Елена позвонила домой с Наташиного домашнего телефона. Разбуженный муж с подвыванием зевнул в трубку:
– Такси вызвать?
– Нет, у Наташи переночую.
– Все о’кей?
– О’кей…
Отлучавшаяся в комнату Наташа завертела рукой:
– Зацени!
Жгутообразное золотое кольцо смотрелось на ее безымянном пальце как петля на шейке Барби.
– Да-а, – протянула Елена неопределенно.
– Всегда ты так! – Наташа с досадой брякнула кольцо о стол, но поделиться новостью хотелось больше, чем дуться. – Слушай…
Осенью она познакомилась с ученым китайцем. Ван Чуньцзао жил в Приморье и приезжал на симпозиум. Познакомилась с ним Наташа в гостиничном ресторане. Компания танцовщиков завернула туда вспрыснуть маленькое торжество, а Ван – Иван Доанович – там ужинал. Неделю Ваня с Наташей гуляли вечерами по городу. Ученый произвел на нее впечатление человека, не очень приспособленного к жизни.
– Зато умный – прямо Конфуций! А главное – вдовец и детей нет. На прощание прошлись по нашему Бродвею, заглянули в ювелирный магазин. Мне понравилось это кольцо, Иван заметил и купил. Просто так, в подарок. Потом посылали друг другу эсэмэски, а вчера получила письмо. Зовет, представляешь?! Пока в гости зовет, с мамой познакомиться, то-се. Она у него русская. Но я же не девочка, чтоб сразу с места срываться, да и ансамбль к фестивалю готовлю… Или все бросить и ехать, а? Вдруг это судьба?
– Ну не знаю, – засомневалась Елена. – Китайцы, говорят, агрессивные.
– Не скажи, – горячо вступилась за народ Наташа. – С чего им злобиться? Их вон сколько, им ничего не стоит в какую-нибудь локальную войнушку бросить горстку солдат в пять-шесть миллионов, но ведь не бросают! Да они, кто-то ихний сказал, могут напиться пива, встать на Китайскую стену, и начнется всемирный потоп! Бомб тратить не надо.
– Тогда езжай.
– Иван на семь лет меня младше, – вздохнула Наташа. – И мы с ним, знаешь, не того… ничего не было. В первый раз со мной такое. Он, наверно, романтик. Или импотент.
– Тогда не езжай.
– В гости же… не насовсем… Там и проверю. Правда, он с мамой живет. А если мы с ней характерами не сойдемся?
Елена жалела, что уедет единственная подруга. Но Наташа, если разобраться, была создана для дома. Хозяйка отменная, любая вещь в ее доме окутана теплом, все играет, переливается и блестит. А еще она порядочный и преданный человек, это мужчины ей попадались не те. Кто-кто, а Елена знала это и желала подруге счастья.
– Ну и что, что бабушка, разве наши годы – годы? – хорохорилась Наташа. – Нам же, Лель, до пенсии еще как до Пекина раком! Не седые, сиськи не висят. А ноги у нас двоих на всю школу были самые красивые, помнишь?
– Да… Не годы… Да, ноги, – кивала Елена, не понимая, к чему подруга клонит.
– Почему он сбежал?
– Кто? Китаец?
– Я о том, который пел. «Милая, ты услышь меня-а-а…» – Наташа вытерла слезы и усмехнулась. – А китаец… Может, и полюблю его. Когда переспим. – Она вдруг встрепенулась: – Забыла спросить: как это Валерка тебя почти до двух отпустил?
– Я его обманула, – с неожиданной горечью ответила Елена.
Наташа заметно воодушевилась:
– Ой, вы же вокруг одна счастливая пара! Я-то считала, что он без ума от тебя до сих пор! Неужели поссори…
– А твое, Наташ, какое дело?
– Лю-убишь, – не обиделась она. Прощаясь, слегка взрыднула от прилива чувств. Елена неприязненно подумала: пусть едет к своему китайцу.
Назрел, кажется, кризис их дружбы. Прошло время, когда многие мысли и мечты подруг совпадали. Что-то сбылось, что-то – нет, менялись годы, мода, хахали Наташи, а сама она, несмотря на осмысление разницы между мужчиной и женщиной, осталась прежней Наташей. Елена же, не заметив, потеряла в текучей Лете детское имя Леля и давно уже чувствовала себя другой. Вне обыденности.
– Приходи! – крикнула в дверь Наташа.
– Приду! – соврала на бегу Елена, расстреливая каблучками ступени.
На улице мел мерзкий сырой ветер. Мигнул зеленый глазок такси, опахнуло автомобильным теплом. Шофер бесстрастно кивнул, услышав название далекой улицы.
Елена ехала в криминальный квартал с дрожью в сердце: телефон, телефон! Хоть бы у Наташки догадалась попросить. Ведь невооруженным глазом было видно, что эта Антонина – шиза. Летает она! Чайка по имени Джонатан Ливингстон…
Сумерки липли к глазам. Хмурый шофер вез непонятно куда. Елена потеряла направление и находилась как будто в преддверии сна.
Она летела.
Внизу спал ночной город. Мимо ширкали звезды, сливаясь на горизонте в блистательную дугу. Елена летала к ничем не омраченному миру. Ее только мучило, что рядом нет Юрьева. Бок о бок с ней несся незнакомый человек. Он собрался проникнуть в неизвестный терминал зайцем. Свет фонарей на лице человека перечеркивали тени домов. Ему не удастся проскользнуть незамеченным. На нем кепи и толстый свитер. Воздушные волны нежно касались Елениного обнаженного тела. Хотелось подсказать попутчику, чтобы он снял одежду, иначе не примут. В чистом мире человек должен быть от всего свободным.
Машину качнуло. Пассажирка проснулась и уставилась в ветровое стекло. Продолговатые хлопья снега растекались по нему, словно лучи фар привлекли стаи летучих гусениц.
«Растиражировались брови Николая Ивановича», – засмеялась про себя Елена. Хлопья-брови были прямой конфигурации, что означало недовольство заведующего отделом.
– Апрель называется, – сказал шофер. – Снежинки какие-то длинные. Прямо чернобыльские.
Елена предположила, что неестественную форму хлопьям придает эффект движения, но, выйдя из автомобиля через несколько минут, убедилась: действительно «чернобыльские». Снег падал плотно, шерстисто, как руно.
Текучие стены поглотили капот машины вместе со звуком мотора. Елена выставила руки сквозь белый кокон и, ослепшая, двинулась вперед. Вспомнился обрывок старой песни: «…они слетают с неба, Мы же знаем, что они из снега, Мы же с вами не сошли с ума…»
Она едва не лишилась чувств, когда кто-то схватил ее за пальцы.
– Это я, Тоня, – донесся приглушенный снегом голос. – Ждала вас.
«Сон», – подумалось неуверенно. За спиной тяжко захлопнулась дверь подъезда. В пещерной темноте постанывали трубы. С возрастающим стуком в висках, опасаясь оступиться, Елена поднялась за девушкой по лестнице. Черная фигурка на мгновение отпечаталась в желтом квадрате, и ударивший в лицо свет вернул зрение. Гостья огляделась.
Прихожая в квартире отсутствовала. Закуток слева, очевидно, означал кухню. Мебель была поставлена как попало, будто здесь жил незрячий человек. Все в комнате говорило о временности и непостоянстве вещей. Посредине простерлась махина стола с монитором и кучей гаджетов неизвестного Елене назначения. В синеве экрана резвились флуоресцентные рыбки. На стенах ерошились ворохи рисунков, наколотые булавками на деревянные штырьки. Кипы рыхлых альбомов, стопки книг, коробки из-под обуви, цветные бутыли, непонятное лабораторное оборудование громоздились на полу. На журнальном столике стоял микроскоп. Диван был повернут спинкой к двери.
– Я падаю во сне, – объяснила Антонина расположение дивана. Запахнутая в бледно-розовый халат, она смотрелась в этом хаосе пятном зимнего рассвета. Вышла в кухню, и комната поблекла. Только снег мельтешил за окнами да на экране синел кусок моря.
Елена повесила куртку на штырь поверх выцветшей гравюры с изображением чего-то анатомического. Антонина внесла на подносе вкусно дымящуюся турку, две чашки. Выудила из-под недр стола два табурета:
– Садитесь.
Аромат свежезаваренного кофе смягчил насыщенный электричеством воздух. Елена взяла чашку и подавила зевок.
– Третий час. Снег, кажется, надолго зарядил. Не рискнете же летать в такую погоду?
– Нет. Но у меня есть, что показать вам.
Кофе был хорош. Наслаждаясь, Елена одновременно сердилась: глупость – пить кофе ночью, потом не уснешь. Она еще лелеяла надежду вернуться домой засветло и урвать для сна часа три. Рассматривала девушку украдкой. Красавицей Антонину сложно было назвать, но взгляд притягивался к ней. Двигалась она с изяществом танцовщицы, а холодноватое лицо ничего не выражало. Будто еще не доведенная до совершенства статуя решилась ненадолго выйти из камня.
– Вы знаете, что чувства можно изобразить как они есть, без человека? – спросила вдруг эта незавершенная Галатея.
– Сомнительно. Они же существуют только в «симбиозе» с нами.
– Да, и все-таки их можно представить отдельно, без нас и наших негативных состояний, которые делают чувства больными. Когда-то возникновение этих антагонистов спровоцировал вирус. Условно я называю его Деструктором. В древности он многое погубил в человеке.
– Что, например?
– Экстрасенсорные способности. До эпидемии они были естественны, как дар художника или певца. После института я как-то помогала одному орнитологу делать рисунки, и он уверял, что предки людей были крылаты. Отсюда и мечты о крыльях, хотя на самом деле это не мечты, а остаточные явления утерянной способности полета. Мы говорили о йогах и некоторых летающих святых. Я увлеклась книгами по аэронавтике.
– Что, например?
– Экстрасенсорные способности. До эпидемии они были естественны, как дар художника или певца. После института я как-то помогала одному орнитологу делать рисунки, и он уверял, что предки людей были крылаты. Отсюда и мечты о крыльях, хотя на самом деле это не мечты, а остаточные явления утерянной способности полета. Мы говорили о йогах и некоторых летающих святых. Я увлеклась книгами по аэронавтике.
– Начали мечтать о крыльях?
– Да. Поэтому прервала все связи и переехала в этот город. Четвертый год работаю над «мечтой».
– А на жизнь как зарабатываете?
– Фриланс, – небрежно махнула она рукой, не считаясь, очевидно, с тратами на существование. – Я начала с методики оптимального времени сна. Теперь сплю три часа в сутки. Меньше невозможно, окружающее становится нереальным.
Подобное состояние было Елене знакомо. Бодрствуя ночами за компьютером, она, казалось, уставала не мозгом, а зрением. Отдыхала, разглядывая обои на стене, и однажды на них появились зебры – плюшево-выпуклые, как звери в книжке с магическими картинками. Рисунок полос на шкурах повторял узор обоев.
Антонина пересела столу и, держа карандаш в левой руке, несколькими штрихами набросала поразительно точный Еленин портрет.
– Как быстро! Вы очень талантливы и вы… левша?
– Нет. Я просто возвратила рукам синхронность, утерянную нашими предками. Но в начале своего плана я взялась за исследование органов «простейших» контактных чувств – вкуса, осязания, чтобы позже перейти к более сложным дистантным: обоняние, зрение, слух. Это было нужно для изучения работы вестибулярного аппарата. В некотором смысле он – рудимент нашего чувства полета. После многих проб и ошибок мне удалось овладеть тонкостями вкуса. Вы не представляете, какой широкий вкусовой спектр обнаружился у обычной хлебной горбушки! Ощущения – от мускульного до теплового. Я почувствовала «историю» этого ломтика от зерна до металла формы, в которую вливали тесто. Будто попала в сопредельный мир, превышающий возможности человеческих рецепторов. Так же было потом с остальными чувствами. Затем у меня возникла идея создать графику чувствительности тела.
Она пощелкала компьютерной мышкой:
– Вот, смотрите.
На экране задвигалась ломаная алая линия, словно ребенок водил по бумаге фломастером, не отрывая руки от листа. Фон побагровел, линия забегала стремительнее. Чертеж обрастал веточками капилляров, наливался соком и на глазах вызревал в рубиновый плод… В глубине багряного сумрака засияло сердце! Живое и упругое, как сжатый кулак. Послышался прерывистый, наподобие морзянки, стук, и оно затрепетало.
– Впечатляет, – сказала Елена. Девушка торжествующе оглянулась.
Рядом с сердцем сконструировалось нечто двустворчатое, светло-розового цвета. Модель завибрировала и начала издавать колоратурные звуки. На верхних нотах она слегка вздымалась.
– Легкие?
– Да. Но вы, надеюсь, поняли: это не относится к биологии. Это, как бы точнее выразиться, духовная анатомия человека. Сверхчувственная его природа. Я придала чертежам многомерность, потому что мне было необходимо материализовать чувство полета.
На мониторе возникали новые фигуры. К почечным трелям подключился саксофон печени. Взбухая в лиловых изгибах, со звуками волынки загудел еще один петлистый «инструмент».
– Полтора года я работала над отдельными схемами органов. Когда все они были готовы, соединила их так, как они расположены в строении тела.
Макет понемногу заполнился плотью, кровью, покрылся кожей и принял окончательные очертания. Елена ахнула: перед ней всплыло фантастическое существо! Из подмышек его распахнутых рук выпростались сквозистые крылья. Красивое лицо приблизилось к реверсу экрана. Глаза напоминали крупные черные жемчужины, ноздри тонкого носа еле заметно подрагивали. Елене казалось, что существо не только разглядывает, но и обнюхивает ее. Какое-то наваждение!..
Антонина отключила звук:
– Я показала вам результат, полученный мной из сложенных диаграмм.
Существо раздвинуло глубокую продольную морщину в середине безбрового лба, и в ней, как всунутый в щель леденец, замерцало прозрачно-зеленое око.
– Дополнительный глаз.
– Он слепой?
– Я тоже так было подумала, но выяснилось, что у него не внешнее, а внутреннее зрение. Как бы рентген.
Внезапно леденец ярко вспыхнул, и морщина сомкнулась. «Сфотографировал?» – дрогнула Елена.
– Исследование подтвердило мою теорию об эпидемии. Деструктор изменил человеческий геном. Мы довольствуемся остатками возможностей, трансцендентный мир нам недоступен.
Рукокрылое существо полетело в экранное небо. Внизу белели плоские крыши разных геометрических форм. Гряда зубчатых гор уходила в синеву, легкая дымка окутывала пики средних вершин.
– Я нашла мускульную энергию, которая делает полет возможным, но не знала, как привести ее в действие. О звуке забыла. Обычно отключаю его.
– Мешает?
Она замялась:
– Видите ли, компьютерный человек – это я и есть. Просто в другом воплощении. Его органы – материализация моих чувств, а звуки – то, как они реагируют на внешние раздражители. Вот, возьмите наушники, прижмите к ушам плотнее… Слышите?
Елена кивнула, изумленная ожегшей уши лавиной звуков. Слуховые ощущения были полны и совершенны. Эфирный ток проник в кровь, разнесся по телу, и невесомое тело поплыло ввысь. Его несла музыка диковинного оркестра.
– Достаточно, – донесся смущенный голос.
Стены и вещи вытягивались и влеклись в иллюзорную пустоту. С минуту Елена еще парила во вневременье. Острая боль падения ударила не по наружной части тела, а словно гортань на мгновение замкнуло хрупким шаром тончайшего стекла и он разлетелся с явственно слышимым звоном.
За окном нехотя синели сумерки утра. Медленно возвращался привычный мир.
– Подозреваю, что «моя» музыка делает реальным только мой полет, – сказала Антонина. – Ведь я эксплуатирую собственные чувства. Кто-то другой, может, сумел бы заставить работать другие сенсоры.
А нужны ли человечеству крылатые? – размышляла Елена подавленно. Не угрожает ли бесспорное превосходство этой новой расы порабощением деградирующей популяции?..
Впрочем, бред! Чувства не более чем эмоциональные колебания в мозгу и не могут материализоваться. Человек не способен летать… но что я тогда видела и слышала? Что это было – высокохудожественная мистификация, гипноз, оптический и слуховой обман?
Передернула плечами, стряхивая с себя чары чужого внутреннего космоса.
Безумный поэт создал Страну крыс на себе. Безумная художница извлекла из себя сверхчеловека. А она, Елена, попалась на удочку больного воображения потому, что, кажется, сама находится где-то рядом.
– Мой аэродром, – кивнула Антонина в сторону балкона. – Жаль, места маловато для хорошего разбега. Я пока, честно сказать, трудно летаю. Поднимаюсь чуть выше фонарей.
Девушка определенно была сумасшедшей, но не без любопытных способностей. Елена вынула из сумки ручку и блокнот:
– У вас прекрасные мультипликация и музыка. Эти фокусы сто́ят материала! Почему вы не хотите, чтобы люди знали? Пусть не сейчас, пусть со временем вам будут нужны сподвижники, с которыми вы могли бы вместе…
– …весело летать по просторам? – перебила Антонина, сощурив глаза.
– Извините, я не хотела вас обидеть…
– Вы меня не обидели. Вы меня просто не поняли.
Она вышла в кухню.
Елена оделась и, со смятением в душе, ждала у окна. За ним снова кружились снежинки. Обычные, не длинные. Справа в голубеющих сугробах темнел котлован. Недавно здесь, по-видимому, снесли здание. Из снега торчала труба в ржавых потеках. Подступал новый день житейских забот, радостей, смут и грехов… Да, грехи мои тяжкие… Когда Юрьевым придет срок «умереть в один день», Юрьев очутится в небе один. Вряд ли его жене простят грех аборта.
Каждый день может быть грешен в разнообразии действий и мыслей. Вчера Елена думала о назревшем кризисе дружбы с Наташей, сегодня – о назревшей в себе гордыне. Пора наконец признать: носясь с несуществующим синдромом отторжения, некая Ю.Е.Д. посчитала себя особенной личностью. А особенного в ней только и есть, что привычка к колупанию слоев своей надуманной обособленности.
– Вы напрасно потратили на меня время, – сказала за спиной Антонина.
– Нет, я нисколько не жалею, – обернулась Елена, встрепенувшись. – Крылатый человек… он потрясающий, невероятный… очень хотелось бы встретиться с вами снова, чтобы…
Девушка выставила ладонь в жесте «остановитесь», и Елену внутренне покорежило от собственной фальши в интонациях и словах.
– Другой встречи не будет. Если что-то из нашей беседы прорвется в газету, я сотру файлы. Прощайте.
Вместо обнадеживающего «до свидания» она предпочла это книжное слово. Обрубила фразу, недосказанную Еленой, отторгла ее от себя. Через пару минут незадачливая гостья ощутила себя камнем Галилея, по закону гравитации приземлившимся с Пизанской башни на землю улицы.