— Я им не начальник. У танкеток есть свой командир, только он им и может приказывать. Поняли? — отозвался майор, поглядев туда же.
— Понял... Но если...
— Я больше вас не держу, вы свободны! — отбрил майор с видом неоспоримого превосходства.
Одноглазый оглянулся. В окружающих командирах он не увидел к себе сочувствия.
Иван, избегая встречи с его взглядом, отвел глаза и ощутил, что почему-то краснеет...
«Партизан» сделал резкое движение.
— Эх! — воскликнул он громко и хрипло и вдруг тихо и с укоризной добавил: — Товарищи командиры!..
Он отвернулся и решительно зашагал на пригорок, к деревне, куда уходила пехота.
— Видали?! — словно что-то было доказано, с чувством собственного достоинства, насмешливо и возмущенно сказал майор. — Черт его знает, что он за тип и чего ему надо! — добавил он.
Однако Иван отметил, что никто из молодых командиров не ответил сочувствием и майору. Большинство из них словно бы призадумались.
Обезображенное лицо этого беспокойного незнакомца с налитым кровью и неприятным глазом чем-то притягивало Ивана. Он только на миг оторвал взгляд от дороги и снова уже отыскивал забинтованную голову; он даже как-то забеспокоился, не сразу найдя этого человека в веренице пехотинцев, шагавших вверх по шоссе... Но вот он, «тот», подошел к колонне танкеток, вошел в группу водителей, вот он просто, по-свойски, потянулся за «круговою» фляжкой, взял ее от соседа, встряхнул и что-то сказал, отчего все вокруг засмеялись.
Сам не сознавая того, Иван ревниво следил за каждым движением этого человека, поднимаясь следом за ним на пригорок. Вот незнакомец вынул кисет и стал свертывать папиросу. Водители танкеток окружили его, закуривали, а он что-то им говорил, указывая в сторону моста. Бойцы вместе с ним с минуту что-то живо обсуждали и вдруг побежали к своим машинам. Но как раз в этот миг радостные крики «ура» вырвались из толпы на мосту. Застрявшее орудие вздрогнуло, клюнуло носом, потом высоко задрало свой хобот, наконец медленно, будто нехотя, выровнялось и, движимое измученным «Челябинцем», сползло на обочину дороги, освобождая проезд всему скопищу.
Спустя минуту регулировщик с красным флажком уже стал у злополучного пролома, и через мост, объезжая его, покатился поток машин...
Иван стоял у дороги, следя за движением, чтобы не пропустить свою типографию в этой гудящей лавине.
Машины несло, как щепки в бурном потоке. Проезжая мост, они набирали скорость и мчались, выстраиваясь в четыре ряда.
Автоколонна штаба дивизии словно бы провалилась. Исчезла! Как это вышло? Должно быть, она протекла через мост раньше, чем Иван рассчитывал, и раньше, чем начал вглядываться в поток, силясь найти свою машину в громаде грохочущего и ревущего транспорта. Пройти обратно через мост, навстречу этому неудержимому движению, не было никакой возможности.
Иван в течение долгого времени не покидал своего поста у дороги. Прошло уже, может быть, с тысячу разных машин, а скопление их на том берегу все не рассасывалось. Какая-то нелепая надежда на то, что машины дивизии все еще не прошли, удерживала Ивана на месте.
— Во-оздух! Во-оздух! — послышались вопли, словно крики погибающих в море.
В небе опять обозначились черные точки. Они летели оттуда же, но это были уже не галки. Они шли ровным строем вдоль большака, навстречу движению, направляясь к мосту, они явно летели бомбить переправу и всю бестолковую человеческую сутолоку...
Автомашины начали круто сворачивать, отваливаясь от дороги, через кочки, пни, рытвины и кустарники ринулись в лес. Побежали с дороги и люди.
Иван тоже бросился прочь, но не побежал далеко вперед, а тут же, у берега, возле моста, влетел в кучу деревьев и затаился под кроной высокой березы.
Неожиданно он услышал спокойный, отчетливый возглас над головой:
— Повернули! Должно быть, к железной дороге заходят.
Иван поднял голову. Почти на вершине березы на дощатых подмостках в листве удобно пристроился красноармеец.
«Наблюдатель», — понял Иван.
И тут он почуял дразнящий запах горячего варева и ощутил нестерпимый голод.
Бери ложку, бери бак.
Нету ложки — беги так! —
в ту же минуту чей-то голос пропел в кустах шутливую пародию сигнала к завтраку.
— Батарея, в ложки! — весело скомандовал другой голос.
— Федя, посматривай, чтобы за завтраком нас не накрыли! — крикнули снизу.
— А мне за то гущи с мясцом побольше! — с беззаботной веселостью отозвался с дерева наблюдатель.
Поднялось солнце.
За кустами Иван разглядел походную кухню, из которой раздавали горячий завтрак. Повар щедро наполнял котелки, подставляемые бритыми, подтянутыми красноармейцами.
В свежем утреннем воздухе распространялся запах вареного мяса. Бойцы по-деловому жизнерадостно и с аппетитом насыщались.
Балашов завистливо поглядел на них и, не очень уверенно приблизившись к старшине, объяснил, что он тут, на переправе, отбился от своей колонны машин. Он спросил, не найдется ли у них лишней порции.
— Ничего, покормим, старший сержант, — доброжелательно отозвался тот. — Там будет у нас черпачок? — обратился он к повару.
— У меня котелка нет, — несколько растерянно сказал Балашов. — Все в машине, а машина ушла, пропустил ее как-то...
— Бойцы дадут, — просто ответил повар. — Пробьемся к своим — тогда все найдем свои части, машины и котелки.
Повар не пожалел Балашову каши с мясом, положил перед ним щедрый ломоть хлеба. Иван уже поднес ложку ко рту.
— Минутку, товарищ! — остановил его повар, протягивая кружку. — Наркомовские сто грамм!
«Сто грамм», горячее варево, хлеб и человеческая теплота согревали Ивана. Спокойствие бойцов передалось и ему.
Откуда-то издалека доносился тяжелый гул взрывов, удары зениток. По шоссе продолжала опять катиться нескончаемая вереница машин, а эти бойцы тут были как дома, словно их не касалось это всеобщее стремление мчаться вдоль по дороге.
— Хозяйственные вы! — сказал Иван, с благодарностью возвращая старшине котелок.
— У нас всегда все хозяйство сохранно, — ответил старшина с достоинством доброго хозяина.
— Вы хозвзвод? — поинтересовался Балашов.
— Зенитная батарея, не видишь?
— И пушки все целы? — недоверчиво спросил Иван, который только что на дороге со всех сторон слышал жалобы об утрате техники.
— Да мы же на огневой! Ты разуй-ка глаза! — даже обиделся старшина.
Только тут Иван разглядел между деревьями замаскированные стволы зениток, а в стороне, под ветвями елок, снарядные ящики.
— Недавно на фронте, товарищ старший сержант? — спросил старшина, угадав новичка по облику или поведению Балашова.
— Только что отозвали из ополчения в действующую дивизию. Да в тот же день, как я прибыл, и началось вот такое...
— Ничего, старший сержант, ты духом не падай, уж такая эта война! Нашему дивизиону уже два раза случалось беды хлебнуть!
— После таких переделок многие части на формировку отводят в тыл. У меня земляк один после Минска два дня с женой дома прожил! — с завистью вставил повар.
— Воздух! — раздался предупреждающий голос с вершины березы.
— Воздух! — повторилось, как перекличка, по ближним и дальним кустам.
— Густо фашист идет нынче! — заметил кто-то.
— К орудиям! К бою! — послышался властный голос.
Низкий, давящий гул, вибрируя, стелился над дорогой и над опушкой леса.
Фашистская эскадрилья бомбардировщиков с наглой беспечностью низко плыла вдоль дороги, по-хозяйски выбирая мишень для бомбежки. Видно, гитлеровцы не торопились сбросить свой губительный груз с малым эффектом. Они искали самое большое скопление людей и техники. Конечно, они хотели бомбить также и самую переправу.
Автомашины мчались через мост уже под пулеметным огнем мелькнувших почти на бреющем полете фашистских штурмовиков. Водители машин стремились проскочить, пока цела еще переправа, казавшаяся обреченной на гибель.
Но вот бомбардировщики нависли над самой переправой, и по противоположному берегу все, что могло, потекло в стороны — маскироваться...
Гул самолетов, гудки, крики сливались в сплошной невыразимый рев.
Иван не слышал команды, отданной в трех десятках шагов от него, почти рядом с кухней, возле которой он только что ел. Зенитная батарея грянула внезапно и оглушила его. И тут же разом, со всех сторон, по обоим берегам, загремели зенитные орудия, затрещали сплошным рычанием зенитные пулеметы. Одна из нависших наглых желтобрюхих акул покачнулась в воздухе, почему-то осела на хвост, запрокинулась на спину и вдруг ринулась штопором в лес за мостом. Оттуда взметнулось пламя, и грохнул взрыв.
Остальные пикировщики как ни в чем не бывало продолжали развертываться на цель, вздымались над переправой, будто карабкались на невидимую гору. И вот первый из них как бы клюнул воздух, от него отделилась черная точка, раздался свистящий пронзительный вой и грохот. Бомба попала в самую гущу машин. С черным фонтаном земли оттуда взметнулись пламя и дым. От машин загорались другие машины, ревели сигналы автомобилей, ревели нескончаемо длинно, кричали люди...
Удары зениток слились в непрерывный грохот. Казалось, весь лес, все пространство по берегу было насыщено зенитной артиллерией. Десятки сверкающих искрами ватных комочков лопались вокруг самолетов врага, которые сбрасывали воющие и свистящие бомбы. Бомбардировщики стали опять набирать высоту. И вот еще один из них задымился и в голубом ясном небе пошел, снижаясь, на запад. Видно было, как он по дороге сбросил одну за другой две тяжелые бомбы. Два черных фонтана взметнулись из-за леса к небу.
— Врешь! Сам теперь сдохнешь! — воскликнул Иван, глядя вслед подбитому самолету.
— Ложись! Оглох, что ли? Ложись! — крикнул кто-то над самым его ухом.
— В укрытия! — раздалась команда.
Упав на землю все под той же березой, Иван увидал над самой своей головой нависший бомбардировщик. Бомба оторвалась от него и с диким, гнетущим воем летела прямо сюда, под березу... Только когда раздался удар, он понял, что она рухнула на противоположной стороне дороги, в центре скопления машин. Еще раз свист и вой... На этот раз точно сюда, на зенитную батарею, на которой все теперь затаилось и замолчало. Еще свист и вой... Удары, удары, грохот... Земля дрожала. Взрывная волна проносилась над вершинами леса как вихрь, взметая тучи сорванных листьев. По каске Ивана со звоном кропило с неба вскинутым вверх и падающим песком. Едкий дым и душная пыль наполняли легкие...
Зенитные орудия грохотали теперь с другого берега. В воздухе загорелся вражеский истребитель. Как пущенный из пращи камень, комком огня полетел он, описывая крутую дугу, и врезался на том берегу в землю...
Иван сквозь стелющийся дым взглянул на мост. Пользуясь тем, что автомашины стоят, по мосту шла все та же нескончаемая цепочка усталой пехоты. Стрелки не бежали, они шли через мост, как будто никто не бомбил переправу, и, лишь перейдя ее, отбегали тотчас же и падали в придорожный кювет...
Эскадрилья бомбардировщиков уже выравнивалась над дорогой, когда опять ожила не задетая бомбежкой зенитная батарея возле Ивана.
— По местам! — раздалась команда.
Иван встал с земли.
— А это еще что за старший сержант? Почему вы в расположении батареи? — тоненьким тенором строго спросил маленький, курносенький, похожий на мальчика капитан.
— Виноват, товарищ капитан. Я от части отстал. Печатник дивизионной газеты, — пояснил Иван.
— Отстали — так догоняйте! Чего же вы тут? Где ваше место? В газете, — значит, в газете!
— Товарищ капитан! Я свою часть ведь теперь не найду! Разрешите остаться у вас, товарищ капитан! — взмолился Иван.
— Такого порядка нет, старший сержант. Я добровольцев к себе не вербую... Предъявите-ка свой документ, — потребовал капитан.
Иван предъявил красноармейскую книжку и комсомольский билет.
— Что же вы, старший сержант, комсомолец, как безработный? У каждого на войне свое место!
— Машина же в тыл ушла! Я же прошусь не в тыл, а остаться на огневой! — защищался Иван.
— Кру-гом! — тоненько скомандовал строгий капитан.— Из расположения части шагом марш!
И когда Иван, выполнив поданную команду, в отчаянии зашагал между деревьями на дорогу, капитан добавил ему вдогонку:
— Вот там и ищите свою огневую позицию!..
Глава восьмая
Люди, которые откатывались со старых рубежей правого крыла армии, уверяли, что там все перебиты и передавлены чуть ли не тысячами танков. А между тем на северо-западе, по старому рубежу, бой бушевал. Что же там творилось? До возвращения разведчиков истину было невозможно установить.
Невозможно было также узнать ничего про Ермишина и Острогорова. Чалый, пробившийся с артиллерией, которая прикрывала отход дивизий на новый рубеж, сказал, что Острогоров и Ермишин оставались на передовом KП, когда он, Чалый, выехал на НП левого фланга. После этого было известно, что Острогоров один направился на КП Дубравы и вызвал туда резервы «PC», а после удара «PC» связь между ними оборвалась.
— Но вот чего я никак уж не ожидал от Острогорова — что он может бросить раненого командующего, — сказал Чалый. — И что с ним стряслось? Ведь серьезный же, храбрый человек!
Чалого тотчас по возвращении в штаб армии Балашов назначил на бывшее свое место — начальником штаба.
После полудня заслоны и заградительные отряды Ивакина, выставленные по боковым дорогам, не могли больше справляться с человеческой стихией, которая мутным потоком валила из лощин и оврагов, со всех дорог и без всяких дорог на центральную магистраль. Задержка и формирование в подразделения всей этой людской массы сделались невозможными. Ивакин был вынужден открыть им проходы, а заградительные отряды и пункты формирования перенести в глубину обороны, чтобы смешанные толпы отходящих бойцов не нарушали боевые порядки организованных заслонов и не мешали успешному продвижению войск, отступающих по приказу на новый рубеж.
Наседающий враг не давал возможности дивизиям армии оторваться от него и выйти из боя. Новый рубеж на восточном берегу Днепра заполнялся войсками медленно, и к полудню еще не было создано сплошной линии обороны.
При первых признаках смятения и дезорганизации штаб армии в свою очередь тоже выставил на дорогах, ведущих к востоку, заградительные посты.. За вяземскую переправу они пропускали только санитарные обозы, вывозившие раненых, грузовой порожняк, имущество авиачастей да машины с зимним обмундированием.
Неорганизованные группы бойцов из разбитых стрелковых частей, перемешанные скопища техники и всяческие обозы с запада, юга и севера продолжали вливаться на пространства, прилегающие к автостраде. Боковые дороги были забиты теснившимся транспортом с техникой, боепитанием, продовольствием; редакции, машины с горючим — все это скопилось на пространстве от Днепровского оборонительного рубежа до реки Вязьмы в кустах, в лесах, в мелколесье. А как только настало утро, так и сюда добралась фашистская авиация. И вот каждая сброшенная фашистская бомба без промаха падала на какую-нибудь живую мишень, убивая десятки людей, застигая скопления машин, разбивая технику, уничтожая горючее и продовольствие, внося смятение и гибель в людские толпы.
Зенитная оборона оказалась бессильной. Что значил какой-то десяток сбитых за день вражеских бомбардировщиков!
Ивакину и Бурнину поутру удалось задержать отходящий штаб одной из дивизий левого соседа, который двигался со штабным имуществом и средствами связи, отбившись ночью от своих частей. Вышли также несколько штабов стрелковых полков.
С разрешения и по приказу Балашова все эти штабы были тотчас «посажены» на управление импровизированной бригадой.
Теория Ивакина об «отдельных батальонах» была, разумеется, штабниками отвергнута. Формирования преображались в нормальные армейские части — в традиционные, уставные полки. После полудня эта бригада начинала уже перерастать в дивизию. Работа формировочных пунктов в ее тылах продолжалась активно. Секреты боевого охранения, засады, выставленные во все стороны этой бригадой, и ее противотанковые заслоны уже отбили несколько атак мелких танковых подразделений врага.
Кроме этой «бригады Ивакина» постоянную связь со штабом армии к полудню установил ряд частей и соединений, которые отошли с запада на восточный берег Днепра и теперь продолжали располагаться и прочно закрепляться, образуя вокруг отрезка шоссе и железных дорог плотный участок.
На пространствах между излучиною Днепра и рекою Вязьмой образовывался дугообразный фронт.
С юга дивизия Чебрецова — самая полноценная часть армии — образовала левый фланг и заслоняла подходы к железной дороге и к главным шоссейным дорогам на Вязьму. Примыкая к правому флангу Чебрецова и растянув свою линию вдоль железной дороги, заняла оборону дивизия Волынского, а северней, по Днепру — части Дурова, Щукина и пробившиеся к востоку неполные и потрепанные полки дивизии Старюка. С правого фланга, на север от этих дивизий, появилась смешанная артиллерийская часть никому не известного капитана Юлиса — это были оторванные подразделения артбригады соседней армии, численностью около полка разнокалиберной артиллерии, которая теперь прикрывала подходы с северо-запада, с направления злосчастного «Дуная», то есть дивизии Дубравы и его соседей — Лопатина и Мушегянца. Их части оказались отрезаны немцами. А восточнее капитана Юлиса, отражая натиск противника с севера, подтягивалась, отходя под ударами фашистов с плацдарма соседа, дивизия, по слухам какого-то полковника Лудова или Зудова. Говорили, что эта резервная дивизия из армии правого соседа слишком поздно получила приказ выдвинуться к переднему краю обороны, не успела развернуться на заданном рубеже, была смята и отброшена к югу. Она отходила с большими потерями в личном составе, не утратив однако же связей и управления. Как только она ощутила «локоть» соседа, так тотчас остановилась, расположась прямо спина спиною к дивизии Чебрецова, опираясь своим правым флангом на реку Вязьму, по противоположному берегу которой уже окопались части Московского ополчения. На направления всех этих частей и соединений непрерывно выходили пробиравшиеся по лесам и оврагам к востоку группы бойцов, отделения, взводы, артбатареи, роты и отделы каких-то штабов. Их едва успевали в ближних тылах опрашивать, откуда и из каких частей они вышли, где видели противника, пришлось ли вступить с ним в бой и какими силами он продвигается. Их разноречивые и сбивчивые ответы все же давали хоть какую-нибудь возможность уяснить для штаба армии обстановку между старым и новым рубежами обороны и найти пути связи с остатками отрезанных дивизий. Так важно было сейчас помочь этим частям пробиться к новому рубежу и соединиться со всею армией, прежде чем немцы успеют стянуть достаточно сил, чтобы разбить их в отрыве от армейского командования.