Отец, стоя на коленях, обеими руками держал голову мамы и глядел в небо. Странный свет окутывал их фигуры и весь вагон. Сияние пробивалось из щелей вентиляции, оно очертило мою руку, когда я поднес ее к лицу. Я медленно поднял голову.
Небо над куполом Всемирной Выставки горело. Световые полотнища красно-желтых и алых оттенков извивались в нем. Они медленно сворачивались исполинскими кольцами, образуя смерч, который полз прямо над нами, следуя движению поезда… то есть солярного детонатора, спрятанного в нем. Не было никаких сомнений: происходящее в небе связано с работой этого устройства.
«Самодержец», пройдя половину кольца, поворачивал обратно к месту пересечения рельс.
– Прыгай, – сказал отец.
Смертельно бледный, он сидел, поджав ноги, на самом краю вагона, и голова мамы покоилась на его коленях. Он повторил:
– Прыгай, Алек.
– Вы тоже, – я присел рядом. – Мы спрыгнем вместе.
– Я не брошу Джейн.
– Мы прыгнем вместе, Генри! – я схватил его за локоть, но он отбросил мою руку и выкрикнул:
– Она мертва, Алек! Они убили ее!
Световой смерч вращался над нами. Теперь горел весь вагон, сам металл, казалось, светился, в моих волосах проскакивали колкие искры. Силуэты Генри и Джейн сияли неземным огнем. До судороги сжав пальцы на рукояти маминого револьвера, я повторил:
– Мы прыгнем вместе.
– Держи! – отец сунул мне свое оружие, а другой рукой ткнул в грудь портмоне, которое вытащил из кармана.
«Самодержец» изгибался на повороте. От арки в куполе к нам бежали серые фигурки. Сияние заполонило все вокруг, красно-алый смерч сверкал над поездом.
– Зачем ты даешь мне портмоне?! – прокричал я, прекрасно понимая, для чего он делает это, но не желая принимать правду. – Я не брошу вас!
– Возьми его! Это важно, возьми, там кое-что есть!
Смерч еще сгустился и стал цвета крови. Все вокруг сверкало, переливаясь красками смерти.
– Я не оставлю ее, – сказал отец. – Она ближе мне, чем воздух в моей груди. Но тебе не нужно умирать с нами.
– Но вы же мои родители! – закричал я в отчаянии.
– Нет, Алек, – ответил он.
Я просто не понял, о чем он, не смог понять. Генри запихнул портмоне мне за пазуху и произнес:
– Это то, что мы хотели сказать тебе. Твой отец, настоящий отец – тот самый человек, который попросил нас помочь Мистеру Икс. Револьверы – давний подарок твоего отца. В тот день, много лет назад, когда он отдал тебя нам и попросил увезти подальше, в тот же день он подарил эти пистолеты. Его инициалы…
– О чем… ты… говоришь? – в оцепенении прошептал я.
– Его инициалы на рукоятях, Алек.
А потом Генри МакГрин схватил меня за плечи и толкнул вбок. Вскрикнув, я слетел с края вагона, в последний миг увидел, как сверкающий неземным светом отец наклонился и приник к губам мамы, и после эти двое навсегда исчезли из моей жизни, растворившись в небесном огне.
В падении я взмахнул руками, выпустив револьверы. Прямо подо мной оказалась вода – там был бассейн с аттракционом паровых лодок, я ушел в него с головой, но оттолкнулся от дна и взлетел над поверхностью. Плюясь, фыркая, распрямил ноги.
Поезд, стараниями Вилла Брутмана успевший хорошо разогнаться, миновал бассейн и быстро приближался к куполу. Небо сверкало, смерч расплылся в яркое облако. Ворох слепящих молний ударил из него в поезд. На полном ходу «Самодержец» въехал в арку купола. Облако полыхнуло, мир раскололся напополам. Я зажмурился. И грянул гром.
Земля вздыбилась, волна грохота накрыла меня – и схлынула. Дно бассейна содрогнулось, покрывшаяся рябью вода стала быстро убывать. Кулаками я протер глаза. Там, где раньше высился купол Всемирной Выставки, теперь было нечто другое. Обломки. Куски. Искореженные останки. Дымящиеся черные кости, оставшиеся от скелета постройки. Посреди хаоса разрушения обугленной спиралью торчал винт отисовского лифта.
Я стоял в пучине ужаса, замерев, потерянный, один в большом опустелом пространстве. И свинцовым молоточком в висок билась мысль. Они не мои родители. Не мои родители. Они не мои. Не мои!
2
Шум и гам царили под гостиницей «Высокий Дом» в это ясное, умытое ночным дождем утро. Из кустов торчала перевернутая паровая тележка, еще одна врезалась в колонну у входа. Я дотащился до гостиницы, едва переставляя ноги. Мимо пробегали служащие. Сразу несколько постояльцев со своими слугами, груженными поклажей, застряли в дверях, кричали, толкались, пытались вывалиться наружу.
Я пошел сквозь толпу, задевая людей плечами. Портмоне отца было во внутреннем кармане куртки, пистолеты просунуты под ремень. Меня толкали, били локтями по ребрам, вопили в ухо. В толпе истошно звали какого-то Мусю; миловидная юная дама искала Павлушу, беспомощно всплескивая руками и причитая: «Он же еще совсем маленький!» От стоянки на другой стороне площади, выплевывая клубы пара, отъехал перегруженный пассажирами фаэтон, его место сразу занял другой, к нему потянулась взволнованно гудящая толпа. Кондуктор в дверях размахивал руками и орал. Посреди площади над людским морем возвышался поп, весь в черном, с лохматой бородой, он махал тяжелым нательным крестом на цепи, будто хотел им кого-то зашибить, и, перекрывая гам, трубно вещал про Апокалипсис и адский свет в небеси.
Сообразив, что через парадную дверь внутрь не попасть, я направился в обход и едва не наступил на графа Юрия Федоровича Кушелева-Безбородко. Он сидел на корточках, ломая руки, покачивался взад-вперед. Я бы прошел мимо, но на лице его была такая тоска, что пришлось остановиться и спросить:
– Что случилось?
– Отец… – юноша поднял полные слез глаза. – Мой отец! Он в куполе!
Мы посмотрели в ту сторону, где совсем недавно над парком и окрестностями, над Москвой, над всей Российской империей, знаменуя ее мощь и технический гений, высилась полусфера Всемирной Механической Выставки, а ныне лишь кривые черные зубья торчали в небо, как осколки разбитого надгробия.
Ничего не ответив, я шагнул дальше, но граф вцепился в мою руку и забормотал:
– Может, он спасся? Ведь кто-то мог остаться в живых. Надо бежать туда, но я страшусь. Не могли бы вы… со мной…
Расцепив его пальцы, я сказал:
– У каждого своя скорбь. В это утро погибли многие.
– Но что же делать?! – всхлипнул он.
– Думаю, ты можешь просто жить с этим дальше, вот и все.
Вздрогнув, он уставился на меня. Зрачки графа расширились, он пробормотал: «Ты… Это вы… Но как?!» – а потом вжался в стену гостиницы и закрыл лицо руками, будто отгородившись от ужаса мира, снова принялся раскачиваться.
Я быстро пошел дальше. Позади здания нашлась распахнутая дверь, сквозь которую то и дело вбегали и выбегали служащие. Когда я входил внутрь, на меня никто не обратил внимания.
Запершись в номере, я стащил одежду, бросил на кровать, прошел в ванную и отвинтил оба крана. Титан работал, горячая вода была. Я принялся тереть лицо, шею, плескать на голову, намочил волосы, выпрямился и уставился в запотевшее зеркало над раковиной.
Они умерли. Они не мои родители. Они погибли, растворились в небесном огне. Они не мои родители!
Включи мозги, Алек. Думай. Думай, черт тебя дери! Я заколотил ладонью по лбу, все громче, сильнее, до боли, пока в глазах не начало двоиться, а я все бил, потом в голове будто что-то сместилось, я застонал, когда ванная комната покачнулась, отшатнулся от зеркала, опустился на корточки и уперся ладонями в пол, чтобы не упасть. Из глаз бежали слезы. Вытер их запястьем, встал, позабыв закрутить кран, вернулся в комнату.
Два револьвера лежали на диване. Они были тут, но тех, кому они принадлежали, не стало. Тонкие серебряные линии рисовали на черном агате две буквы: «S» и «H». С них начинаются имя и фамилия моего настоящего отца. Так кто же он? Мой отец попросил помочь Мистеру Икс, так сказал Генри. Кто такой Мистер Икс? Что за человек, в распоряжении которого копировальный радиотранслятор, устройство для голосовой связи и дистанционно управляемый дрон-аэростат?
А кто может владеть технологией вроде светового детонатора? Есть трое в этом деле, кого я не знаю: хозяин Чосера и Кариба, Мистер Икс и SH. Первый – Хозяин – преступник, готовый убить тысячи людей ради своих непонятных целей. Вторые два – заодно и действуют против него.
Меня видели.Об этом я подумал, уже начав одеваться. Видели солдаты, офицеры, и когда начнется расследование… Купол обвалился, сейчас это место оцепляют, сюда подтягивают войска. Обо мне знают. Или скоро узнают. Меня поймают, надо уходить – немедленно – исчезнуть, раствориться – у меня есть деньги и паспорта – вернуться в Санкт-Петербург, в наш дом… Нельзя, там ждут, а если еще не ждут, то очень скоро агенты охранки заявятся туда.
Меня видели.Об этом я подумал, уже начав одеваться. Видели солдаты, офицеры, и когда начнется расследование… Купол обвалился, сейчас это место оцепляют, сюда подтягивают войска. Обо мне знают. Или скоро узнают. Меня поймают, надо уходить – немедленно – исчезнуть, раствориться – у меня есть деньги и паспорта – вернуться в Санкт-Петербург, в наш дом… Нельзя, там ждут, а если еще не ждут, то очень скоро агенты охранки заявятся туда.
В одном ботинке, сжимая в руках второй, я остановился у окна. Все мысли вымело из головы, потому что на другой стороне площади я увидел, как человек-кулак и человек-лоза идут к фаэтону.
Я замер, уставившись на них. В этот миг все дальнейшее встало перед моими глазами. Кто мой настоящий отец, когда он найдется и найдется ли вообще… Даже если я когда-нибудь увижу его – он останется для меня чужим. Пусть Генри и Джейн мне не родители по крови, но они – мои отец и мать. Они во многом сделали меня таким, какой я есть. Эти двое – основа моей личности, и если я не расквитаюсь с их убийцами, то предам себя. Поэтому мне ничто не помешает. Ничто и никто не сможет остановить меня. Я не просто гимназист шестнадцати лет, я – Алек МакГрин, и я сделаю все, что могу сделать.
И тогда я начал действовать.
Натянув сорочку и жилет, разложил на диване чемодан, достал из-под вороха вещей перевязь с кобурами, нацепил на себя, вставил заряженные револьверы. Надел сюртук, разгладил на боках, проверил перед зеркалом, заметно ли оружие.
В боковом отделении чемодана обнаружился подарок родителей на день рождения – маленький золотистый пистолет с черной инкрустацией, двумя буквами: «А» и «Н». Алек… нет, не МакГрин. Моя настоящая фамилия начинается на ту же букву, что стоит на рукояти папиного револьвера. Латинское «аш», и поэтому я – А.Н. Но как же звучит моя настоящая фамилия?
Разглядывая подарок, я покачал головой. Спасибо, Генри, только это оружие мне больше не годится. Оно подходило для меня еще вчера, а сегодня уже не по размеру. Взять подарок будет неправильно – все равно, что захватить в будущее кусок детства, что-то из старых привычек, возможно, милых и подходящих мне тогда, но теперь ненужных и даже вредных. Я-ребенок не смогу сделать то, что собираюсь, для этого нужен совсем другой человек – я-взрослый.
Положив золотистый пистолет на стол, я снова нащупал под сюртуком револьверы Генри и Джейн. Нет, не их – теперь они мои. Этим утром я вросв них.
В чемодане нашлась бечевка, ею стянул волосы на затылке, надел кепи, глянул в зеркало – сойдет. Теперь волосы, главная моя примета, не видны. Из потайного кармана несессера достал ворох паспортов, большинство были для родителей, но среди них и несколько моих. Перебрав, выбрал один, на имя Алекса Гримуарди. Фамилия, конечно, та еще… Ладно, годится.
Сложив все необходимое, включая свой газовый фонарь, в несессер, я сунул в нагрудный карман расческу-ножик и окинул взглядом чемодан. Куда девать остаток вещей? Это же улики, их нельзя оставлять ищейкам, которые, без сомнения, скоро появятся здесь. Надо спешить, двое убийц вот-вот уедут… То и дело выглядывая в окно, на фаэтоны и толпу возле них, я отыскал в чемодане черную коробку, где лежал ворох разномастных очков. Их родители всегда брали на очередное дело – так, на всякий случай. Я выбрал одну пару с затемненными стеклами, нацепил на нос. Из другой коробки достал баллончик с керосином и зажигалку. Полил чемодан, диван, стол с гардеробом, золотистый пистолет на столе, остатки выплеснул на штору. И поджег.
Шум внизу не прекращался. Когда я закрыл дверь в номер, из-под нее потянуло дымом. Сбежав по лестнице, я через гудящий холл зашагал к дверям. Внимание привлекли трое, стоящие среди толпы, – растерянные, с багажом, который у них в неразберихе никто из служащих не спешил забрать. Низенький толстый господин с огненно-рыжими бакенбардами, высокая, худая веснушчатая дама и барышня лет семнадцати, тоже рыжая, тоже веснушчатая, с острым носом.
– Прощу прощения, – возмущенно заговорил господин на английском, когда я проходил мимо, – что происходит в этой чертовой дыре?!
Я не ответил ему, спеша к выходу, где давка уже рассосалась, но напоследок успел скользнуть взглядом по юной барышне и невесело подумал: я был красивее.
За последние минуты от «Высокого Дома» успели отъехать три или четыре фаэтона, и очередь из желающих немедленно укатить почти исчезла. Увидев мелькнувший в дверях последнего фаэтона черный цилиндр с белой ленточкой, я поспешил туда. Раскрасневшийся, тяжело дышащий кондуктор закрывал дверь, и когда я вспрыгнул на подножку, зло выкрикнул:
– Мест нет!
– Есть одно, видел в империале, – я ткнул пальцем вверх.
– Там тоже все занято!
Фаэтон дрогнул, свистнул, из трубы ударила струя пара. Шофер прокричал из кабины:
– Отбываем!
Кондуктор попытался спихнуть меня с подножки, и тогда я ударил его в грудь. Он крякнул, отшатнулся в проеме. Я выхватил из кармана портмоне, выудил оттуда десятирублевую банкноту и сунул ему в руку. Деньги были большие, и кондуктор, выпучив глаза на банкноту, судорожно скомкал ее в кулаке.
Поглубже нахлобучив кепи и подняв воротник сюртука, я по винтовой лесенке взбежал на империал, то есть второй, открытый этаж фаэтона. По дороге кинул взгляд в салон – Кариб и мистер Чосер усаживались между господином с козлиной бородой и дородной дамой, неодобрительно поглядывающей на них.
Фаэтон поехал в тот момент, когда я втиснулся на самый край лавки, возле астматически сопящего старичка в пальто и высоком цилиндре, который он зачем-то придерживал рукой, хотя ветер не дул. Машина покатила вокруг гостиницы, быстро миновала ее и свернула на дорогу, идущую через парк. Позади над «Высоким Домом» начал подниматься дым, донеслись крики.
Стояло холодное осеннее утро. Убийцы моих родителей и всех тех людей, что погибли под куполом, были совсем рядом. Я приложил руку к груди. Необычное чувство посетило меня: острое, ясное ощущение звенящей нити, протянувшейся от меня, прямо от сердца, к этим двоим. Нить шла к Чосеру и Карибу, но на них не заканчивалась. Туго натянутая, незримая, она проходила дальше – в смутную даль, где притаился тот, кто послал двух убийц.
Снова раздался свисток, и фаэтон ускорил ход.
Кариб и мистер Чосер – это только руки. Две руки: левая – хитрая, гибкая, рука-плеть, рука-лоза. И правая – молчаливая, жесткая, всегда готовая сжаться в твердый, смертельный кулак. И за ними в мутной мгле стоит Хозяин, тот, кто двигает ими. Я найду его, найду и уничтожу, сколько бы времени и сил ни ушло на это.
Я стащил кепку, и вдруг мне почудилось, что с неба на меня направлен внимательный взгляд. Заерзав, я всмотрелся в равнодушную глубокую синеву, потом пожал плечами, снова надел кепку и выкинул из головы это ощущение.
Купола Выставки больше не было видно позади, зато впереди я различал серые силуэты в небе. У причальных башен московского Воздушного порта висели дирижабли. Туда – и дальше, в неведомые закутки мира, лежал мой путь.
Эпилог Человек в башне
Серая башня, вырезанная из цельной каменной глыбы, стояла на утесе высоко над океаном. Висящее вдалеке одинокое облако, золотисто-белое от лучей недавно ушедшего за горизонт солнца, было единственным светлым пятном на холодном свинцовом фоне.
Крышу башни венчала антенна в форме воронки, которая заканчивалась обращенным к небу кругом зеленоватого металла. С тихим треском в нем зажглось изумрудное сияние – и в комнате на вершине башни сидящий в кресле человек открыл глаза.
Его взгляд оставлял впечатление давящей, материальной силы, буквально пригибал к земле. Казалось, что таким взглядом можно зажигать свечи… и гасить жизнь в людях. Мало кто решался смотреться прямо в глаза этого человека, а тот, кто осмеливался, потом долго не мог избавиться от двух черных пятен, плавающих на сетчатке. И от чувства, будто пара раскаленных спиц оставила в мозгу дыры с оплавленными краями.
На хозяине башни был темный костюм и черная сорочка, на лацкан пиджака приколот значок: шестеренка с черным глазом в центре. На столе перед креслом стоял большой медный ящик, от которого к потолку тянулся молочно-белый, будто из матового стекла, провод. Передней стенкой ящику служила толстая линза.
Раздалось шипение, перемежаемое треском, и в комнате зазвучал голос:
– Мы смогли пробить окно в резонансе Шумана и установили контакт. Сеанс продлится меньше минуты, но четкость будет нормальная. Начинать?
– Да, – негромко произнес хозяин башни.
По стеклянному проводу потекли пульсации света, линза в ящике мигнула, и в ней возникло изображение.
– Картинка хорошая? – спросил оператор, но человек в кресле не удостоил его ответом.