— Понимаю. Как не понимать…
Кнок, к которому вернулась прежняя прыть, выбежал в смежное помещение и извлек оттуда целый ворох самых разнообразных нарядов, среди которых были и женские. Если паралич конечностей у него благополучно прошёл, то с головой по-прежнему творилось что-то неладное.
Спустя четверть часа Темняк выглядел, словно состоятельный жених, хотя носить всё это великолепие ему оставалось недолго. Завтра, примерно в это же время, обновки должны были окраситься на Бойле его собственной кровью.
— Обувку позволь у тебя позаимствовать, — сказал Темняк напоследок. — Авось когда-нибудь и сочтемся.
— Бери, бери, — Кнок разулся в мгновение ока. — Может, тебе ещё что-нибудь надо? У меня жилетик имеется собственного изготовления. Из “хозяйской жилы” связан. Да так плотно, что не всякое шило проткнет. Если ты в тех людях, с которыми собираешься встретиться, не совсем уверен, то лучше поддеть его под рубашку. Лишняя предосторожность никогда не повредит.
— И то верно, — согласился Темняк. — Верить сейчас никому нельзя… Тащи сюда свой жилетик, а заодно и пару спиралей на всякий случай захвати. Вдруг мне в носу захочется поковыряться.
Пока Темняк переодевался, младшая дочка Кнока, обожавшая подслушивать и подглядывать, успела оповестить о случившемся всех соседей.
На веру её слова не очень-то принимали (ещё та была пустомеля), но на всякий случай выходили на порог, особенно после того, как девчонка доложила, что Темняк Опора заявился к папаше почти что голым и сейчас они обсуждают ближайшие планы переустройства Острога.
Короче говоря, стоило только разряженному в пух и прах Темняку появиться на улице, как вокруг него моментально собралась толпа.
Перебрасываясь с ошарашенными зеваками шуточками, Темняк отправился на свою прежнюю квартиру, по слухам, превращенную в храм. Там он рассчитывал застать тех, кто нынче являлся его правопреемниками и местоблюстителями. Народ повалил за ним валом, словно вышедшая из берегов река.
Скоро продвигаться вперед стало практически невозможно, и Темняк даже пожалел о том, что с ним нет сейчас верного Годзи, который на улицах Острога вполне заменял бронированный “Роллс-Ройс” представительского класса.
Публика, и без того взбудораженная, распалялась всё больше и больше. Из толпы неслись реплики, в которых восхваления самым причудливым образом переплетались с хулой. Особенно усердствовали женщины, составлявшие в Остроге ударную силу всех уличных беспорядков.
— Покоя нет! — орали они. — Ночью по нужде боязно выйти! Сторожа совсем зажрались! Сутками спят!
— Да они давно Ворам запродались! — вторили мужские голоса. — С потрохами.
— Твои преемники народ за нос водят!
— Неправда! Бадюг Верёвка свое слово держит!
— Мерзавец ваш Бадюг! С потаскухами в открытую живёт! В киселе их купает!
— Жрачка день ото дня дорожает!
— Скоро всем нам конец дридет! Слух есть, что Хозяева собираются мусор на улицах поджечь!
— Клопы совсем заели!
— Требуем для народа бесплатного киселя!
— Потаскух на Бойло!
— Тебя, горлопана, самого туда же!
— Дряка Сторожа к ответу!
— И Млеха заодно! Главные кровопийцы!
— Кто против Дряка ещё хоть одно слово скажет, тому язык вырву!
— Не верь им, Темняк!
— Меня, меня послушай!
— Нет, меня!
— Никого не слушай, кругом одни лгуны!
— Скажи сам что-нибудь!
— Скажи хоть слово!
— Скажи!
Спустя пять минут вся улица дружно скандировала: “Скажи! Скажи! Скажи!” — и Темняк понял, что вот просто так уйти отсюда ему не дадут.
Дело происходило на улице Киселя, и он вскочил на огромный горшок, перевернутый для просушки. Теперь все могли видеть его, а Темняк, в свою очередь, получил возможность судить о настроениях острожан по их лицам (верить толпе на слово то же самое, что давать взаймы пройдохе — обязательно обманешься).
Узрев своего кумира во всей красе, толпа взвыла. Дождавшись, когда наступило относительное затишье, Темняк осведомился:
— Кто-нибудь из Сторожей здесь есть?
— Я! Я! — несколько человек стали активно проталкиваться к нему.
Решительным жестом остановив их, Темняк приказал:
— Быстро разыщите Дряка и Млеха. Заодно и Бадюга. Пусть идут сюда. Да поторопятся.
Из своего не слишком богатого опыта общения с возбужденной толпой Темняк вынес парочку несложных правил. Во-первых, надо иметь луженую глотку, а во-вторых, следует взывать не к разуму, а к чувствам. Разума толпа не имеет по определению, как не имела его многоголовая гидра или Змей Горыныч, а по части чувств её можно сравнить с девицей нежного возраста, готовой поверить любому сладостному обману.
Напрягая голос, не однажды находивший своих слушателей и в рёве урагана, и в грохоте схватки, и в гомоне пира, Темняк произнёс:
— Надеюсь, нужды в представлениях у меня нет. Вы сами когда-то приютили меня в этом городе и нарекли тем именем, которое я ношу и поныне. Долгое время я жил с вами бок о бок, деля печаль и радость. Я вышел живым из горнила Бойла, а потом всячески старался облегчить вашу жизнь. Видя безобразия, творящиеся повсюду, я покинул милые моему сердцу улицы и отправился искать справедливость на верхотуру.
Темняк воздел указательный палец к почти невидимому отсюда небу, и толпа, воспользовавшись секундной паузой, опять подняла гвалт, в котором нельзя было разобрать ни единого дельного слова. Однако нашего доморощенного оратора это ничуть не смутило.
— В поисках ответа на свои горестные вопросы я обошел все тамошние закоулки, — продолжал Темняк. — Делил с работягами их тяжкую долю, прислуживал Хозяевам, дрался им на потеху, был свидетелем распрей, в которых погрязли люди, мнящие себя защитниками острожан, и в конце концов заслужил доверие Хозяев.
— Ты не видел там Оклю Башмака? — завопила какая-то женщина, стоявшая в первом ряду.
— Оклю я не видел, врать не буду, — ответил Темняк. — Зато я встречался с Камаем Гробом, Шварой Горшком, Дюгой Иголкой и многими другими остро-жанами, которые здесь давно считаются покойниками. Все они живы-здоровы, хотя судьба их сложилась по-разному. Обещаю, что в самое ближайшее время вы сможете повидать своих родных и близких.
Толпа, превратившаяся в одно огромное живое существо, для которого воля каждой отдельной клетки ровным счетом ничего не значила, давно жила своей собственной жизнью. Сейчас ей одновременно хотелось и слушать, дабы удовлетворить любопытство, и орать, чтобы дать выход страстям. До поры до времени оба этих в равной мере нездоровых влечения успешно совмещались.
Когда накатывала приливная волна криков, Темняк умолкал, а когда следовал неизбежный отлив, начинал говорить снова.
— Из своих скитаний я принес вам нерадостные вести, — говорил он. — Хозяева заняты своими заботами, и до людей им нет ровным счетом никакого дела. Не хочу заранее пугать вас, но, когда слой уличного мусора превысит допустимый уровень, Хозяева без зазрения совести уничтожат его всеми имеющимися у них средствами. Поголовное истребление вам, конечно, не грозит, но всё придётся начинать сначала. Однако самое печальное даже не это. Печально то, что, оставаясь в пределах города, вы не имеете никакой возможности для дальнейшего развития. Зачем питаться отбросами с хозяйского стола, если за стенами Острога вкусная и полноценная пища растёт прямо из земли или целыми стадами бродит поблизости? Ваши дети постоянно болеют от недостатка света, свежего воздуха и чистой воды, а рядом всё это имеется в избытке, причем абсолютно даром. Вы лишены возможности любоваться красотами природы. На каждую затхлую подземную нору претендует сразу по нескольку семейств. Ваши самые сильные сыновья убивают друг друга на Бойле, а самые красивые дочери прислуживают Хозяевам, не имея права без их соизволения продлить свой род. Справедливо ли это?
Шум, возникший на периферии толпы, докатился до импровизированной трибуны, с которой вещал Темняк (конечно, это была не древнегреческая агора, не Иерусалимская Масличная гора и даже не красногвардейский броневик, но, как говорится, по Сеньке и шапка), и стал всеобщим.
Темняк перевел дух и огляделся по сторонам — не назревает ли поблизости какая-нибудь провокация. Своими нынешними действиями он растоптал все обязательства, данные накануне лизоблюдам, и, более того, фактически открыл против них боевые действия.
Не приходилось сомневаться, что в самое ближайшее время со стороны единомышленников Тыра Свечи последуют ответные меры. Само собой, карательного характера. Но пока особых поводов для беспокойства не было — симпатии толпы защищали его лучше самых надёжных телохранителей.
На дальней окраине толпы наметилось какое-то хаотическое движение, и вскоре вся она раздалась на две части. По узкому проходу к горшку-трибуне шагали Дряк и Млех. Бадюг держался чуть позади. Никто не смел ни благословлять, ни охаивать их — когда наступает время высшего суда, дилетантам лучше помолчать.
Все трое остановились напротив Темняка и поклонились — сначала ему, а потом толпе, что вызвало очередную вспышку криков.
Дряк поглядывал на Темняка исподлобья, Млеха больше интересовали носки собственных башмаков, один только Бадюг по своей всегдашней привычке ворчал что-то о недоеденном завтраке.
— Как дела, друзья дорогие? — поинтересовался Темняк, как бы говоривший от имени толпы. — Может, что-нибудь интересное нам расскажете?
Друзья дорогие к излишней откровенности, похоже, не были расположены. То ли аудитория их не устраивала, то ли личность вопрошающего.
— Давай, Млех, — сказал Темняк. — Тебе первому ответ держать. Начинай.
— Виноваты, что уж теперь оправдываться, — староста левой стороны улицы Сторожей поднял глаза, в которых стояла прямо-таки собачья тоска. — Позабыли твои заветы… Сначала ещё помнили, а потом как-то на всё рукой махнули. Думали, ты уже не вернёшься. Одним днём жили… Пользовались твоим именем для собственного обогащения! Бабы да попойки… Простите, люди добрые, — он вновь повернулся к толпе. — Прости и ты, Бадюг Верёвка.
— А перед Бадюгом ты чем провинился? — полюбопытствовал Темняк.
— Мы его в последнее время в заточении держали, — признался Млех. — Чтобы не стыдил нас…
— Да я не в обиде, — махнул рукой Бадюг. — Ты их, Темняк, крепко не наказывай. Сам же учил, что оступившихся надо прощать… Хотя подлецы они ещё те! Особенно вот этот…
Он хотел легонько ткнуть Дряка в спину, но от превентивной затрешины сам еле устоял на ногах.
— Да что это здесь творится! — размахивая кулаками, вскричал староста правой стороны улицы Сторожей. — О чем вы толкуете? Не видите разве, что вам самозванца подсунули! Никакой это не Темняк! Темняк таких нарядов отродясь не носил! Не верьте ему!
В руке старосты что-то блеснуло, но Темняк, заранее готовый к такому повороту событий, упредил предательский удар. Молнией блеснула спираль, позаимствованная у Кнока, и четырех пальцев Дряка как не бывало. Остальное в мгновение ока довершила толпа, охочая не столько до справедливости, сколько до крови.
Темняк успел втащить Млеха и Бадюга на “трибуну”, где и прикрыл собственным телом.
— Не надо насилия! — кричал он, простирая к толпе руки. — Надлежит беречь каждого острожанина, ведь на этом свете их осталось не так уж и много… А теперь попрошу немного внимания! У меня есть для вас чрезвычайно важное сообщение.
Не давая толпе опомниться, Темняк сделал заявление, огорошившее буквально всех.
— В самое ближайшее время я собираюсь добиться от Хозяев одной весьма немаловажной уступки. Всем желающим будет позволено покинуть Острог. Понимаю, что мои слова очень многих из вас приведут в ужас, но другого пути к спасению просто нет. Выбирайте, что вам больше по вкусу — питаясь чужим дерьмом, ютиться в тесных норах или покорять новый мир, просторный и прекрасный, где хозяевами будете вы сами.
Толпа на мгновение умолкла, словно многоликое чудовище, прикусившее все свои языки сразу, а потом взорвалось оглушительным воплем, в котором всего было через край — и гнева, и восторга, и недоумения, и одобрения, и полного неприятия.
— Дай-ка я им сам пару слов скажу, — Бадюг отодвинул в сторону Темняка. — Досточтимые острожане, собрание закончено! Повторяю, собрание закончено! Темняк Опора сказал всё, что хотел сказать. Право выбора за вами. Можете уходить из Острога, можете оставаться здесь. Никто вас в шею не гонит. Время на раздумье есть… А теперь, поскольку возвращение Темняка Опоры непременно следует отметить, прошу угощаться киселем. Пейте на здоровье. Всё будет оплачено за счёт покойного Дряка и ныне здравствующего Млеха. Только не переусердствуйте. Сказано ведь было: отныне каждая ваша жизнь на счету.
Темняк, в свою очередь, посчитал необходимым добавить следующее:
— Когда будете принимать решение, не забывайте о своих детях. Ведь вы выбираете будущее не столько для себя, сколько для них!
А Бадюг, знавший нравы Острога лучше кого-либо другого, не унимался:
— Спешите! Наливайте! Всё дармовое! Первый глоток за здоровье Темняка Опоры! Второй за острожан! Пить до дна!
На сей раз отклик толпы можно было оценить как однозначно доброжелательный. Люди, до этого сбитые в плотный ком, словно роящиеся пчелы, теперь разъединялись, обосабливались, вновь обретали свою индивидуальность и тихо-мирно расходились — кто по домам, а кто и по многочисленным лавчонкам кисельной улицы. Свирепый монстр за считаные минуты превратился в скопище добродушных обывателей. Остались только те, кому не терпелось узнать об участи своих близких, предположительно находившихся на верхотуре, но Бадюг, созвав всех находившихся поблизости Сторожей, уже уводил Темняка прочь.
— Наворочали вы тут без меня дел, — тяжко вздыхал Темняк, с укоризной поглядывая на своих приближенных. — А я-то вас за порядочных людей считал.
— Сам виноват, — ответил Бадюг, возобновивший прерванный завтрак. — Наговорил целую бочку умных слов и смылся неведомо куда. В народе слушок прошел, что ты к Хозяевам за правдой отправился. Стали старушки порог твоей норы целовать. Дальше — больше. Вот они и воспользовались, — последовал кивок в сторону Млеха, стоявшего перед ними навытяжку, словно набедокуривший школьник. — Сначала, правда, крепились. Твои наставления вслух повторяли… А потом пошло-поехало. Во всё тяжкие пустились. Каждый день дым коромыслом. Блудниц здесь столько перебывало, что и не счесть.
— А Дряка мне всё же жалко, — промолвил Темняк. — Зря погиб. Такие люди нам сейчас очень пригодились бы.
— Погорячились вы оба, — кивнул Бадюг. — Да и я проморгал… Надо было просто горшок ему на голову надеть. Сейчас бы с нами сидел… Атак и в гроб нечего класть.
— Теперь уже поздно горевать… Ну а с тобой что прикажешь делать? — Темняк покосился на Млеха.
— Не знаю, — тот ещё больше вытянулся, словно солдат на смотру. — Поступай как знаешь. Хочешь — казни, а хочешь — милуй. Я заранее на всё согласен.
— И в самом деле, помилуй ты его, дурака, — попросил Бадюг. — Только к людям его не допускай. Не взлюбили что-то его наши люди. Пусть пока посидит там, где я сидел. А когда понадобится, мы его обратно призовём.
— Так и быть… Пошёл прочь! — Темняк сделал в сторону Млеха жест, словно сметал со стола объедки. — Сиди пока тихо и дожидайся моих распоряжений. Думай на досуге о своих грехах. А искупить их у тебя возможность будет.
Когда они остались вдвоем, Бадюг Верёвка утерся рукавом и, не глядя на Темняка, спросил:
— Думаешь, пойдут за тобой люди?
— Пойдут, — ответил тот таким тоном, словно речь шла о чем-то давно решенном. — Не все, но пойдут. В основном, конечно, молодежь. Старики, скорее всего, останутся. Хотя народ без стариков — это уже совсем другой народ. Как еда без соли.
— Я за старика сойду, — буркнул Бадюг. — А это нам вообще нужно?
— О чём ты? — не понял Темняк.
— Уходить из Острога нам нужно? — повторил Бадюг.
— Лично я в этом уверен… Хотя всё может быть. Сам знаешь, что не все наши благие намерения доводят до добра.
— И я про то же самое.
— Идти на попятную уже поздно.
— И когда примерно эта кутерьма начнётся?
— Думаю, что скоро. Сие зависит уже не от меня, а от Хозяев. Но ты здешней публике расслабляться не позволяй. Пусть потихоньку собираются в дорогу. Шьют теплую одежду, готовят припасы. Припугни их, если надо. Дескать, сгорите синим пламенем вместе с мусором.
— А мусор и в самом деле загорится? — Сомнение отразилось на в общем-то малоподвижном лице Бадюга.
— Не знаю… Должен загореться.
— Если должен, тогда загорится, — Бадюг широко зевнул. — Не выспался что-то. Рано ты явился. Я нормальным человеком только к обеду становлюсь.
— Неужели нельзя было отоспаться в заключении?
— Какое там заключение! Десять дней всего… Ты лучше вот что скажи, — Бадюг прислушался к звукам, доносившимся с улицы. — Пускать к тебе сегодня посетителей или нет? Их по старой памяти уже целая толпа собралась. Приучили на свою голову.
— Человек пять я приму, — ответил Темняк. — Но не больше. По мелочам меня не беспокоить. Если кто с пустяками пришел, отсылай назад или сам разбирайся. Воров не пускать ни под каким предлогом.
— А этого, как его… Который со стены упал… — всем своим видом Бадюг выражал сомнение, — Свиста Свечу пускать? Первым в очереди стоит.
— Ладно, пускай…
— Как здоровье? — поинтересовался Темняк после того, как они обменялись приветствиями.
— Да вот, хромаю немного, — Свист присел, вытянув вперед негнущуюся ногу. — В дальней дороге буду обузой.
— Намек понял, — Темняк решил на сей раз обойтись без лишних околичностей. — Мой план тебя не устраивает?
— Как он может меня устраивать? Это план бегства, а не борьбы. Твои обещания полны измышлений и недомолвок. А ведь жизнь за стенами Острога не так уж и прекрасна, как ты это изображаешь. Даже если не касаться тягот пути, которые могут оказаться непосильными для острожан, привыкших к оседлой жизни, есть немало иных опасностей. Голод, хищники, непогода. И это ещё не всё. Вы уходите не в пустоту. На просторах внешнего мира найдутся новые Хозяева, пусть и имеющие другой облик, которые обязательно попытаются поработить беззащитных людей… Твой план — это чистейшее надувательство. Надо драться там, где ты стоишь, а не бегать в поисках свободного места.