Так прошел июль. Как-то вечером Глеб поймал Тому на крыльце, посадил на колени и прямо спросил:
- Что тебя беспокоит, сестричка? Ты боишься?
- Нет.
- Хорошо. Тогда почему ты всюду топаешь за мной?
- Семечко лежит, лежит,
Дождик с неба побежит.
Солнышко ласкается,
И цветок расправится.
Тамара уставилась в звездное небо, но Глебу показалось, что она смотрит в глубь его души.
- Тома, ты меня называешь цветком? - начал он осторожно.
- Цветок внутри. Он хотел родиться, а ты ему не дал. Но он все равно скоро родится. Спой мне песенку.
Глеб опешил.
- Да я не умею. Спой ты, а я послушаю.
- Нет, - она принялась теребить веревочку в его волосах. Это могло продолжаться довольно долго.
- Ну ладно, я попробую...
И начал, первое, что подвернулось на память:
"Ну вот и исчезла дрожь в руках, Теперь наверх. Ну вот, сорвался в пропасть страх. Навек, навек..."
На первом четверостишье получился речитатив. Но в какой-то момент голос обрел уверенность, и песня устремилась в прозрачную ночь куплет за куплетом. Допев последнюю строку, он подумал вдруг, что сегодня тоже была среда, как в горной балладе поэта, имя которого затаилось под тенью кода "В.В.", но "тепло" пронеслось сквозь время и смерть, и навсегда осталось рядом как мудрый надежный друг.
Сенокос считался в деревне святым делом, в котором участвовали все мужчины. Для Глеба это был праздник: прекрасное утро, роса, жаворонки в синем небе. Они двигались ступенчатой шеренгой, дружно взмахивая косами. Первым шел Батяня, за ним Кожемятов, Карпов, он - Глеб, и немногословный пасечник Бабаев. На июньском сенокосе помогал Вовка-урка. Но вот уже месяц, как он ушел из деревни. Мнение по этому поводу было единым: опять что-нибудь натворит и сядет.
Тетя Вера и Елена принесли косарям завтрак. Тамара, сопровождавшая Глеба с раннего утра, приняла у молодой Семеновой корзину и аккуратно расстелила на траве белое полотенце.
Мужики деловито делили хлеб, передавали друг другу крынку с молоком, Бабаев сидел в сторонке и самозабвенно точил косу. Обычный день деревни. Но Глеб чувствовал себя некомфортно. Необъясненное вонзилось в грудь гадкой колючкой и канючило: придет Плохо... Пришло Плохо... Случилось Плохо!
Глеб вскочил на ноги.
- Ты чего? - удивился Кожемятов.
- Не знаю, - парень смотрел на деревню. Отсюда были видны только задворки последних домов, в том числе и избы Семеновых.
- Сынок, что случилось-то? - отложив краюху, поднялся Борис Сергеевич. Глеб. Эй! Да что с тобой?
- Надо домой поспешить, - произнес он. - Там что-то не так.
- Димка? - побледнел Кожемятов. Уж кто-кто, а он теперь с потрохами мог довериться соседу.
- Нет. Идемте!
Мужчины, удивленно переглядываясь, стали собираться. Тамара не шелохнулась - сидела на пригорке, сжавшись в комочек, и смотрела в землю.
- Тетя Вера, не отпускайте ее от себя, пожалуйста, - обронил Глеб, не сводя глаз с Семеновской избы.
- Не отпущу, не отпущу, - женщина забеспокоилась.
Вдруг на тропинке показался человек. Хромая, он ковылял в сторону заливных лугов. Дед Воеводин. Обычно дальше своего огорода он не выходил, ноги не держали. А тут изо всех стариковских сил шел, нет - бежал к мужикам.
Глеб ринулся навстречу. Когда его и старика разделяло метров сто, тот узнал парня, опустился на землю и, задыхаясь, крикнул.
- Чужаки, сынок!
Глеб подскочил к деду. Еле переводя дух, Воеводин продолжал:
- У Семеновой громят. Скорее, Глебушка, скорее!
Мужики безнадежно отстали, и Глеб оказался в деревне первым. На дворе у Семеновых царил настоящий разгром. Три мотоциклиста в размалеванных шлемах носились по двору, орали и давили кур. Два мотоцикла стояли на улице тут же, а еще один - возле избы Кожемятовых. Наездников не было видно, значит, орудовали в избах.
- Прочь отсюда! - гаркнул Глеб, да так, что задребезжали стекла.
Мотоциклист во дворе развернул свою машину и понесся на парня. Тот отскочил, запрыгнул на крыльцо и ворвался в избу. Мать Елены лежала на полу в луже крови. Два детины с татуированными бритыми головами ворошили сундук. Икона Богоматери, небрежно обернутая сорванной со стола скатертью, выглядывала из-под мышки бандита.
Глеб на мгновение замер. Седые волосы женщины перемазаны кровью, белый платок сбился на шею. Белое и алое - как призрак насмехающейся смерти. И Глеб рассвирепел.
Мотоциклисты во дворе, наверное, удивились, когда их товарищ вылетел из окна и мешком рухнул в кусты сирени. Другой скатился по ступеням и едва не угодил под колеса своего приятеля. Чернявый загорелый парень в порванной рубахе появился следом, схватил затормозивший мотоцикл вместе с водителем и вышвырнул за забор. Ошалевший от этой сцены второй наездник был вырван прямо из седла и отправился вслед за первым. Мотоцикл, по инерции сохранив равновесие, прокатился дальше и грохнулся в курятнике. Третий бандит, выруливший из-за угла сарая, на ходу доставал пистолет. Слепой выстрел прогремел над деревней. Глеб метнулся в сторону, прыгнул на стрелка, свалил в пыль и пригвоздил к земле мощным ударом в грудь.
Бабий крик и гневная мужицкая брань перемешались с рокотом моторов. Косари подоспели вовремя. Все их оружие - лютая ненависть к мерзавцам, вторгшимся в мирную жизнь родной деревеньки - оказалось куда действеннее, чем тщедушные финки и металлические заточенные прутья. Отбиваясь от озверевших мужиков, двое из шайки оседлали свои мотоциклы и погнали в лес.
Глеб выскочил на улицу, когда Бабаев с непроницаемой миной профессионально обрабатывал незадачливого разбойника, посмевшего наставить на него нож. Где-то в подсознании у Глеба мелькнуло: пасечник был солдатом. Во дворе Кожемятовых истошно завизжала женщина. Парень в мгновение ока оказался возле изгороди. Кожемятов, багровый от гнева, размахивал косой, а бандит обхватил его жену мускулистыми ручищами, прижимал к ее горлу тесак и грязно ругался. Глеб, не задумываясь, подхватил увесистый камень и швырнул в голову насильника. Тот охнул и выпустил свою жертву. Женщина тотчас кинулась в дом к детям, а муж полосонул мерзавца наотмашь, да в ярости промахнулся.
Повязать компанию не удалось. Оставшиеся четверо бандюг, помятые и побитые, на двух мотоциклах укатили прямо по полю. Вслед им неслись проклятия.
Глеб выволок из курятника застрявшую там машину. Тело и руки помнили все необходимое. Он рывком повернул ключ, втопил стартер - догнать и мокрого места не оставить!
Но тут рядом появился Батяня.
- Остынь, сынок. Пусть убираются, - он крепко сжал плечо парня. - Они уже не вернутся сюда.
Глеб отдернул ладонь от ручки газа, как от кипятка, и, качнувшись, уронил голову на руль. В ушах начинало противно звенеть.
- Не поранили тебя? - Борис Сергеевич старался заглянуть в его лицо.
- Нет. Как там Семенова?
- А что?
Глеб выпрямился. Никто еще не зашел в разгромленный дом, и раненая женщина до сих пор истекала кровью!
- О, черт! - он бросил мотоцикл и взбежал на крыльцо.
Тетя Вера оторвала рыдающую Елену от матери и увела в свою избу. Старшая Семенова лежала на кровати в горнице у Карповых, тяжело дышала и бормотала молитву. Глеб стоял в сенях что называется - никакой. Он бы и сам не охарактеризовал свое состояние точнее. Тамара жалась к нему и тихо всхлипывала.
Борис Сергеевич и Карпов прошли мимо.
- Как она? - Глеб отлепился от дверной колоды.
- Худо. Сотрясение, видать, и крови много потеряла, - пробурчал бывший адвокат. - Ах ты, ёрши-болотные! В город пойду! В милицию, что б им пусто было! Да как же это можно! Вот так, ни за что да ни про что!
- Помолчи ты, Михалыч, - перебил Батяня. - Кто нами заниматься будет? Ну, примут заявление, расспросят для порядка. Думаешь, сюда поедут? Следствие проводить? Держи карман шире!
- Они за иконой приходили, - Глеб тяжело вздохнул.
- Да откуда ж они про нее знали? - вскинулся Карпов. - У нас на десятки километров вокруг - ни жугленка!
- Вовка-урка мог ненароком навести. У пьяного язык, что помело, - Глеб медленно вышел на улицу. Стены душили. Не хватало воздуха. - А вещь и впрямь очень ценная, - продолжал он, когда мужики появились на крыльце. - Это и не икона, собственно. Я ее сегодня в руках держал, рассмотрел. На иконах христиане никогда не изображают младенца-Иисуса голым. Это картина конца семнадцатого начала восемнадцатого века, Австрия или Германия, не знаю точно. За такие штуки на аукционах золотые горы отваливают.
- Дела-а, - протянул Карпов. - А ты, смотрю, не только богатырь, да еще и ходячая энциклопедия!
Глеб вяло повел головой: мол, таким получился.
Борис Сергеевич жестоко ошибался, когда говорил, что грабители удрали. Переждав в лесу, они вернулись в тот час, когда затихшая деревня уснула после тяжкого дня. Они не рискнули нападать открыто: урок мужиков оказался достаточно убедительным. Один с двумя машинами остался на стреме за околицей, а двое тайком пробрались на задворки. Был бы жив Снежок - старый верный пес, поднял бы тревогу, уберег от беды. Но собак в Белкове не держали вот уже год.
Горящая тряпка бесшумно залетела в оконце сарая. Пулей метнулась прочь перепуганная кошка. Бандиты вернулись к мотоциклам, дождались, когда огненный факел полыхнул над домами, победно завопили и, отомщенные, скрылись в лесу.
- Горим!! Мамочки, горим!!
Женский голос пронзил звездную ночь. Огонь пожирал Кожемятовский сарай, жадно перекинулся на хлев, облизал крышу бесхозной избы. Не прошло и десятка минут, как пылали уже три дома.
Тушили землей, без устали таскали из ручья воду, били тряпками и брезентовыми жгутами. Соседки выволокли из избы неходячую бабку Воеводину. А ну как займется вся сторона улицы! Глеб то пинками, то почти на плечах эвакуировал коров - кормилиц всей деревни. Метались слепые от огня обезумевшие куры. Отчаянно ржал Гнедой, наскоро привязанный к дереву на опушке. Елена, прижав к груди злосчастную икону-картину, голосила на всю округу: "Господи, где же твоя справедливость, Господи! За что ты нас, Господи!"
К утру огонь был побежден. Серьезно никто не пострадал, не считая задохнувшейся козы и нескольких гусей. Но изба Семеновых сгорела дотла, погиб в огне добротных скотный двор Кожемятовых, рухнул сарай у Воеводиных и превратились в пепелище оба общественных крытых сеновала. Грузовик и трактор Глеб успел откатить к ручью, машины остались целы.
Новое утро. Новая роса. Сейчас бы на сенокос, как водится в эту пору!
Деревня молчала. Потрясенные, люди сидели возле своих и соседских домов, перемазанные сажей, наглотавшиеся гари, бледные и измученные.
Ощущение зреющего внутри взрыва заставило Глеба подняться и пойти прочь. Его лихорадило. Что-то с трудом сжималось и разжималось в груди, не давая дышать. Липкий горячий пот тек по лицу, щипал глаза. Он шел к реке, шатаясь, и мысленно уговаривал Тамару остаться в деревне.
Не напугать бы... Только бы ее, малышку, не напугать... У них и без меня достаточно горя... Плохо. Вот это называется плохо.
Он упал у воды. Руки и ноги свело мучительной судорогой. И взорвалось. Распрямилось, как годами стянутая пружина. Ухнуло сердце, воздух с шумом ворвался в легкие. И он закричал. Нечто мощное хлынуло в голову. В глазах померкло. Сознание отключилось.
- Глеб... Ну, Глебушка...
- Оставь его, милая, пусть поспит, - женская рука бережно отогнула ворот рубахи и коснулась горячей груди. - Ох, матушки, голова-то отчаянная. В самое пекло кидался. Угорел. Бывает.
- Тетя Вера, он проснулся.
Глеб как раз начал воспринимать смысл слов над собой. Приподнял ресницы. Тамара.
- Твой цветок родился, - девочка захлопала в ладоши.
- Где я? - он не узнал своего голоса.
- Все хорошо, Глебушка, все хорошо, - тетя Вера мягко отодвинула девочку и мокрой тряпицей отерла его лицо.
Красный след на белесой ткани.
- Что это?
- Пустяки, ссадина, - она еще раз промокнула кровь и устало поднялась. - О корягу на реке ударился. Заживет. Поспи, все пройдет.
Она исчезла из поля зрения. Появилась Тамара.
- Ты нашел свой горизонт? - серьезно спросила она.
- Кажется, я промахнул его с хода... - выговорил Глеб и опять забылся.
По очереди возникали Борис Сергеевич, заставлявший пить какой-то горький настой, синеглазая Тамара, тетя Вера с чашкой бульона, опять Тамара и так по кругу. В конце концов наступило просветление. Глеб долго созерцал дощатый потолок, потом окно, затем собрался с силами и сел. Собственные движения удивили. Ему показалось, что еще миг, и он взлетит над кроватью. Ухватившись за угол печки, он поднялся. Голова кружилась, в горле скопилась горечь.
Хлопнула дверь.
- Э, да ты уже на ногах! - воскликнул Борис Сергеевич. - Доброе утро, сынок.
- Что со мной вчера было?
- Вчера? Да ты два дня пластом лежал! Видать, накопилось: и драка, и пожар. Раньше-то так бывало?
Глеб покачал головой.
- Со мной что-то произошло. Внутри. Здесь, - он прижал руку к груди. - Моя кровь теперь всегда алая. Я стал... как человек.
- Кхе, - Батяня крякнул, подошел к столу и указал Глебу на кровать. Сядь-ка, сынок. Давай разберемся.
Тот послушно сел.
- Вот что я тебе скажу. Ты это "как" брось раз и навсегда. Помню, говорил мне про индивидов из пробирок. И черт с ними. Ты - не они. И слово-то придумали "индивид". Индивидуалист. Тьфу!...Ты, Глеб, наш парень. А коли наш, так и внутри у тебя всё нашенское. Глянь, вон как ты о корягу приложился. А меня, видал, доска приласкала, когда огонь тушили, - он закатал рукав и показал Глебу глубокую рваную царапину на предплечье. - Что, не одинаково?.. То-то. Вот мы на сенокосе были. Люблю я с утреца: строем дружно "у-ух", и стебли под косой ложатся! А ты?
Глеб улыбнулся.
- Ага. Ну а гады на мотоциклах? Я б их с навозом смешал, будь моя воля. Таких бы... Ладно. А ты что думаешь?
Ответа не потребовалось, все было написано на лице.
- Во-о, - Борис Сергеевич удовлетворенно закивал. - И где, скажи, между нами разница?
- Вы старше.
Батяня расхохотался.
- Ох, уморил! Понял теперь, что я тебе говорю? Да? Ну и хорошо. Сегодня баньку натопим, настой из травок у меня для такого дела есть. Что б всю хворь твою под зад коленкой!
На дворе навстречу Глебу вышла Тамара.
- Твой цветок родился, - сказала она, на этот раз грустно. - Ты нашел свой горизонт. И мы никуда не пойдем вдвоем?
Он подхватил девочку на руки и прижал к себе. Ответ запутался в мыслях. Капсула сброшена навсегда. Стремительная генная мутация, подготовленная годами сознательных и несознательных усилий, изменила физиологию организма, приведя его к единому биологическому ритму земли. "Ты стремишься к пределу бесконечности", - вспомнились слова Антона. У бесконечности нет предела, любая величина при любых условиях лишь приближается к нему и... сама обретает свойства бесконечности.
- Тома, - начал Глеб тихо, - мой горизонт по-прежнему далеко-далеко. Идти к нему нужно всю жизнь. И я пойду, потому что теперь я знаю дорогу. Я пойду для того, чтобы ты нашла свой дом. Свой дивный дом. Мы вместе его найдем. Ты хочешь этого, кнопка?
Она широко улыбнулась.
- Хочу. Мы пойдем искать наш дом!
___________________
- Филипп Алексеевич!... Филипп Алексеевич!
Его настойчиво трясли за плечо. Он поднял отяжелевшую от бессонных ночей голову: заснул прямо за столом в химической лаборатории.
- Филипп Алексеевич, в саркофаге началось движение! - главный генетик стоял над доктором Жулавским с электронным блокнотом в руках.
- А? Когда?
- Три минуты назад. Необычное движение, мы такого еще не наблюдали... теперь Генрих Васильевич общался с взъерошенным затылком, поскольку Филипп уже опрометью мчался по коридору.
- Параметры процесса?... Диагностика среды?...
Генетик не успел ответить. Филипп ворвался в свой кабинет и кинулся к дверям в опытный полигон.
Саркофаг стоял на месте, подсвеченный мощными лампами. Никаких видимых изменений.
- Сюда смотрите, вот здесь, - Генрих Васильевич спешно развернул к Филиппу один из мониторов.
Тот уткнулся в экран.
Мутный силуэт внутри саркофага двигался. Конечности вздрагивали, импульсивно колебалось тело. Голову и лицо рассмотреть не удавалось. Филипп метнулся к другому монитору, к третьему, четвертому.
- Он живет, - доктор Жулавский попятился. - Смотрите, он живет!!
Щелкнул код замка и на пороге показался заспанный Стас в махровом халате поверх пижамы.
- Стас, он живет! - Филипп схватил друга за плечи.
- Слушай, ты погоди, не шуми. Это может значить, что угодно...
И тут в помещении раздался отчетливый звук удара. Саркофаг дрогнул. Люди застыли в нелепых позах.
Второй удар. Крышка треснула.
Он взялся руками за края капсулы, поднялся на колени. Плечи напряглись. Рывок.
Черные прямые волосы, крутой гладкий лоб, идеальные линии лица. Карие глаза. Он стоял перед людьми в полный рост. Прекрасный атлет на пьедестале.
- Мой Орион, - пробормотал Филипп и разрыдался.
Индивид перевел на создателя безучастный взгляд. С обнаженного тела стекала вода.
Стас опомнился и подбежал к разбитой капсуле.
- Иди к нам, - он протянул ему руку. - Мы тебя ждали.
Мгновение непонимания. Затем сильная ладонь медленно сомкнулась с рукой человека.
- Холодновато тут, да? - тихо произнес Стас. - Ничего, привыкнешь, малыш.
Он снял халат и бережно накинул на плечи индивида.
Глава 8
Корни
К осени жизнь в Белкове вошла в прежнюю колею. Хлев Кожемятовых всем миром отстроили заново, подладили избу Воеводиных, кое-как восстановили запасы сена, убрали урожай. Грузовик пыжился и удовлетворенно урчал, возвращаясь с полей в родной гараж. Глеб починил оба трофейных мотоцикла, и теперь у сельчан в распоряжении появился новый транспорт. Глухонемой Андрей с удовольствием катал братишку по округе под надежным присмотром наставника, и был, кажется, на седьмом небе от счастья.
А вот Семеновы деревню покинули. Как только мать оправилась, Елена заявила - уходим. Навсегда. Мол, вы все тут зло сеете, и Господь гневается. Собрали спасенные из пожара пожитки, и пошли. Глеб предложил хотя бы до шоссе подвезти - отказались наотрез.