Самых сильных ударов противника Балашов ожидал не на правобережную «бригаду Ивакина», которая вместе с артиллерией прикрывала отход на новый рубеж. Балашов знал, что немцы не любят бить в лоб. Он ждал атак с северо-запада на части Старюка и Дурова, а больше всего — с левого фланга на Волынского и Чебрецова.
Но настоящих боев с фашистами, вопреки ожиданиям, нигде на новых рубежах еще не завязалось. По всей новой линии обороны шла только ружейно-пулеметная перестрелка да мелкие стычки с разведкой фашистов, которая тут и там появлялась из-за холмов, усиленная небольшими танковыми группами. Танки взбегали на холмики, застывали, как бы принюхиваясь к новому рубежу обороны, издали давали несколько выстрелов и скрывались. Только пять штук из них в течение дня попали под меткий огонь орудий прямой наводки.
— Ну чисто собаки! — говорили о них бойцы. — Полает-полает — да в подворотню!
В этих замечаниях слышалось даже как бы презрение...
Переход на новый рубеж, пополнение частей бойцами чужих разбитых или отставших дивизий, не широкий на этой излучине Днепр, который лег между ними и противником все-таки водной преградой, да и пережитые бои — все это вместе как бы придавало бойцам сил и смелости. Им казалось, что самое трудное позади, им самим казалось, что больше уж они не страшатся танков, после вчерашних атак, когда столько их уничтожили, а вчерашняя паника представлялась просто нелепостью.
Последнее ощущение тревоги за лично свою ответственность перед высшими штабами ушло из сознания Балашова с того момента, когда он самостоятельно отдал приказ об отходе войск армии на запасной рубеж. Все беспокойство его с той минуты было обращено на реальную обстановку, на спасение из беды людей и военной техники.
Но именно то, что нигде по новому рубежу за весь день не возникло серьезного боя, вызывало у него самые сильные опасения. Ведь если фашисты бросили в битву танковую массу, достаточную для прорыва фронта, и если она до сих пор не ломится дальше, то это могло означать, что гитлеровцы предпринимают обходный маневр. Теперь важнее всего было восстановить взаимодействие с соседними армиями, а он ни справа, ни слева не мог найти стыков. Создавалось ощущение, что армия словно «висит в воздухе».
Что же он, Балашов, силами одной покалеченной армии мог тут поделать? Как преградить путь фашистам?! Он приказал во все стороны разослать разведку для определения направлений главных наступающих сил противника.
Нет, Балашов не сомневался в себе, в нем не было колебаний. Он не стремился переложить ни на кого ответственность, но все-таки ощущал потребность в том, чтобы поговорить, посоветоваться, выслушать чье-то другое мнение, прежде чем решиться на шаг, который определит судьбы такого множества тысяч людей. Непрерывные налеты фашистской авиации на Вязьму тревожили Балашова как попытка разрушить коммуникации и лишить войска возможностей дальнейшего отхода. Было необходимо решительно действовать. Балашову не хватало сейчас и вечного спорщика Острогорова и Бурнина, с которым он уже привык разговаривать, даже не в порядке совета, а как бы оформляя свои мысли, в процессе изложения их Бурнину. А полковник артиллерии Чалый, назначенный начальником штаба, был человеком новым и Балашову почти незнакомым.
Балашов решил вызвать в срочном порядке Ивакина.
Член военного совета, явившись, застал Балашова в задумчивости над картой. Балашов даже не сразу услышал приветствие Ивакина. Но вдруг встрепенулся:
— Здравствуй, Григорий Никитич! Хватит уж тебе сидеть там, на отлете. Сотворил ты новый рубеж, наладил формирование, теперь подчини свою новую бригаду Дурову или Щукину и давай будем вместе решать, что делать. Сам знаешь, я человек совсем новый на фронте, а обстановка требует и совета и моментальных решений... Гляди-ка сюда!
Балашов указал на карте район старого рубежа обороны, где находились отрезанные дивизии.
— Вот о них я все думаю, как им помочь... Про Логина ты ничего не слыхал дополнительно?
— Ничего. Как игла в стог упала.
— Стог-то стог, да Логин ведь не иголка.
— Ровно сгорел — ни слуху ни духу! — сказал Ивакин.
— Все-таки, если бы он вот тут, среди них, оказался,— показал Балашов на старый рубеж, — у меня спокойнее на сердце было бы.
— Да что ты! — удивился Ивакин. — Я думаю, он тебе в штабе-то понужнее, чем я. Я ведь вояка-то так себе!
— Нет, он именно там сейчас нужен больше всего. Острогоров — он воин! — уважительно признал Балашов.— А ведь там кто? Майоры полками командуют. Как они пробиваться будут из окружения!
— А ты не смотри, что майоры, — успокоил его Ивакин.— Наши майоры уже привыкли полками командовать.
— Вижу, что привыкают, — горько сказал Балашов.— Красная Армия строилась из расчета, что в применении к новым званиям майор — не выше, чем на батальоне. Дивизия — генерал-майор, корпусом должен командовать генерал-лейтенант. А у нас на всю армию был один генерал-лейтенант, и того отозвали! Вот так и воюй!
— Не сокрушайся, — сказал Ивакин. — Молодым открываем дорогу! У молодых энергии больше, отваги! В войне ведь отвага...
— Отвага — не самое главное, дорогой комиссар! — горячо перебил Балашов. — Мы власть молодому вручаем над тысячами людей. А ведь он и не осознал еще, что каждое слово его — это закон жизни и смерти для десятка тысяч его бойцов. Ведь он перед совестью, перед детьми и матерями, как говорят — перед богом и людьми, обязан за них отвечать. Хорошо, если совесть у командира живая и теплая, если власть над людьми не затмит ему разума...
— Коммунисту-то?! — перебил Ивакин.
Балашов пристально посмотрел на него и тряхнул головой.
— А хотя бы и коммунисту! — сказал он. — Ведь власть пьянит!.. Ох, пьянит! Любят власть человеки, да когда-то еще разлюбят!.. А военная власть в горячий момент — это же личная диктатура! Ты говоришь — молодому дорогу! А ему едва тридцать, в нем молодые силы кипять! — Балашов поймал себя на том, что сказал, как Ивакин, по-деревенски, «кипять», и усмехнулся. — Молодому охота геройства, подвига. А ведь подвиг-то командира и подвиг бойца — это разные вещи. Командир проявляет «отвагу», иной раз бросая тысячи человек на неверную участь... Мы с тобой скажем: «Вот удалая башка!» А надо всегда думать, сколько же «удалая башка» положил красноармейских жизней на свою боевую удачу!
Ивакин слушал внимательно, все кивал, как будто бы соглашаясь, но в зеленоватых глазах его играли какие-то недоверчивые, лукавые огоньки. Балашов заметил их раз и два и умолк, вопросительно глядя на собеседника. Тот, однако, молчал.
— Ты чего? — беспокойно спросил Балашов.
— Я слыхал, ты был сам комиссаром дивизии в двадцать три! — усмехнулся Ивакин.
— Был, — признал Балашов.
— А молодые силы кипели?
— Кипели.
— Значит, тебе, молодому, тогда могли доверять? Что же, не та была молодежь или как? — насмешливо продолжал Ивакин. И вдруг расхохотался. — Ты меня-то не помнишь? Да где там! Я у Емельяненки был в полку. А я тебя помню, товарищ мой комиссар. Ни седины, ни морщинок у тебя тогда не было, а мы, рядовые бойцы, тебя уважали!
— А за что? За то, что я и тогда смотрел, как людей сохранить,— смущенно возразил Балашов.
— И совсем не за то, а что ты не берег ни нас, ни себя! Ни черта ты о людях не думал, а только бы беляков да Антанту разбить... и разбили!
— Ну ладно, — прервал ворчливо Балашов. — Значит, ты передай там свою предмостную бригаду и возвращайся сюда, к управлению армией.
— Погоди, я их в бой введу сам, своею рукой, уж тогда передам, — попросил Ивакин.
Эти лично им сложенные новые формирования были Ивакину как родное дитя. Ему трудно и жалко было с ними расстаться. Ивакин хотел убедиться на деле, что его передовые заслоны не погнутся под ударом и будут стоять, хотел проверить их стойкость, а если понадобится, то в первый момент серьезного боя поддержать их своей рукой.
— Самому ввести в бой — в этом-то я тебя понимаю,— сказал ему Балашов. — Да наша с тобой не та доля! Я боюсь, что там боя придется ждать долго. Не пнем же торчать, поджидаючи! Теперь справятся и без тебя. Важно было наладить.
— Почему ты считаешь, что там боя долго не будет? — удивился Ивакин.
— А где же, ты думаешь, крупные силы фашистов, которые фронт прорвали? В дом отдыха, что ли, уехали? — со злостью спросил Балашов.
— Ну, а где? — в свою очередь задал вопрос Ивакин. Балашов широким движением провел рукою над картой севернее и южнее Вязьмы.
— Вот они где, — сказал он. — Спешат на Москву! Слышишь, как Вязьму бомбят все время? Вон где их цель — впереди... А нас отрезать и обойти!.. Они нас с тобой и все тысячи наших бойцов и всю оборону нашу просто бросают в тылу и двигаются вперед.
— Да что ты?! — от неожиданности даже шепотом переспросил Ивакин.
— Вот в том-то и штука! И нечего тебе делать в предмостной бригаде. И Бурнина там держать ни к чему. Справятся и без вас! — решительно сказал Балашов. — Сергей Сергеич, — повернулся он к Чалому, — вызвать немедленно Бурнина к исполнению обязанностей.
— Погоди, я их в бой введу сам, своею рукой, уж тогда передам, — попросил Ивакин.
Эти лично им сложенные новые формирования были Ивакину как родное дитя. Ему трудно и жалко было с ними расстаться. Ивакин хотел убедиться на деле, что его передовые заслоны не погнутся под ударом и будут стоять, хотел проверить их стойкость, а если понадобится, то в первый момент серьезного боя поддержать их своей рукой.
— Самому ввести в бой — в этом-то я тебя понимаю,— сказал ему Балашов. — Да наша с тобой не та доля! Я боюсь, что там боя придется ждать долго. Не пнем же торчать, поджидаючи! Теперь справятся и без тебя. Важно было наладить.
— Почему ты считаешь, что там боя долго не будет? — удивился Ивакин.
— А где же, ты думаешь, крупные силы фашистов, которые фронт прорвали? В дом отдыха, что ли, уехали? — со злостью спросил Балашов.
— Ну, а где? — в свою очередь задал вопрос Ивакин. Балашов широким движением провел рукою над картой севернее и южнее Вязьмы.
— Вот они где, — сказал он. — Спешат на Москву! Слышишь, как Вязьму бомбят все время? Вон где их цель — впереди... А нас отрезать и обойти!.. Они нас с тобой и все тысячи наших бойцов и всю оборону нашу просто бросают в тылу и двигаются вперед.
— Да что ты?! — от неожиданности даже шепотом переспросил Ивакин.
— Вот в том-то и штука! И нечего тебе делать в предмостной бригаде. И Бурнина там держать ни к чему. Справятся и без вас! — решительно сказал Балашов. — Сергей Сергеич, — повернулся он к Чалому, — вызвать немедленно Бурнина к исполнению обязанностей.
Он опять обратился к Ивакину:
— Если хочешь по совести знать, комиссар, надо немедленно проявить активность — сражаться, а не стоять. И пора отводить войска, не допуская обхода нас с юга. Вот для того ты мне тут и нужен! А бригаду в бой введут без тебя. Есть там полковник Смолин, можно его назначить командовать, чтобы предмостной бригаде сохранить самостоятельное значение.
Балашов опять окликнул начальника штаба:
— Сергей Сергеич, составьте и передайте приказ — командиром правобережной бригады назначаю полковника Смолина... Вот и все решено! — облегченно сказал командующий. — Теперь давай все обдумывать вместе. Сергей Сергеич, идите-ка к нам сюда!
«Н-да, решительно он со мной разобрался!» — про себя усмехнулся Ивакин, понимая, что действия Балашова именно таковы, каких сейчас требует обстановка, и полное согласие с ним — это единственно правильная и единственно возможная линия поведения...
Бурнин возвратился с днепровского рубежа не один. С ним был капитан, командир батареи «PC». Эта батарея перед вечером появилась у переправы в числе выходивших из лесу красноармейских групп, прорвавшихся с направления «Дуная». Как молния слово «катюши» пронеслось по окопам.
— Товарищи, братцы, вы со снарядами? — жадно расспрашивали бойцы, узнав эти таинственные машины, зачехленные брезентом.
Обычно неразговорчивые, расчеты «катюш» всегда ревниво отгоняли всех от своих секретных орудий, но теперь они были так счастливы благополучным выходом из окружения, что тут же, возле своих машин, трясли руки обступивших бойцов, закуривали и утешали всех сообщением, что у них снарядов достаточно.
Не важно, что их была всего одна батарея. Всех радовало само сознание, что оборону поддерживают «катюши».
Капитан, командир батареи, доложил Балашову, что тотчас, как дали залп по приказу Острогорова, в направлении леса, в котором группировались танки противника, — он, как обычно, снял с позиции и увел свою батарею в укрытие, в назначенный пункт в лесу, где и ожидал дальнейших приказов. Он слышал яростный бой. Но связь с Острогоровым ими не была уже более установлена, с командиром дивизиона — тоже. Они начали свой дальнейший отход часа через два уже по тылам прорвавшегося противника. Капитан не мог ничего рассказать толково о том, что творится у него за спиной. Ему было ясно одно — что наши части, которые на западе продолжают сопротивление, отрезаны от нового рубежа обороны. Между ними и новым рубежом на Днепре не только снуют вражеские отряды мотоциклистов и танки врага, но и располагаются десантные части пехоты, а бой там идет непрерывно.
...Совершенно стемнело. К западу и к югу от шоссе небо было залито ровным заревом деревенских пожаров. А на северо-западе небосклон трепетал зарницами артиллерийского боя. И вот именно там вдруг далеким гулом один за другим ударили залпы «катюш», вспыхнули их багряные сполохи. Тотчас же кто-то об этом крикнул в блиндаж командарма.
Балашов вместе с Ивакиным выбежали наружу. Они в молчании наблюдали ночное небо. Командарм теперь был убежден, что опытный и бывалый в боях Острогоров вместе с комдивами Лопатиным и Дубравой силится вывести части, пробиться.
Сведения от разведчиков начали наконец поступать. Разведка докладывала, что танки противника, видимо после перегруппировки, выступили с Духовщины направлением на Сычевку и севернее — прямо на Ржев — Зубцов, а с юга — от Ельни, направлением южнее Вязьмы, к востоку...
— Короче сказать — на Москву! — заключил Балашов.
Из сообщений разведки узнали, что на лесных дорогах и по лощинам танки встречают всюду сопротивление рассеянных, рассредоточенных и разбитых, но не сдающихся соединений и отдельных частей, особенно вблизи речных переправ, на подготовленных ранее оборонительных рубежах, за которые всюду цепляются наши отходящие части.
— Боюсь, уж раздроблены наши правофланговые дивизии, — сказал Балашов. — Как только фашисты с ними покончат, так теми же силами рухнут сюда. Значит, наша задача — предельно сорганизоваться, втянуть все наличные силы, которые есть на плацдарме, в наши формирования.
Задачи армии определились так: первая — не допустить прорыва западной линии обороны со стороны Днепра, вторая — предупредить обход армии с юга — южнее Вязьмы, третья — не допустить прорыва противника в свои тылы с севера.
— Танков, самим бы нам еще танков в поддержку! — сказал мечтательно Чалый.
— И с воздуха — штурмовиками! — добавил Бурнин.
— Отставить несбыточный вымысел! Исходить из реальных возможностей, братцы! — возразил Ивакин.
Штаб фронта уже отказал и в танках и в авиации. Он обещал провести разведку противника с воздуха, да, видно, и этого сделать не смог из-за господства фашистских самолетов в небе.
И вдруг, уже глубокою ночью, Чалый, явившись с узла связи, разбудил задремавшего Балашова и доложил, что Генштаб радирует об отправке танков из Москвы для поддержки армии...
— Две танковые бригады! А номера эшелонов, время и станцию выгрузки я не успел запросить: связь прервалась из-за каких-то помех, изволите видеть...
— По телеграфу узнайте, изволите видеть! — раздраженно потребовал Балашов.
— И телеграф не работает, — сказал Чалый.
— Здравствуйте! Что вы, ребенок, Сергей Сергеич! Вязьма же рядом! Гоните кого-нибудь в Вязьму. Не за горами! Посылайте немедленно. Бурнин! Возьмитесь за это дело со всею оперативностью, — приказал Балашов.
Надо было во что бы ни стало встретить и уберечь, довести до места и ввести в оборону армии эти две танковые бригады. Это было не много, но все же они могли оказать значительную поддержку.
Порученец штаба помчался в Вязьму. Но уже минут сорок спустя он сообщил, что в городе авиабомбой разбит телеграф. Город, в котором едва погасили десяток серьезных пожаров, находится в смятении. Жители поспешно эвакуируются. Телеграф же, как говорят, работает с Москвой из Туманова, где в последние дни производится и выгрузка войск.
Организация встречи танков показалась Бурнину важнейшей задачей момента.
— Разрешите, товарищ командующий, я съезжу в Туманово сам.
— Нет, отставить! Пошлите из БТБ человека. Бронетанковый батальон у нас только в названии остался: три снятых с вооружения танкетки да четыре захудалых броневичка. Пусть уж ребята из БТБ и встречают танки! — приказал Балашов.
Помначштаба бронетанкового батальона капитан-танкист с группой бойцов немедленно выехал в Туманово. Балашов особенно строго его наставлял, чтобы обеспечить выгрузку танков зенитною обороной.
Уже к концу ночи Бурнина потребовали на узел связи. Капитан-танкист сообщил, что часа три назад воздушной бомбардировкой разбито два поезда, шедших к фронту, разрушено железнодорожное полотно и связь прервалась еще много дальше к востоку.
Бурнин передал приказ всей встречающей танки группе выехать дальше к востоку, но во что бы ни стало танки встретить, обеспечить прикрытием от авиации и проводите в расположение армии...
Принятие новых решений о переходе к активным действиям имело смысл отложить до прибытия из Москвы танков. Однако ждать их в бездействии тоже было нельзя. Утром следовало готовиться к новому грозному натиску танковых сил фашистов. Больше всего Балашов остерегался их с бывшего плацдарма своего южного соседа, откуда они должны были попытаться выйти к дорогам. Там теперь главным заслоном стоял Чебрецов.