тебѣ принесъ.
— О, чтобъ его съ книжкой! Вотъ надоѣлъ-то!
— Очень удивился, что ты спишь. Онъ ходилъ на кирпичный заводъ, думалъ тамъ тебя встрѣтить, не нашелъ и сюда пришелъ. Спрашивалъ, что здорова-ли ты, что до сихъ поръ спитъ! Я говорю: «Здорова. Что ей дѣлается!»
— А не сказала, что вчера у насъ гость былъ?
— Съ какой-же стати я буду говорить?
— Умница, Сонька. За это я тебѣ подарю мою розовую ситцевую кофточку.
— Спасибо сестрица.
Черезъ десять минутъ Клавдія уже вышла изъ своей комнаты и вынесла Сонѣ розовую ситцевую кофточку, довольно ужъ, впрочемъ, полинявшую. Также держала она въ рукѣ жестяную банку. Самоваръ уже кипѣлъ на столѣ.
— Давай кофейникъ… — сказала Клавдія Сонѣ. — Буду сейчасъ кофей пить и тебя угощу. А гдѣ отецъ? — спросила она.
— Христомъ Богомъ выпросилъ у меня пятачекъ и пошелъ опохмелиться.
— Ахъ! Вотъ ужъ горбатаго-то, должно быть, только могила исправитъ! — вздохнула Клавдія и принявъ отъ Сони жестяной кофейникъ, принялась дѣлать кофе.
— Ахъ! Вотъ ужъ горбатаго-то, должно быть, только могила исправитъ! — вздохнула Клавдія и принявъ отъ Сони жестяной кофейникъ, принялась дѣлать кофе.
— Вотъ книжка, что тебѣ учитель велѣлъ передать, — протянула Соня Клавдіи брошюрку въ желтенькой бумажкѣ.
— А ну ее! — воскликнула Клавдія и вышибла изъ руки Сони брошюрку.
Клавдія была въ красной нижней юбкѣ, обшитой въ два ряда черной тесьмой, въ бѣлой кофточкѣ съ кружевцами и въ туфляхъ на босую ногу.
Кофею она напилась скоро, велѣла Сонѣ убрать посуду и кофейникъ и сказала:
— Буду сегодня кружева нашивать на шелковую юбку, которыя я курила у урядничиховой сестры. Но прежде чѣмъ нашивать, надо кружева-то немножко разгладить. Согрѣй-ка утюгъ, да поставь мнѣ на два стула гладильную доску.
Клавдія ушла къ себѣ въ комнату за кружевами, а Соня стала исполнять, что потребовала сестра. Минутъ черезъ пять Клавдія вернулась съ кружевами.
— Ты знаешь, урядничихина сестра просто дура была, что продала мнѣ эти кружева за два съ полтиной. Они втрое дороже стоютъ, — сказала Клавдія.
— Да вѣдь ей, я думаю, они даромъ достались. Она у какой-то графини въ горничныхъ живетъ, — отвѣчала Соня.
— Ну, все-таки… Въ двухъ мѣстахъ они разорваны, но я ихъ подштопаю. Ты утюгъ-то не перекаливай, Соня. Ихъ надо чуть-чуть тепленькимъ разглаживать.
— Да я только сейчасъ его къ огню поставила. Клавдія вынула изъ печки утюгъ, отерла его о половикъ, держа въ тряпкѣ, помусоливъ палецъ, тронула имъ по утюгу и проговорила:
— Даже и не шипитъ. Такой мнѣ и надо.
Она подошла къ гладильной доскѣ, поставленной на два стула противъ окна, и только хотѣла гладить кружева, какъ вдругъ, взглянувъ въ окно, воскликнула:
— Батюшки! Охотники пріѣхали и Кондратій Захарычъ съ ними! А я въ одной нижней юбкѣ! Сонька! Убирай скорѣй утюги и гладильную доску, — приказала она сестрѣ и, схвативъ кружева, опрометью бросилась къ себѣ въ комнату.
VIII
За окномъ, между тѣмъ, раздавались возгласы:
— Эй! Что-жъ никто не встрѣчаетъ? Есть-ли бо дворѣ живъ человѣкъ!
Это кричалъ Кондратій Захаровичъ Швырковъ, вытаскивая изъ телѣги, въ которой онъ пріѣхалъ съ пароходной пристани, плетеную карзинку съ виномъ и закусками, два ружья въ чехлахъ, подушку въ темной ситцевой наволочкѣ. Ему помогалъ мужикъ-возница. Швырковъ былъ въ сѣромъ охотничьемъ костюмѣ съ зеленой оторочкой и съ громадными мѣдными пуговицами, въ высокихъ сапогахъ, перетянутыхъ выше колѣнъ ремнями и на головѣ имѣлъ сѣрый картузъ. Это былъ довольно толстый человѣкъ лѣтъ за пятьдесятъ, невысокаго роста, съ рыжей бородой клиномъ, начинающей уже сѣдѣть, съ одутловатымъ лицомъ и мѣшками подъ глазами. Онъ пріѣхалъ не одинъ. Была и вторая подвода. Изъ вся вылѣзалъ рослый брюнетъ среднихъ лѣтъ въ усахъ, закрученныхъ въ стрѣлку и облеченный въ кожаную куртку на овчинѣ, тоже въ охотничьихъ сапогахъ и въ тирольской шляпѣ темнозеленаго фетра съ стоячимъ тетеревинымъ перомъ. Съ нимъ былъ жиденькій маленькій человѣчекъ въ обыкновенномъ городскомъ пальто, въ обыкновенныхъ русскихъ сапогахъ и кожаной фуражкѣ. На красномъ лицѣ его съ рѣдкой бородкой торчали два глаза, выпяченные, какъ у рака, и сизый носъ. Первый былъ ходатай по дѣламъ Романъ Карловичъ Шнель, обрусѣвшій нѣмецъ, а второй — Григорій Кузьмичъ Перешеевъ, человѣкъ безъ опредѣленныхъ занятій, когда-то торговавшій, а нынѣ состоящій прихлебателемъ у Швыркова. Швырковъ возилъ его съ собой на охоту для компаніи.
— Эй! Кто-нибудь! — опять закричалъ Швырковъ передъ окнами избы. — Откликнитесь! Феклистъ Герасимовъ дома?
Отвѣта опять не послѣдовало. Изъ сосѣдней избы выглянула голова бабы въ платкѣ и сказала:
— Вамъ Феклиста Герасимыча? Кажется, въ кабакъ или въ лавочку ушелъ.
— Отставной козы барабанщикъ! Да постучись ты въ окно-то. Видишь, я съ извозчикомъ разсчитываюсь, — обратился Швырковъ къ Перешееву. — А то стоишь, какъ ступа.
Перешеевъ бросился къ окну и забарабанилъ въ стекло. Изъ калитки выскочила Соня въ байковомъ платкѣ на головѣ.
— Здравствуйте, Кондратій Захарычъ, — сказала Сопя Швыркову. — Милости просимъ… Пожалуйте… Но тятеньки дома нѣтъ! Онъ на деревнѣ. Сейчасъ я его приведу. Здравствуйте, Романъ Карлычъ, здравствуйте, господинъ Перешеевъ, — кивнула она другимъ охотникамъ и побѣжала по улицѣ, насколько позволяла ей хромая нога.
Возницы забирали вещи и тащили въ избу. У Шнеля, кромѣ охотничьихъ вещей, были также плэдъ и подушка и, кромѣ того, широкій длинный плащъ съ башлыкомъ сѣраго солдатскаго сукна. Помогалъ вносить въ избу вещи и Перешеевъ.
Охотники вошли въ избу и стали располагаться по лавкамъ.
— Скажите на милость, никого пѣтъ. Пустая изба. Даже и чертенятъ-мальчишекъ нѣтъ, — проговорилъ Швырковъ, снимая съ себя яхташъ и фляжку, перекинутыя на ремняхъ черезъ плечи.
— Я дома, я… — откликнулась Клавдія изъ своей комнаты. — Только не могу выдти къ вамъ сейчасъ, потому что не одѣта. Здравствуйте, Кондратій Захарычъ.
— Ахъ, ты дома, моя прелесть? Ну, вотъ и отлично! — закричалъ Швырковъ. — Здравствуй, душечка! Можно войти къ тебѣ?
— Нѣтъ, нѣтъ! Я еще не одѣта. Погодите. Я сейчасъ выду, — послышалось изъ комнаты.
— Да мнѣ, ангелочекъ, и не нужно вашей одежи. Вы безъ одежи, я думаю, лучше. А пока тятеньки нѣтъ, я и поцѣлую тебя въ обѣ аленькія щечки!
Швырковъ сталъ напирать на запертую дверь изъ дюймовыхъ досокъ и оклеенную обоями.
— Да не входите-же, — упрашивала Клавдія. — Ну, что-жъ это! Даже крючекъ оторвали! Какое свинство.
И она стала задвигать дверь стульями, а на одинъ изъ нихъ даже сѣла, но Швырковъ оттолкнулъ стулья и все-таки вошелъ въ комнату. Клавдія была въ черной шерстяной юбкѣ, но еще безъ лифа.
— Ну, что-же это такое! Ну, какъ вамъ не стыдно! — кричала она. — Вѣдь это-же свинство.
Но Швырковъ, обхвативъ ее, цѣловалъ въ щеки и шею и говорилъ:
— Совсѣмъ купеческая штучка! И какъ такая сдобненькая и миндальная въ деревнѣ уродилась! Пупочка, совсѣмъ пупочка. Вотъ ужъ папенька-то твой тебѣ не подъ кадрель. Папенька чумазый, а дочка такая крупитчатая.
— Уймитесь. Послушайте, уймитесь-же пожалуста. Будетъ съ васъ, — упрашивала Клавдія. — Слышите, вонъ тятенька идетъ. Соня привела его.
На крыльцѣ дѣйствительно кто-то громыхалъ сапогами. Швырковъ чмокнулъ Клавдію въ губы и вышелъ изъ комнаты.
Въ дверяхъ стоялъ Феклистъ, держалъ въ рукѣ картузъ съ разорваннымъ козырькомъ и, кланяясь, говорилъ:
— Пожаловали, батюшка Кондратій Захарычъ. Вотъ и отлично. А у насъ тетеревиныхъ выводковъ сила. Я за грибами ходилъ, такъ-такъ и порхаютъ. И смѣлые какіе! Я ужъ писать вамъ хотѣлъ, а вотъ вы и сами пожаловали. Роману Карлычу добраго здоровья. Григорій Кузьмичъ, батюшка, здравствуйте.
И Феклистъ, раскланиваясь съ Швырковымъ и Шнелемъ, протянулъ Перешееву руку.
Перешеевъ сниходительно взялъ его руку и съ усмѣшкой задалъ вопросъ:
— Къ Семену Банкину въ стеклянную библіотеку благословитися бѣгалъ, что-ли?
— Только на пятачокъ, господимъ Перешеевъ, только на пятачекъ, — отвѣчалъ Феклистъ, бросился къ корзинкѣ Швыркова съ выпивкой и закуской и спросилъ:- Прикажете вынимать, Кондратій Захарычъ?
— Оставь. И безъ тебя вынутъ. Для этого Перешеева вожу. Ну, что собаки мои?
— Въ лучшемъ видѣ.
— Ты ихъ, поди, съ голоду заморилъ?
— Чего-съ? Овсянки не проѣдаютъ. Дайте ситника — носы воротятъ. Конечно, не сейчасъ, потому сейчасъ мы еще и сами не обѣдали и собакъ не кормили. А послѣ дачи корма — на ситникъ не глядятъ.
— Приведи ихъ сюда.
Феклистъ удалился и черезъ минуту въ избу вбѣжали два сетера и съ радостнымъ визгомъ бросились къ Швыркову.
— Собаки эти мнѣ все равно, что дѣти — вотъ какъ я ихъ предполагаю, — хвастался Феклистъ, а самъ не спускалъ глазъ съ корзинки съ провизіей и выпивкой. — Такъ какъ-же, батюшка, Кондратій Захарычъ, вы думаете: сейчасъ вамъ на охоту идти или прежде подзакусить желаете? — спросилъ онъ Швыркова, ласкавшаго собакъ.
— Милліонеръ! Какъ ты думаешь? — въ свою очередь задалъ Швырковъ Перешееву вопросъ и улыбнулся.
Перешеевъ какъ-то весь скорчился, съежился отъ такого вопроса и, потирая руки, произнесъ:
— Даже и съ медицинской точки зрѣнія на голодный желудокъ охотиться не подобаетъ.
— Будто? — опять улыбнулся Швырковъ и сказалъ:- Ну, будь хлѣбодаромъ и виночерпіемъ и вытаскивай все изъ корзины.
Феклистъ оживился, бросился къ столу, сталъ его выставлять на середину, и кричалъ дочери:
— Клавдія! Клавдюша! Столъ-то надо скатереткой закрыть. Тащи сюда скатерть! Да что ты тамъ копаешься! Иди скорѣй.
— Свою скатерть привезъ. Не надо вашей, — отвѣчалъ Швырковъ.
IX
Перешеевъ суетился около стола, разставлялъ бутылки, вынималъ изъ корзинки свертки съ закусками. Кусокъ сыру, копченыя языкъ и копченую корюшку положилъ онъ на поданныя Соней три тарелки, но остальное ему пришлось положить на столъ въ бумажкахъ. Соня, конфузясь, заявила: