— С какой стати Свист интересовался мной? Ты, случайно, ничего ему не ляпнул?
— Какой мне резон… А что касается тебя, тут дело деликатное. Весьма деликатное, — судя по всему, у Тыра была припасена какая-то важная новость, но вот какая — плохая или хорошая — угадать было невозможно.
— Может, хватит вокруг да около ходить? Выкладывай, что там у тебя…
— В том месте, где я побывал, — Тыр кивнул вниз, — тобою все интересуются. От мала до велика. От Киселей до Иголок. Когда, говорят, Темняк Опора исполнит своё святое обещание и вернется, чтобы навести в Остроге порядок?
— Как ты сказал? Темняк… Опора?
— Именно. Теперь тебя так зовут. Привыкай.
— Не понимаю, что произошло… Никому я ничего не обещал. Просто во время расставания сказал несколько прочувствованных слов. Без всякой задней мысли.
— Сказал ты, как выяснилось, не пару слов, а значительно больше, — возразил Тыр. — А те, кто тебя слушал, растрезвонили их по всему городу. Да ещё в собственном истолковании. Вот и запали эти слова людям в душу. Из обыкновенного чужака, проворачивавшего всякие рискованные делишки, ты превратился в Темняка Опору, защитника и благодетеля острожан. Удивительная штука — жизнь.
— Да, сюрпризик… Не думал даже… Чувствую, кто-то приложил к этому руку. И крепко приложил, — Темняк испытующе глянул на Тыра.
— На меня грешить не надо, — в знак своей непричастности Тыр даже руки вверх вскинул. — Тут твои бывшие дружки постарались. Особенно этот мужлан Бадюг Верёвка. Выдает себя за твоего наследника и правоприемника. Ну и другие, конечно, не отстают.
Что ни день — восхваления, толкования твоих речей, сбор пожертвований. В норе, где ты обитал вместе со своей скотиной, устроили настоящий храм. Воду из колодца втридорога продают. Свистопляска какая-то!
— Ну и что из того? Есть страны, где обожествляют ядовитых гадов, насекомых или, хуже того, орудия убийства. Ежедневно приносят кровавые жертвы ножам и дубинам.
— Ты дикарей-то нам в пример не ставь. Да и за кровавыми жертвами, чует мое сердце, задержки не будет. Но главная беда в том, что твоё обожествление взбудоражило людей. Одёжки гнут одно. Гробы совсем другое. Каждое твое слово трактуется и так и сяк. Люди живут в ожидании скорых перемен. Где уж тут думать о насущном… Ты разрушил всё, что мы с таким трудом только ещё начали создавать.
— Будто я нарочно!
— Нарочно или не нарочно, но результат налицо. Важны не замыслы, а свершения. Если ложишься в гроб или возносишься на небеса, надо прощальные слова тщательней подбирать. А ещё лучше — вообще помалкивать.
— Не тебе меня учить! — осерчал Темняк.
— Действительно! Где уж мне? — Тыр ехидно ухмыльнулся. — Сейчас упаду на колени и стану лобызать твои ступни! Темняк Опора, спаси меня и помилуй!
— Напрашиваешься на неприятности? — набычился Темняк.
— Наоборот! Хочу войти к тебе в доверие. Уж если Бадюг Верёвка объявил себя твоим пророком, то чем я хуже?
— Так и быть! Произвожу в пророки и тебя, — Темняк отвесил ему звонкий щелчок по лбу.
Тыр стойко стерпел эту вольность и продолжал уже совсем другим тоном, без ехидства:
— Шутки в сторону. У меня есть к тебе предложение. И весьма серьёзное.
— Если есть, так излагай.
— Ты этот пожар раздул, тебе его и тушить. А иначе все наши попытки оградить острожан от беспредельшиков закончатся крахом. В беспределыциков превратятся все поголовно. В той или иной форме, конечно.
— А яснее нельзя? Без лишних предисловий.
— Тебе придётся предстать перед народом. Самолично. Но не для того, чтобы отречься. Нет-нет! Это уже поздно. А для того, чтобы как-то смирить страсти.
— Как, скажи на милость?
— В этих делах я тебе не советчик. Тот, кто умеет варить кисель, хлебать его тем более умеет, — встретив угрожающий взгляд Темняка, Тыр поспешно добавил: — Честное слово, для меня такие проблемы в новость. Случай для Острога, откровенно говоря, редчайший.
— Ладно, по…— начал было Темняк.
— Думать уже поздно! — немедленно прервал его Тыр. — Ситуация зашла слишком далеко.
— Я хотел сказать: ладно, попробую! — повысил голос Темняк. — Не надо меня перебивать! Учти, потомки тебе этого не простят. Уж если народ нарёк меня Опорой, ты мне должен в рот смотреть.
— Не очень-то привлекательное зрелище, — фыркнул Тыр.
— А когда лучше всего отправляться? — уж если Темняк вот так запросто решился на это канительное и небезопасное дело, значит, заранее держал что-то похожее в мыслях.
— Лучше всего — прямо сейчас, — ответил Тыр. — У нас всё готово.
— Ты сам-то как? Со мной пойдешь или здесь останешься?
— Я бы пошёл… — замялся Тыр. — Но сам понимаешь, что такие люди, как Свист, не должны видеть нас вместе.
— На какой срок мне рассчитывать? Одного дня хватит?
— Это будет зависеть от тебя. Но одного дня в любом случае недостаточно. Тебе ведь ещё придётся наведаться на Бойло.
— Уж если я и взаправду слыву Опорой, то зря красоваться на людях мне не резон. Сказал веское слово — и поминай как звали. До встречи в следующем пришествии.
— Вам, богоравным, виднее, — Тыр напоследок подпустил шпильку.
Они осторожно пробирались сквозь огромный, активно действующий механизм — два мышонка, забравшихся внутрь башенных часов — и Темняк всё больше склонялся к мысли, что в одиночку он этим путём никогда не пройдет.
Глазу просто не за что было здесь зацепиться. Циклопические детали, заполнявшие всё вокруг, исполняли какой-то неторопливый, но совершенно не подвластный логике и ритму танец, то меняясь местами, то переворачиваясь вверх тормашками, то вообще переходя в другую плоскость. При этом они могли раскаляться до малинового свечения или окутываться электрическими разрядами.
Здесь было гораздо хуже, чем между трубой с “пыжами” и стеной с клапанами. Всё вращалось, ходило ходуном, складывалось пополам, тряслось, опрокидывалось, соединялось, разъединялось, исчезало и вновь появлялось, но уже совсем с другой стороны. Через равные промежутки времени где-то вверху вспыхивал свет, похожий на отблески извергающегося вулкана, и после этого появлялись шаровые молнии, рыскавшие повсюду, словно голодные лисы. Лёд от пламени и анод от катода здесь отделяли считаные шаги.
Однажды, когда они лежали, вжавшись в холодную металлическую плиту, а над ними, утюжа спины, проплывала другая точно такая же плита, Темняк обратился к Тыру:
— Послушай, — сказал он, — как вам удаётся так свободно ориентироваться во всей этой нечеловеческой машинерии? Бепределыцики, например, даже со своими единомышленниками, оставшимися внизу, общаться не могут.
— Мы начали заниматься своим делом намного раньше этих беспределыциков, — промолвил Тыр с нажимом на предпоследнее слово.
— Этих? — переспросил Темняк. — Хочешь сказать, что раньше были и другие?
— Были, — Тыр поморщился, как от зубной боли. — Это как зараза. Цепляется ко всем подряд и почти не поддаётся лечению. Стоит только покончить с одними беспределыциками, как сразу заводятся новые.
— Тяга к переменам в общем-то свойственна человеческой природе, — заметил Темняк, косясь на подбирающуюся к нему шаровую молнию. — Люди почему-то не приемлют закрытых пространств. Поэтому тюрьма и считается таким серьёзным наказанием.
— По-твоему, Острог — тюрьма?
— Для меня — да.
— Ты человек случайный. А наши предки жили здесь ещё десять поколений назад. Причем, неплохо жили. И тюрьма становится родным домом, если это единственное место, где можно спокойно растить детей и безбедно коротать старость.
— Вот только дети вырастают дремучими невеждами, а долгая старость невыразимо скучна. Не прячьтесь в норах, пустите в свой дом свежий воздух внешнего мира.
— Уж лучше мы по твоему совету выпустим во внешний мир всех недовольных. Так будет проще.
Плита, увлекая за собой шаровую молнию, плавно унеслась куда-то вдаль. Тыр вскочил и резво бросился в проход между двумя медленно сходящимися зубчатыми полосами (каждый зуб был величиной с бабушкин комод). Темняк еле поспевал за ним.
В конце концов они добрались до стены, один вид которой невольно внушал почтение. За такой стеной Сатана мог преспокойно переждать гнев Господень.
В толще стены имелся ряд глубоких и узких бойниц, каждая из которых заканчивалась вертикальной щелью, сиявшей ни на что большее не похожим натуральным дневным светом.
Именно в одну из таких щелей и проникла однажды Стервоза, оставив Темняка в компании с Годзей болтаться снаружи.
— Нам туда? — Он указал пальцем на щели.
— С ума сошел! — отозвался Тыр, внимательно посматривающий по сторонам. — Туда и клоп не проскочит. Нам выше.
Взглядом дав понять, что нужно следовать его примеру, Тыр ухватился за какую-то замысловатую конструкцию, проплывавшую мимо (Темняк, кое-что смысливший в геометрии, определил её как усеченный ромбоэдр), и вознёсся на сотню саженей вверх.
Здесь он высадился на овальную площадку, примыкавшую к стене, и помог Темняку сделать то же самое.
— Теперь смотри внимательно, — сказал Тыр. — Не только смотри, но и примечай.
— Куда смотреть-то? — полюбопытствовал Темняк. — Тут всё интересно. Прямо глаза разбегаются.
— Куда смотреть, ты сейчас сам поймешь, — посулил Тыр.
Часть стены, находившейся над ними, ушла в сторону, словно заслонка самой главной адской печи, предназначенной для согрешивших великанов, и в образовавшуюся брешь ворвался поток того самого живого света, посредством которого в Остроге передавалась энергия.
Пронзив мрачные просторы машинных дебрей насквозь, он унёсся куда-то вдаль, продержался так минуты три-четыре и иссяк столь же внезапно, как и возник.
Заслонка бесшумно вернулась на прежнее место. Множество шаровых молний, оставшихся висеть в воздухе, затеяли красочный, хотя и смертельно опасный хоровод.
— Ну как? — осведомился Тыр. — Нравятся тебе эти воротца? На мой взгляд, они весьма подходят богоравному существу.
— Надеюсь, ты шутишь? — Голос Темняка непроизвольно дрогнул.
— Нисколечко. Когда в следующий раз всё это светопреставление закончится, а ворота ещё не успеют захлопнуться, смело бросайся вперёд. Времени на это у тебя будет предостаточно.
— Примерно сколько?
— Десять ударов сердца.
— И вправду целая вечность! — с горечью произнес Темняк.
— Но я ведь успеваю! — заметил Тыр. — А ты пошустрее меня будешь.
— Ладно, я брошусь вперед. Что дальше?
— Оказавшись на самом краю, постарайся не давать волю своим чувствам. Некоторых открывшиеся перспективы просто убивают…
— Мне это не в новинку, — нетерпеливо перебил его Темняк.
— Тем более. Смело ложись на спину вплотную к стене. Но только не садись, иначе можешь кувыркнуться. Всё это, сам понимаешь, будет проходить в пустоте, которая таковой не является.
— Знаю без тебя.
— Как только ты ляжешь, тебя сразу понесёт вниз. Скорость будешь регулировать сам при помощи вот этого несложного устройства.
Тыр протянул Темняку парочку широких пластин с закругленными концами, чем-то похожих на плавательные доски. На платформе они лежали целым штабелем, и у Темняка создалось впечатление, что похожие штуковины ему не однажды попадались среди уличного мусора.
— Держать её надо ребром вперёд, — добавил Тыр. — Но только не увлекайся скоростью. Иначе не сумеешь остановиться в конце пути.
— А вторая про запас? — Темняк взвесил в руках две совершенно идентичные пластины.
— Вторую подложишь под себя, а иначе сотрешь задницу до костей… Верёвку не забыл?
— При мне, — Темняк похлопал по мотку верёвки, притороченному к поясу. — Похоже, мне скоро выходить?
— Да. Начинай готовиться.
— Ну что же. Расстаёмся мы, надеюсь, ненадолго. Ребята вы, скажем прямо, хитрые и чужую жизнь ни во что не ставите. Не думаю, что вы хотите погубить меня прямо сейчас. Для этого существуют и способы попроще. Да и нужен я вам пока. Но едва я разберусь с бунтующим народом, как нужда во мне сразу отпадёт. Более того, кое-кто может посчитать меня опасным. Поэтому заранее предупреждаю: не надо устраивать на меня покушений. Вам же самим это дороже станет. Понятно?
Скука отразилась на лице Тыра, как у врача-психиатра, обследующего очередного, пятидесятого по счету, пациента.
— От людей, стоявших здесь в ожидании выхода наружу, мне приходилось слышать немало всяких глупостей, — сказал он. — Поэтому твои слова я отношу к разряду бреда, вызванного подспудным страхом.
Добавить что-нибудь к сказанному Тыр не успел — заслонка исчезла и всё вокруг вновь затопило сияние укрощённой энергии…
Если до этого Темняку и приходилось съезжать по горным трассам, то исключительно на детских санках. Да и горы те были копеечные, вроде Воробьёвых или Пухтоловых. Бобслей и тобогганы он видел только по телевизору, причём так давно, что даже забыл, как они выглядят. Поэтому сейчас до всего приходилось доходить своим умом.
Если бы он дал полную волю собственному телу, то невидимый жёлоб вышвырнул бы его прочь буквально через несколько минут — очень уж гладок он был, да и угол наклона имел такой, что не приведи Господь. Ни один спортивный комиссар, находящийся в здравом уме, не выдал бы лицензию на эксплуатацию такой трассы. Риск, господа!
А острожане — ничего, катались. Ещё и нахваливали.
Темняк уже давно вырос из того возраста, когда и на срам, и на секс, и на кайф, и на риск идут ради спортивного интереса, а потому ни на секунду не забывал о тормозной пластине, которую держал перед собой на манер ресторанного подноса, лишь иногда, для надёжности, перехватывая за переднюю кромку.
Чуть перекосил ее, ослабив тем самым давление на стенки — и поедешь быстрее. Поставил точно поперёк жёлоба — вообще остановишься.
Быстро освоив эту нехитрую науку, он катился вниз со стабильной скоростью автомобиля “Запорожец”, собственным ходом следующего на последний капремонт.
Мимо проносились зеркальные стены, ряды параллельных щелей, потоки энергии, не нуждающейся ни в каких проводниках, грандиозные карнизы, грубый камень цоколя. Ветер свистел в ушах да поскрипывала тормозная пластина.
Скоро показалось и дно рукотворного ущелья — улица Колодцев, заваленная свежим мусором.
Завидев первый ориентир, о котором его предупреждал Тыр — косой крест, измалёванный бурой краской — Темняк начал плавно снижать скорость, а возле второго — треугольника — вообще остановился. Жёлоб обрывался саженей через десять, а до земли было ещё далеко.
Размотав заранее припасённую верёвку, он сложил её пополам, свободные концы сбросил вниз, а оставшуюся в руках петлю накинул на шип, тоже невидимый, выступавший над краем бортика.
Придерживаясь сразу за оба конца, он спустился на землю и стянул всю верёвку вниз. Теперь никто из посторонних не догадался бы, что здесь берет начало знаменитая лестница в небо, на самом деле оказавшаяся скользкой дорожкой из поднебесья в преисподнюю.
Утро уже перешло в день, а на улицах ещё почти никого не было — острожане любили поспать подольше. Темняк вновь вдохнул полузабытый запах свалки и по самые щиколотки погрузился в мусор, сброшенный минувшей ночью. За время, проведённое им на верхотуре, здесь ничего не изменилось — ни к лучшему, ни к худшему.
Первым делом нужно было переодеться — коротких штанишек в Остроге никто не носил — и Темняк отправился на улицу Одежек, где у него имелись весьма обширные связи.
Издали завидев раннего прохожего, он сворачивал в сторону, да и те не очень-то стремились к встрече с полуодетым человеком, похожим на жертву вконец обнаглевших ночных грабителей.
Вся семья его давнего приятеля Кнока уже проснулась и завтракала свежими лепешками, запивая их подслащённой водой. Кисель с утра полагался только главе семьи.
Темняк вежливо поздоровался и, ожидая, пока завтрак закончится, остался стоять в тени, у входа. Его появление никого не удивило — заказчики сюда частенько наведывались спозаранку.
— Сейчас, сейчас, — бормотал Кнок, допивая кисель, до которого был большим охотником. — Шью я, чтоб ты знал, быстро. Сегодня снимем мерку, а дней через десять приходи. Получишь всё в лучшем виде. Моя цена, надеюсь, тебе известна?
— Мне бы в долг одеться, — смиренно сказал Темняк, продолжая держаться в отдалении. — И желательно во что-то уже готовое. Ждать десять дней мне недосуг. Уж окажи такую милость, Кнок Одёжка.
Портняжка поперхнулся киселем и сделал своим домашним жест, означавший: “Пошли все вон!”
Когда столовая, являвшаяся одновременно и примерочной, опустела, Кнок срывающимся голосом произнес:
— Прости, что встать не могу… Ноги отобрало… Это ты?
— Может, я, — сказал Темняк, выходя на свет. — А может, и не я. Откуда мне знать, кого ты имел в виду.
— Это ты, — упавшим голосом повторил Кнок.
— Почему же так нерадостно?
— Наоборот… Такая у меня натура. Другие от радости до потолка прыгают, а на меня паралич нападает, — пояснил Кнок. — Всю жизнь так было. Я даже на молодую жену только с пятого или шестого раза сумел залезть. Очень уж перед этим радовался… А ты, значит, сразу ко мне?
— Как водится. Где ещё в Остроге можно прилично одеться, как не у тебя.
— А что это сейчас на тебе надето? — Кнок даже прищурился, чтобы лучше видеть. — В каких краях такие наряды носят?
— На верхотуре, — Темняк не собирался ничего скрывать.
— У Хозяев, стало быть, гостил?
— Можно сказать и так, — скромно признался он.
— Как же они тебя назад-то отпустили?
— Да я, собственно говоря, и не спрашивал. Мне там указчиков нет… Ты насчёт одежды всё же расстарайся. Мой случай, сам понимаешь, особый.
— Понимаю. Как не понимать…
Кнок, к которому вернулась прежняя прыть, выбежал в смежное помещение и извлек оттуда целый ворох самых разнообразных нарядов, среди которых были и женские. Если паралич конечностей у него благополучно прошёл, то с головой по-прежнему творилось что-то неладное.