Балашов приказал Бурнину вместе с представителями артиллерии проверить еще до рассвета готовность противотанковой обороны с юга.
Балашов, Ивакин и Чалый решили использовать время, оставшееся до утра, чтобы подчинить единому плану обороны и единому управлению штаба армии все наличные силы на прилегающем пространстве, а в первую очередь — только что пришедшую с севера дивизию соседа, которая, видимо, безуспешно продолжает искать связи с управлением своей армии.
Ивакин взял на себя связаться с артиллерийской частью капитана Юлиса и организовать ей надежное пехотное прикрытие.
Пользуясь наступившим затишьем, Балашов поехал в отброшенную к югу дивизию соседа, которая расположилась по противоположную от штаба армии сторону главной асфальтовой магистрали.
С одним автоматчиком и тем самым молоденьким лейтенантом, с которым выехал в первый раз из Москвы, Леней Вестником, Балашов по ухабам проселков ехал в тумане рассвета к северу. Был последний час предутреннего затишья, когда совсем не слышно ни артиллерийской, ни пулеметной стрельбы.
Но в мутном тумане в кустах и овражках не спали люди. Шла какая-то странная, таборная жизнь. Проезжая мимо, Балашов с досадливым любопытством рассматривал это неспешное шевеление. Он видел кучки и целые оравы слоняющихся без цели бойцов, которые рыскали по колхозным полям и огородам, копали картошку и, укрывшись в кустах и воронках, варили ее в котелках, пекли на угольях и в золе костров. Иным посчастливилось выловить бездомную курочку или заколоть «ничейного» поросенка, и они с бесшабашной беспечностью «пировали»...
«Что с ними делать? — размышлял Балашов. — Тяжелый удар сломал их организацию, размагнитил их дисциплину и волю, но не мог же он уничтожить их преданность родине и ненависть их к фашизму!»
Навстречу Балашову из леса вынырнула запряженная рыженькой лошаденкой плетеная одноколка с политруком на козлах.
— К штабу части так едем? Не сбились? — спросил адъютант Балашова.
— Регулировочный пост впереди, там и спросите, — уклончиво ответил политрук.
Контрольно-пропускной пункт, укрытый в шалашике, зенитная батарея в кустах, отделение бойцов, торопливо шагающее из какого-то пункта боепитания с тяжелой нагрузкой патронами, вдруг подействовали умиротворяюще на Балашова.
Он мог бы говорить с дежурным сидя в машине, но ему захотелось выйти, чтобы вздохнуть этим здоровым армейским воздухом.
Лейтенант на контрольном пункте по-уставному вытянулся перед генералом, отрапортовал и молодцевато отрывисто хлопнул себя по бедру опущенною рукой, предупредительно посадил к генералу в машину проводника-сержанта и приказал проводить генерала к командиру дивизии.
Фамилия командира дивизии оказалась не Зудов, не Лудов, а Зубов. Услышав ее, Балашов нахмурился. Минуту спустя он вошел в блиндаж командира.
Зубов и Балашов в ту же секунду узнали один другого. По лицам обоих прошло как бы замешательство.
«Вот и встреча!» — подумал Балашов, который несколько минут назад уже заподозрил, что это «тот самый» старый знакомый Зубов...
Командир дивизии навытяжку стоял перед ним, глядя прямо ему в лицо. Да, тот самый Зубов, с которого начались все несчастия Балашова. Оба вспомнили тяжкую встречу, которая произошла около четырех лет назад в кабинете следователя по особо важным делам.
Слушатель военной академии и слушатель Балашова, майор Зубов держался тогда не так уклончиво и двойственно, как некоторые другие. Балашов отлично запомнил этого человека: он вот так же прямо тогда смотрел в глаза и с полной убежденностью, смело его обвинял.
Да, с первой лекций комбрига Балашова он, Зубов, понял, что в занятиях, проводимых Балашовым в академии, что-то неблагополучно. Последующие занятия убедили его, что эти сомнения не случайны. Особое возмущение вызывало у Зубова то, что комбриг Балашов говорил не в академические часы, а особенно в перерывах между занятиями, отвечая на отдельные вопросы слушателей. Эти беседы произвели на Зубова впечатление, что, поработав в Германии, Балашов струсил перед вермахтом, или — даже переметнулся в фашистский лагерь, о чем Зубов подал тогда же рапорт.
Как коммунист и командир Красной Армии, Зубов считал своим долгом предупредить органы безопасности, что занятия, проводимые комбригом Балашовым, размагничивают волю командиров, расшатывают их уверенность в мощи Красной Армии. Балашов явно преувеличивает значение германской военной касты, особенно ярко расписывает слаженность в тактическом взаимодействии разных родов войск вермахта. Во время одной из таких бесед комбриг Балашов сказал, что в случае войны мы окажемся перед фактом множественных прорывов фронта, если не сделаем решительного скачка в области развития авиации и танкостроения, в противотанковых средствах и насыщении пехоты автоматическим оружием и если не пройдем в организованности нашей армии «десятилетку в три года».
На вопрос слушателя академии майора Зубова: «Неужели мы так уж от немцев отстали, товарищ комбриг?» — Балашов ответил: «В технике и организованности? Недопустимо отстали!» На дальнейший вопрос: «И в технике, и в тактике?» — Балашов ответил: «Без организованности, без современной техники даже самая умная теория тактики не поможет. Опыт закидывания противника шапками осужден историей русско-японской войны еще в начале столетия».
Каждое слово этого протокола врезалось в память Балашова.
«Балашов, что вы скажете в свое оправдание?» — спросил следователь.
«Товарищ Зубов правильно передал факты», — сказал Балашов.
«Сволочь тебе товарищ!» — выкрикнул Зубов.
И только тут Балашов почувствовал, что обвинения Зубова приняты следствием очень серьезно.
«Свидетель Зубов, держите себя в руках, — остановил его следователь. — Значит, вы, Балашов, не отрицаете показаний свидетеля Зубова?» — сухо спросил следователь, так, будто бы только что младший по званию военный не оскорбил при нем старшего командира.
«Фактов не отрицаю, но толкование их совершенно неправильно», — едва сдерживаясь, сказал Балашов.
«Об их толковании поговорим отдельно, — остановил следователь. — Товарищ Зубов, вы ничего не хотите добавить к своим показаниям?»
«Добавлю, — сказал тот. — Балашов издевался над кавалерией Красной Армии, недостойно и карикатурно рисуя в своей лекции, как кавалеристы «рубают шаблюками» танковую броню».
«Гражданин Балашов, отрицаете?»
«Я говорил об отсталости кавалерии в целом, как рода войск в современной армии, также я говорил о необходимости замены ее моторизованными войсками. Может быть, допустил иронию, шутку...»
Очная ставка с Зубовым на этом была прервана. Если бы Зубову дали тогда выслушать ответы Балашова и его объяснения по существу, это стало бы спором двух коммунистов и двух командиров о методах воспитания кадров, может быть — о допустимости в лекциях шутки, иронии...
Но Зубов был вызван на очную ставку только для подтверждения самих фактов. Объяснений, которые потом давал Балашов, он не слышал.
Встретившись теперь в своем блиндаже с Балашовым, Зубов не проявил никакого смущения. Он поднялся с места так, как встал бы перед всяким другим генералом.
— Здравствуйте, товарищ полковник, — сказал Балашов, не протянув руки и ограничившись официальным военным приветствием.
— Здравия желаю, товарищ генерал-майор! — четко ответил Зубов, уступая Балашову свое место у стола.
Но Балашов не сел. Он почувствовал себя неприятно. Полковник должен был сам явиться в штаб армии, чтобы установить с ним связь и войти в подчинение. Он не явился. Будь это кто-то иной, Балашов не преминул бы сделать ему резкое замечание, но нисколько бы не смутился тем, что сам первым приехал в дивизию. Теперь это выглядело как-то неловко и странно.
Балашов собрал всю бесстрастность и холодность.
— Я приехал к вам потому, что сами вы не явились, а я, будучи начальником штаба армии, принял командование армией ввиду тяжелого ранения генерал-майора Ермишина, — сказал Балашов. — Я считаю с этого часа необходимым координировать действия всех боеспособных частей. За день и ночью мы провели разведку. С утра ожидаем новых атак. Могут случиться еще прорывы, может произойти окружение. Чтобы пробиться к востоку, необходимо создать единство всех наших боеспособных сил. Вы связаны со своим штабом армии?
— До последней минуты пытался установить связь. Не добился. Думаю, что это уже невозможно. При создавшейся обстановке считаю своим долгом подчинить вам дивизию, товарищ командующий, — сказал Зубов. — Я виноват, что сам не явился в штаб вашей армии, но все надеялся, что сумею связаться со штабом своей. Видимо, части нашей армии отошли далеко, к Сычевским лесам. Высланная мною туда разведка в дивизию не возвращалась.
— Установите связь с нашим штабом. Начальник штаба — полковник Чалый Сергей Сергеевич. Дайте карту. Штаб армии здесь, — указал Балашов.
— Установите связь с нашим штабом. Начальник штаба — полковник Чалый Сергей Сергеевич. Дайте карту. Штаб армии здесь, — указал Балашов.
— Слушаюсь! Буду держать связь с полковником Чалым. Сейчас прикажу тянуть провод, вышлю связных, — как показалось Балашову, с подчеркнутой четкостью ответил полковник.
— И с соседями организуйте, конечно, связь. Как у вас стыки с соседями? Взаимодействие есть?
— Укрепляем, товарищ командующий. Недавно был у меня полковой комиссар из ополченского штаба, начальник политотдела. Оставил для связи политрука. У нас с ними разграничительная линия проходит по реке. Река для меня включительно.
— Свяжемся с ними тоже, — сказал Балашов. — А как тут у вас противник? Танки были?
— Нет, только отдельные группы разведчиков, — отвечал Зубов. — Оборона надежна. Стоим на хороших позициях. За эти сутки у нас все пристреляно. Из отходящих подразделений и дезорганизованных групп бойцов формирую себе пополнение. Сформировано два батальона. Можем держаться.
— Продолжайте поиски связи со своей армией. Что будет нового — немедленно докладывать мне. С нашим штабом связь держать, как положено... До свидания, товарищ полковник,— заключил Балашов и с облегчением шагнул к выходу.
— Товарищ командующий! — вдруг почти выкрикнул Зубов.— Разрешите к вам обратиться...
Балашов задержался:
— Слушаю. Обращайтесь.
— Я хочу вам сказать... Я должен сказать, товарищ генерал, что жизнь научила многому. Вы тогда были правы, а я неправ.
— Я это знал и тогда, — сказал Балашов, стараясь держаться спокойно, хотя голос его чуть дрогнул.
— Да, но я вам хочу сказать, что теперь и я это тоже знаю, — отчетливо произнес Зубов, как и тогда, четыре года назад, глядя прямо ему в глаза.
— Ну, это уж ваше личное дело. Лучше поздно, чем никогда... До свидания, товарищ полковник!
— А вот сейчас вы неправы, товарищ командующий,— настойчиво сказал Зубов.
— Почему? — Балашов еще задержался.
— Я эту горькую для меня ошибку признал. Вы считаете, что я должен носить всегда в себе эту рану? Я был честен тогда и честно сказал вам сейчас.
— Ни на одно мгновение, товарищ полковник, я и тогда в вашей личной честности не сомневался, — ответил ему Балашов.— Не знаю, чьи раны больнее, но думаю все же, что старые раны не помешают нам с вами крепко драться против фашистов.
Балашов вскинул руку под козырек и вышел из блиндажа.
Надо было уже торопиться пересечь обратно шоссе до наступления боевого дня. Машина катила по прежней дороге, мелькали все те же кучки людей у дымящих костров. Никто их не призывал ни к какому формированию, и сами они не искали никаких сборных пунктов... Но Балашов пассивно следил глазами за убегающей мутью полян и серыми людьми на этих полянах. Мысли его еще были заняты встречей с полковником.
Да, Зубов, конечно, всегда был честен, и прям, и даже прямолинеен... и, может быть, в этом все дело. Он не был клеветником, карьеристом. Он ничего не выгадывал, не искал, кроме того, чтобы обезопасить слушателей академии от «пагубного» влияния профессора, который вместо простой уверенности в победе добивается понимания ими подлинной силы будущего врага...
Фетишистская вера в заклинание словом, в то, что простой агитацией, развенчанием на словах вражеского военного авторитета можно заменить настоящее накопление сил отпора, — вот что мешало Красной Армии сорганизоваться к этой огромной, решительной схватке. Люди формалистического склада никогда не умели понять, что безосновательная похвала себе называется самохвальством, что успокоительная чиновничья уверенность в собственных силах, если она не основана на действительной организованности и мощи, в самый трудный момент приведет к катастрофе, размышлял Балашов.
Люди, подобные этому Зубову, не лишены ни чести, ни совести. Вот он спохватился сейчас, когда научили его жизнь и время... Но ведь таких, каким был тогда этот майор, ох сколько их, сколько!.. Они думали, что проявляют партийную бдительность, усвоив как догматы поведения параграфы партийного и военного уставов, а курс истории партии восприняли не как уроки великой борьбы рабочего класса, а как «Символ веры»... И вот, несмотря на их субъективную честность, они в обстановке напряженного недоверия, которая создалась в те годы, скосили немало, может быть, светлых и верных народу и партии, так нужных сегодня родине, мудрых голов...
«Кто знает, не было ли среди тех полководцев, чья измена казалась народу чудовищно неожиданной и тем более страшной, не было ли таких же, кто был, как и я, обвинен в результате подобной прямолинейной, слепой и бессмысленной «бдительности», вытекающей все из той же догмы?!»
И перед мысленным взором Балашова прошли знакомые и почти забытые лица людей, чьи имена когда-то гремели славой, связанные с названиями великих сражений, с песенными именами Каховки и Перекопа, с Волочаевкой и Спасском, с Черноморьем и походом на белопанскую Польшу...
«Он не хочет носить, как он говорит, эту «рану». Да ощущает ли сам он по-настоящему те глубокие раны, которые... Что это я?!» — остановил сам себя Балашов, чувствуя, как отчаянно, страшно от этих мыслей забилось его сердце...
Он передернул плечами, как бы от осенней утренней сырости. Нет, он не мог и не смел помыслить, что тут было что-то «не так».
Как не так? Что не так?
Ветки хлестали по лобовому стеклу машины, качающейся по ухабам и кочкам. Опять все оттаяло. Снаружи шел дождь, изнутри стекло отпотело, и оттого туман, поднимавшийся от лесного болотца, казался еще гуще.
Отчетливо, гулко прогрохотали четыре тяжелых выстрела из орудий.
— Неужто же наши ударили первыми? — вслух спросил Балашов, только теперь за всю дорогу нарушив молчание. — Леня, до этого не было ведь стрельбы? — спросил он лейтенанта.
— Никак нет, товарищ командующий! Действительно наши начали.
Опять прогремели выстрелы батареи.
— А ну-ка, давайте на батарею! Где-нибудь тут она влево недалеко, — приказал Балашов.
— По следам видать — верно едем, за артиллерией. Тут она проходила, — уверенно отозвался водитель.
Новые четыре удара грянули еще ближе. И через мгновение, как эхо еще раз. Теперь стал слышен и грохот где-то вдали — разрывы снарядов.
«Вот оно и началось!» — сказал себе Балашов.
Надо было направиться сразу в штаб. Там все стало бы тотчас яснее, но батарея стояла так соблазнительно близко, что он не мог уже отказать себе в том, чтобы самому заглянуть на артиллерийскую огневую...
Через поляну навстречу бежал красноармеец, махал рукою, требуя остановиться. Шофер придержал «эмку».
Новые четыре удара грохотнули в тот момент, когда Балашов выходил из машины. И тут только он разобрал, что бьет не одна батарея, а две — справа и слева, откуда и получается такое мгновенное эхо.
Лапчатый папоротник на пути к батарее стлался сплошным зеленым ковром, как будто не было сутки назад мороза. Зеленым стоял глухой, густой ельник, по которому пришлось пробираться. Провожатый-красноармеец нагнулся и сорвал из-под ног четыре крупных груздя, посмотрел на генерала и вдруг смутился и бросил их.
— Подберите, хороший приварок! — сказал ему Балашов.
Снова ударила батарея, и тотчас вторая откликнулась будто отзвуком.
— Смиррно! — раздалась из кустов команда, когда заметили Балашова.
— Отставить, работайте, — махнул рукой Балашов. — По скоплению танков? — спросил он командира батареи.
— Так точно, — ответил капитан.
Связист прокричал из окопчика новые цифры прицела. Ударили выстрелы.
— Как на НП, одобряют вашу стрельбу?
— Так точно, одобрили. Говорят — по-снайперски лупим,— сказал капитан с похвальбою.
— Отбой! — передал команду связист.
— Спасибо, товарищи! Ваша сегодня будет великая служба! — сказал Балашов. — Передайте командиру дивизиона, что я очень доволен видом, бодростью и дисциплиной ваших бойцов. День ожидаем трудный. Успели позавтракать?
— Так точно. Горячая пища и по сто граммов.
— Имейте в виду, что теперь уж вас будет искать авиация. Маскируйтесь получше. Укрытия есть?
— Так точно! Все как положено.
— Берегите людей. Счастливо!
Балашов зашагал к машине. Едкий и кисловатый запах пороха распространялся вокруг, надолго увязнув в лесной сырости.
— Теперь живо в штаб! Сейчас налетят стервятники,— сказал Балашов.
Встреча с Зубовым осталась уже далеко позади, и больше о ней не думалось. Вплотную надвинулись заботы большого дня.
Когда Балашов, оставив укрытую ветками машину среди деревьев, энергично шагал по прелой листве к своему блиндажу, справа послышался топот бегущих людей и треск разматывающейся телефонной катушки. Трое связистов выскочили на дорожку и задержались, пытаясь сориентироваться в кустах.
— Что за люди? Откуда? — спросил генерал.
— Из роты связи дивизии полковника Зубова, — тяжело дыша, отрапортовал курносый мальчишка с покрытым потом лицом.