— А что, Разгуляев действительно любил эту танцовщицу? — спросил вдруг Кравченко. Голос у него был хриплым, простуженным. Мещерский за ужином все поддразнивал его: «Я старый солдат, донна Роза, и-и-и-и не знаю слов любви…»
— Да, — за Мещерского ответила Катя. — И любит до сих пор. Помнит о ней. Я сама видела, своими глазами.
Повисла пауза. Мещерский осторожненько покашлял. «Так, инцидент исчерпан, — подумал он с великим облегчением. — Слава богу, они прекратили войну из-за этого синеглазого хлыща!»
— Кох видел, как Петрова шла к гардеробной Разгуляева, и описал ее Колосову хоть и образно, но весьма, думаю, точно — «торжествующее зло», — продолжил он чуть погодя. — Петрова была готова выдать свою соперницу с потрохами. Но в гардеробной, и это сейчас точно установлено следствием, Разгуляева не оказалось, он уезжал кататься на мотоцикле в ту ночь. А путь Петровой внезапно преградил Гошка.
Он заметил ее у душевой, понял, что она обо всем догадалась. Он пошел за ней следом, хотел сначала просто… Ведь все, абсолютно все в цирке подтверждают: он относился к Петровой очень хорошо. Она заботилась о нем и о его брате, была Гошке как старшая сестра, но… Перед ним была совершенно другая женщина, незнакомая, ревнивая, жаждущая мести своей сопернице. Ну где было ему убедить, отговорить ее?
Он вон на допросах клянется, что не хотел убивать, просил, умолял ее молчать. Просил — чуть ли не на коленях. Но она только засмеялась зло, оттолкнула его, ускорила шаг. И тогда он погнался за ней и ударил по голове пожарной лопатой, которую сорвал по дороге со щита. Ударил первым, что попалось под руку. А потом затащил труп в слоновник. Так было дело. Катя? Что тебе следователь говорил?
Катя кивнула: так. Она вспомнила его лицо, когда спросила там, на манеже: а ты не пытался их помирить?
— Таким образом парень свой выбор сделал. Так, по его убеждению, он защищал, спасал ту, которую очень… — Мещерский потер рукой лицо. — Нет, ребята, я тут себя вспоминал в его возрасте. Ну, одноклассницы, конечно, нравились. Но чтобы вот так…
И точно, больше всех об этом непредсказуемом возрасте знал Шекспир. Знал, о чем писал. Для нас-то эти его тинейджеры из Вероны сейчас — сущие сопляки. А на деле-то…
— Урок первый, — сказала Катя, глянув сначала на Мещерского, а потом на Кравченко. — С мужчинами шутить опасно. Даже с очень маленькими.., то есть я хотела сказать, очень юными мужчинами.
— Гошка хранил свою тайну. А тут внезапно арестовали его закадычного дружка Генриха Коха. В шапито снова нагрянула милиция, шли обыски. — Мещерский снова отчего-то вздохнул — В цирке все начали подозревать, бояться друг друга Поползли мрачные слухи. В эти черные дни, думаю, ему особенно мучительно хотелось быть подле этой женщины. Погребижская, терзаемая страхом о том, что она совершила, и о своей такой несвоевременной беременности, совершенно не обращала на него внимания. А он, он не мог уже этого больше выносить. Ведь ради нее он совершил такое… Он не признался и, думаю, не признается в этом никогда, но скорей всего именно в эти дни он попытался возобновить то, что между ними было лишь однажды. Что явилось для этой женщины лишь мимолетной прихотью, чувственным капризом.
А для него в его шестнадцать вдруг стало всем на свете.
— Короче, он хотел с ней спать. А она его послала, — подытожил Кравченко небрежно. — И правильно сделала. Молоко на губах еще не обсохло.
— Нет, Вадя, у Гошки молоко уже обсохло, — печально возразил Мещерский — Лично ты и Катя в этом убедились. Какое счастье, что мы с тобой решили не полагаться слепо на «авось пронесет». На Колосова и всю эту их «операцию с прикрытием». Какое счастье, что ты решил все сделать сам. Кстати, Никита тут намекнул мне — он тебя тогда увидел в цирке…
— Быть того не может, — ревниво парировал Кравченко. — Работаем чрезвычайно чисто. Не то что некоторые, — он покосился на Катю. — Ну, не все же такие крутые, чтобы львов, как крыс, из «Макарова» грохать.
— В тот вечер, когда мы с Катей приехали в цирк, Гошка после своего номера пришел к Погребижской в гардеробную, — продолжил Мещерский. — Она обращалась с ним.., ну, в общем.., не нужно ей было так себя с мальчишкой вести Не нужно с самого начала.
Есть поступки, за которые взрослые должны отвечать. Гошка все терпел, потому что он очень хотел…
Господи, чудные мы люди Как взрослеем, так дуреем. Не видим того, что у нас под самым носом, что очевидно! Он сам следователю рассказывал, как это произошло. Ведь все, с одной стороны, как-то внезапно у них оборвалось, а с другой — словно к этому с самого начала и шло. Погребижская была чем-то раздражена, накричала на него, гнала его прочь. Он терпел. Близился ее выход, она пошла из гардеробной к шапито. Он увязался следом. Это вывело ее из себя. Она начала его оскорблять, кричать, что он ей осточертел, молокосос, сопляк, чтобы убирался прочь, оставил ее в покое… У беременных бывают срывы, а она и так из-за всех этих событий психовала. Ну, и срывала на парне зло. И он не выдержал! Как он на допросе признался — говорит, на него вдруг словно что-то нашло. Она кричала, а он в ответ ударил ее ножом в живот. И бил до тех пор, пока она не умолкла. Может быть, он таким способом отомстил ей, что она отвергла его, сделавшего для нее, ради нее ТАКОЕ?
— А ножичек он, значит, к ней в гардеробную с собой приволок? — перебил его Кравченко. — Для чего же?
— Наши установили, что это за нож. Это вещь Генриха Коха, — вмешалась Катя. — Там готическая монограмма на рукоятке. И такими финками во время войны были вооружены немецкие десантники.
А Кох, по его признанию, нож купил на барахолке в Волгодонске. А на день рождения подарил Гошке.
Пацаны обожают такие подарки. Сам же Гошка показывает, что, узнав тайну Погребижской, он начал постоянно носить нож с собой — для ее защиты.
— Для ее защиты? От кого? — спросил Кравченко.
Но Катя не ответила. Что она могла ответить?
— События развивались. Колосов решил попытаться взять инициативу в свои руки, — продолжил Мещерский. — Уж не знаю, правда, вместо кого Никита хотел заполучить себе такого агента, но все же выпущенный на свободу Кох на каком-то отрезке задачу свою выполнил. Никита не учел только одну, как оказалось, главную деталь в своем плане: Кох и Гошка действительно были друзьями, несмотря на разницу в возрасте. Кстати, Катя, — он пошевелился в кресле, — ты как-то упоминала.., ну, тот их разговор у костра… О чем они тогда говорили?
— Кох рассказывал ему о пути в Дамаск. Сладчайшем пути. А ты потом умно объяснил мне, что это аллегория Любви. Страстей. Только Гошка тогда у костра из всего этого рыцарски-аллегорического бреда не понял ничего. Мне показалось, он совершенно ничего не понял. Для шестнадцати лет все это слишком туманно.
— А то, чем занимался Кох, ему было известно?
— Нет, — Катя покачала головой. — Наши особенно настойчиво проясняли этот эпизод. Нет, Сереженька, Гошка хранил лишь тайну Погребижской и свою собственную. Тайну «бедного рыцаря Генриха» он не знал. Кох не делился ЭТИМ ни с кем.
— «Doch keiner wollt'es dem andern gestehn»… [7] — усмехнулся Мещерский. — Выходит, с лопатой это действительно было лишь поразительное совпадение.
Странно.
— Кох о себе правды не говорил никому. А вот Гошка в конце концов не выдержал, сказал. — Катя заботливо подлила Кравченко горячего чая.
— Когда стало известно, что Погребижская умерла не сразу, парень, несмотря на свое, как ваши психологи говорят, «сильное душевное волнение», на весь свой аффект, порядком перетрусил. — Мещерский придвинул к Кате и свою чашку. — Соображает он быстро, ну и начал прикидывать, что к чему. А тут с освобождением Коха, как это и было у Колосова задумано, по цирку вдруг слухи поползли, что, мол, и точно, есть чего убийце опасаться. Кох в тот же вечер, как вышел из тюрьмы, рассказал ему ту «правду», которую скормил ему Колосов. Мол, его отпустили с условием, что он будет работать на милицию, следить за корреспонденткой из газеты, которой якобы что-то известно о личности убийцы со слов умирающей Погребижской. И еще он признался, что люто ненавидит Колосова. А он его действительно ненавидел. Хотел рассчитаться с ним любой ценой.
И вот, услыхав все это, Гошка… Они же были с Кохом друзья, и еще, наверное, он уже просто не мог один нести на себе весь этот ужасный груз… Короче, он признался Коху в убийствах.
— И они сразу же сговорились действовать совместно? — спросил Кравченко.
— Нет, не сразу. Было еще кое-что, что подтолкнуло Гошку к тому, что произошло дальше.
— Что же?
— Наш с ним разговор на манеже, — это сказала Катя. Она смотрела в темное окно. Где-то далеко над вечерним городом кружил вертолет. — Я упомянула… туфли. Однажды я видела, как он чистит их для Погребижской. Ну и вспомнила. Просто так, к слову. А он вообразил, что я намекаю… А я ни на что не намекала. Я и не думала о нем тогда, я думала о… В общем, мальчишка, кто из нас принимал его всерьез?
— Что же?
— Наш с ним разговор на манеже, — это сказала Катя. Она смотрела в темное окно. Где-то далеко над вечерним городом кружил вертолет. — Я упомянула… туфли. Однажды я видела, как он чистит их для Погребижской. Ну и вспомнила. Просто так, к слову. А он вообразил, что я намекаю… А я ни на что не намекала. Я и не думала о нем тогда, я думала о… В общем, мальчишка, кто из нас принимал его всерьез?
— После разговора с Катей Гошка в тревоге бросился к Коху. И они решили действовать. Дыховичный хотел избавиться от свидетельницы, потому что уверился: она действительно о чем-то догадывается.
И в этом расчет Колосова полностью оправдался.
А Кох… Он ослеп от ненависти. Думаю, тогда он уже отлично представлял себе последствия, но не думал ни о чем, кроме мести Никите. Он жаждал свести с ним счеты. Колосов, наверное, круто с ним обошелся. — Мещерский переглянулся с Катей. — Но так и не укротил это чудовище до конца.
— Урок второй, — сказала Катя. — Не доверяйте некрофилу. Тем более не берите его в агенты — На ноже, который Кох якобы «нашел в вольере», есть Гошкины отпечатки? — спросил Мещерский.
— Нет, нож отмыт с мылом. Как видишь, Гошка хорошо усвоил урок. Они устроили Никите настоящую ловушку.
— И во время этой инсценировки они почти ничем не рисковали. — Мещерский щелкнул зажигалкой, прикурил. — М-да-а, лев еще этот так некстати подвернулся… А вот интересно, кто теперь цирку возмещение убытков будет выплачивать? Ваше управление?
Катя только плечами передернула — еще чего! — — И какое счастье, что мы с Вадькой решили подстраховаться. — Мещерский выпустил дым колечками. — Вадя как-никак профессионал в таких вещах.
Он решил, что лично будет охранять тебя в цирке.
Тут опять наступила крохотная пауза. Катя знала — они ждут от нее резюме: УРОК ТРЕТИЙ — старый друг лучше новых двух. Или: на опера надейся, а сам не…
Но на этот раз она не произнесла ни словечка.
А про себя сформулировала этот самый «третий урок»: послушай мужчину и поступи наоборот. В следующий раз я все сделаю сама.
— На немецкой финке Гошкиных отпечатков действительно нет, — сказала она. — Но они выявлены экспертизой на другом ноже. Том самом, кухонном.
Я его потом у экспертов рассмотрела. Я его хорошо помню. Я сама этим ножом чистила у Иры Петровой картошку…
С улицы снова донесся монотонный гул, рокот мощных винтов. Со стороны Крымского моста летел вертолет. Механическая стрекоза с ярко-алыми бортовыми огнями.
Кравченко плотно прикрыл окно. Он никогда не жаловал уличный шум.
Тусклая лампочка б сетке под потолком мигнула.
Откуда-то из ночи, из-за каменных толстых стен слышалось все ближе и ближе монотонное жужжание, перекрывающее гул невидимого города.
Летел вертолет.
Гошка поджал под себя ноги, сел поудобнее, прислонившись к стене. Осторожно левой рукой передвинул на коленях правую руку, закованную в гипс.
Попытался пошевелить распухшими пальцами. Там, в госпитале, врач сказал ему, что теперь у него в локте сустав из нержавейки Вечный шарикоподшипник.
Как его везли в госпиталь, он не помнил. Помнил лишь, как ему сделали укол от столбняка в машине «Скорой». Помнил, как уже после операции открыл глаза в палате. Рядом на койках лежали еще два парня, постарше. Потом он узнал — раненые солдаты из Чечни, из-под Гудермеса. От них он узнал, что это Центральный госпиталь МВД.
А потом его увезли. Приехала тюремная машина с конвоем. Этапировали в Бутырскую тюрьму. Сначала поместили в санизолятор, где меняли гипс и делали перевязки, а затем перевели сюда, в третий блок. В камеру номер восемь.
В третьем в Бутырке сидели дохляки. Камера была переполнена несовершеннолетками, арестованными за грабежи и квартирные кражи. Старшим был бывший охранник мехового магазина, содержавшийся до суда под стражей за пьяный наезд на пешехода. Пацаны при нем пикнуть боялись: он бил без предупреждения под дых, если они мгновенно не прекращали гвалт в камере, лишь только он недовольно хмурил брови.
Правда, Гошку он щадил. Не трогали его и дохляки. Он был единственным, кто «пыхтел», как пацаны говорили, «по мокрой». Он облюбовал себе место в углу. Сидел, поджав ноги калачиком. Баюкал загипсованную руку. Не спал. Слушал, как в ночи летит над Москвой, над Бутырской тюрьмой невидимка-вертолет. Куда летит?
…А Москву за эти гастроли он почти не видел.
В самом только начале однажды после вечернего представления Разгуляй прокатил его с ветерком по Москве на своем мотоцикле. И потом еще один раз они с Генрихом ездили на метро на ВДНХ прибарахлиться.
Кох потратил на него, Гошку, почти все деньги. А себе так ничего и не купил, кроме набора лезвий «Жиллетт», тюбика вазелина и какой-то книжки на развале.
Но ведь они были настоящие друзья.
Странно, но лицо его Гошка начал уже забывать.
Лица как-то вообще быстро стирались из его памяти.
Он путал следователя, к которому его водили на допросы, с адвокатом, который тоже всегда на них присутствовал. А лицо брата, когда им дали свидание…
Ромка сказал, что привез ему сигареты и теплые вещи. Больше он ничего не хотел говорить. И ничего не спрашивал.
Куда летит этот вертолет?!
Да, он отчетливо помнил, как ему делали укол от столбняка. И еще он помнил то самое место — у обочины шоссе, ведущего от Стрельни к кладбищу, под старой елью — подстилка из палой хвои, ГДЕ ОН ПОХОРОНИЛ ТУФЛИ. Он нашел бы его с закрытыми глазами. Ночью и днем. В дождь, снег и буран.
Это были ее любимые белые туфли. В ту их единственную настоящую ночь она позволила ему снять их с себя.
Потом каждый вечер он находил туфли у дверей ее гардеробной. Надо было искать бесцветный крем или выпрашивать у Ирки немного молока, чтобы вымыть их… Чтобы они стали белее снега. Чтобы она смогла надеть их на свои стройные загорелые ноги.
А потом пройти, протанцевать на высоких каблуках по опилкам манежа, по асфальту, по земле, по облакам, по зыбучим пескам…
Вертолет летит. Вращающийся винт его подгоняет ветер, превращая его в бурю. Совсем нечем дышать от этого горячего упругого ветра. От пыли, от этой спертой духоты. И это ночное солнце — электрическое солнце под ржавой сеткой слепит глаза до слез.
И едкая пыль… А лишь на секунду закроешь глаза — перед тобой зыбучие пески, пески без конца и края.
Море песка. Пустыня. И конь пал под тобой, любимый конь вороной. И латы твои, рыцарь, — обугленный хлам. И щит давно уже брошен, потому что кого защищать в этом аду?
А там, где-то в гиблых песках, куда уже не дойти, не добраться, — призрачный хрустальный мираж — город сладчайший. Минареты и башни, рыцари и палладины, фонтаны, алмазы, сапфиры, бирюза, слезы… Эти вот предательские слезы, текущие по щекам… Соль. И ничего уже не нужно желать так сильно… Так сумасшедше хотеть… Все — в прошлом.
Кончено.
А она… Вот только руку, левую, здоровую руку положить на грудь. Крепко прижать. Она здесь, где стучит все сильнее и сильнее. Бешено бьется сердце.
Пойманный глупый зверек, раненая птица… ОНА ЗДЕСЬ. НАВСЕГДА С НИМ ОДНИМ.
Вертолет летит. Пролетел. Затих…
По коридору третьего блока не спеша прошел надзиратель. Заглянул в «глазок» восьмой камеры.
Тусклая лампочка в сетке под грязным потолком.
Примечания
1
Браво (цирковой жаргон).
2
А. Н. Александров-Федотов — известный артист цирка, дрессировщик.
3
Клетка на машине (цирковой жаргон).
4
«Любовь не проходит…» (нем.) — Генрих Гейне.
5
Любимая (нем.).
6
Фр. Геббель. Перевод А. Плещеева.
7
«Каждый упорно молчал» (нем.) — Генрих Гейне.