Два императора — наш и австрийский — подумали, что такими ловкими ходами они смогут уделать наглого агрессора, и смело двинули свои войска в самую грязь, в глину, в слякоть. К деревне Аустерлиц. 19 ноября честная компания была уже под Аустерлицем, наутро к ней третьим присоединился Наполеон. Ночной русско-австрийский совет — «драться-не драться» — был бессмысленным с бюрократической точки зрения. Императоры перлись по грязи за сто верст, чтобы из-за каких-то пораженческих советов Кутузова назад поворачивать? Обратно грязь месить без славы? Нет, мы уж лучше подеремся!
На рассвете 20 ноября начался жестокий бой. Французы сразу захватили холмы между русской и австрийской армиями и стали с них налетать на тех и на других. Наши храбро защищались, героизма было немеряно, но управление войсками отсутствовало, Кутузов умывал руки, андреи болконские напрасно искали красивой смерти под голубым небом (какое «небо голубое» в конце ноября?).
Начался форменный драп. Лейб-гвардия едва успевала прикрывать отступление и оборонять переправу через спасительную речку. Рубка побежденных не прекращалась до утра. Русская армия потеряла свою лучшую половину (лучшие всегда гибнут первыми) — 21000 человек. 130 наших орудий и 30 знамен, в том числе и укрывшее толстовского киногероя, пали в этом деле и стали добычей французов. На другой день Австрия капитулировала. Нашему царю пришлось тоже заключать бесславный мир.
Но мир этот был какой-то неокончательный. Александр, видимо, считал, что он не отвечает за поражение, так как не сразу и не полностью руководил кампанией. Поэтому, уже в следующем году наши войска опять воевали с Наполеоном, теперь в прусском союзе.
С юга эту войну подогревал турецкий султан, он щекотливо дул в русские шеи и спины. И снова получилось повеселиться не втроем, а по очереди. Наши добрались по ежегодной грязи до Пруссии только в начале 1807 года. Немцы, естественно, были уже разбиты и сидели по домам, кто жив остался. Наполеон поджидал нас с 70 тысячами победителей, русская 60-тысячная армия дворцового стратега Беннигсена притащилась к нему 26 января по дикой, сталинградской погоде.
Наполеон ударил замерзающих на подходе к Прейсиш-Эйлау, два дня лупил их пушками сквозь метель и налетал гвардейскими эскадронами. Здесь проявилось наше преимущество в борьбе с непогодой, — нам взятие и оборона снежного городка — в игрушку, а французам все-таки в тягость. Так что, французы впервые отступили перед русскими за реку.
Позиционное противостояни продлилось до весны. 29 мая у Гейльсберга началась битва двух распухших за зиму армий. Два дня сражений с переменным успехом закончились нашим отступлением. 2 июня под Фридландом поражение русско-немецкой армии оказалось уже более определенным. Отступление прекратилось за Неманом, и 7 июня был подписан Тильзитский мир.
Но кому мир, а кому — извините! Армия обязана была поделиться надвое и маршировать на север против шведов, на юг — против турок. «Зимой 1808 года начался тяжелый поход в Финляндию»...
Ну, сколько раз говорили идиотам: в Финляндию лучше летом! Нет. Раз за разом они лезут на родину Санта-Клауса в самую пургу! Финны не дураки воевать полками и эскадронами. Они сбиваются в охотничьи артели и бьют крупного зверя из-за деревьев. Офицеров в дорогих шкурах норовят подстрелить в глаз. Задремавших оккупантов охотно также режут финские домохозяйки, начитавшиеся библейских мелодрам. Весь 1808 год армия гибла в Финляндии, и в зиму 1809 года оставаться там не решилась. Но и отступать было нельзя, — только вперед! Путь в Швецию лежал через море. Оно замерзло чуть не до дна, так что разведка сходила через Ботнический залив, аки посуху. Если б только пурга не мешала! Шведы испугались, втянулись в переговоры, к осени заключили мир и уступили нам эту противную ледяную Финляндию насовсем.
Летом 1809 года активизировалась война с Турцией. До этого она протекала вязко, как дунайские волны, которые нам никак не удавалось преодолеть. В 1811 году главкомом южного направления стал Кутузов, и туркам досталось по первое число нового 1812 года. Турецкая армия была окружена и сложила оружие. Турки запросили мира и получили его. России нужен был геополитический баланс, ибо уже открывался новый том «Войны и мира».
Ситуация до боли в затылке напоминала, вернее, — предваряла расклад Молотова-Риббентропа. Наполеоновские войска стояли в Польше на границе России. Точнее, Наполеон стоял посреди бывшей Польши, на территории отошедшей к Пруссии, и грозил землям, захваченным Россией. Поляки, естественно, чуть ли не поголовно встали под его знамена. «Особенно хороши были польские уланы», — вздыхал Историк. — «Французы уверяли императора Александра в дружбе, а сами усиленно готовились к войне». На Висле собирались резервы, туда «из Франции (совсем, как в 1941 году — С.К.) приходили все новые и новые полки». Склады набивались продовольствием и боеприпасами. Громадная армия «дванадесяти языков» (двенадцати народов) топталась на левом берегу Вислы. С правого берега на них поплевывал и матерился наш, Тринадцатый народ. Поэтому именно в ночь с 12-го на 13-е июня казачьи разъезды засекли понтонную переправу этой международной толпы и без оглядки на начальство открыли по ней ружейный огонь.
Немедленно последовал приказ по армии императора Александра:
«Не нужно напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу! Я с вами. На зачинающего Бог!».
Несмотря на очевидную неизбежность столкновения и конкретные донесения разведки, наша армия не вполне была готова к войне. Одна ее половина под командой генерала Барклая де-Толли находилась в Вильне; другая — под командой князя Багратиона стояла у Волковыска. Теперь эти армии шли на соединение, наперерез французской колонне. Корпус казаков атамана Платова партизанскими наскоками сбивал французов с темпа. Попутно сжигались все поселения. Французам негде было со вкусом переночевать. Особенно страдали польские уланы, казаки почему-то назойливо досаждали им. Так что, постепенно уланский полк графа Турно был перебит почти полностью. Но наше соединение-отступление продолжалось, Барклай сошелся с Багратионом только за Витебском, польские приобретения России были оставлены, польские уланы полегли будто бы не зря.
В июле в объединенную русскую армию получил назначение новый главком — М.И. Кутузов. Его авторитет был теперь беспрекословен, опыт турецкой войны безошибочен, и даже Аустерлицкое поражение он предсказал объективно и нелицеприятно. Кутузов определил единственной стратегической целью оборону Москвы. Остальные территории его не интересовали.
В те годы армия агрессора еще не могла быстро и плотно обеспечить оккупационный режим, так что все военные кампании напоминали собачью свадьбу, свалку вокруг главного армейского скопления. Ставка Кутузова находилась в Бородине, вот он с места и не двинулся. Наши войска отходили к передовому укрплению у Бородина — Шевардинскому редуту. Собралось ровно 103 тысячи человек, меньше, гораздо меньше, чем на Куликовом поле! Но и французов подходило только 130 тысяч, — не охти какая орда. Зато вооружение с обеих сторон имелось самое убийственное.
«25 августа, в жаркий августовский (так у Историка, — хорошо хоть не «в жаркий январский» — С.К.) день, в лагерь русских войск привезли чудотворную икону Смоленской Божией Матери»...
Вы помните, верующие мои, — это та самая Матерь, которая навесила нам на шею Годунова. Столь же успешно сработала она и на этот раз.
«Торжественная молитвенная тишина стояла на громадном поле подле Бородина. Всюду земля была изрыта. Тянулись длинные рвы окопов, насыпи, стояли плетеные туры батарей. Медные пушки сверкали на солнце. Солдаты надели на себя чистые рубахи: все готовились к смерти...». Все войско не могло подойти под благословение, поэтому благодать отпускали с доставкой на дом — священники отдельным взводом обходили позиции: «»Святый Боже, святый Крепкий, святый Бессмертный, помилуй нас!» — слышались голоса певчих...».
Наконец все улеглись. Уснули утомленные боями 25 августа заградотрядовские казаки, но не спали «деды» из гвардии и салаги, попавшие в полк по зову чести.
— Скажи-ка, дядя, ведь не даром?.., — волнуется новобранец.
— Не даром, не даром... Спи пацан, — перебивает его дядя и чистит кивер, весь избитый.
«Спать... Спать... нужно набраться силы для завтрашняго подвига...», — черным эктрасенсом завывает наш Историк над батальным простором.
И подвиг состоялся. 26 августа 1812 года произошла величайшая битва тех времен и тех триннадцати народов — Бородинское сражение. Лишь «первые лучи солнца показались над покрытой туманом землею», как стопушечная французская батарея плюнула дымом и напомнила отдыхающим, что пора вставать. Свалка началась неимоверная. Укрепления захватывались французами и отбивались русскими обратно. Картинки локальных схваток мелькали, как окна курьерского поезда. Поэтому конные курьеры не успевали донести императору Александру (вот он — в седле возвышается) и императору Наполеону Бонапарту (а этот — на горке, на барабане восседает) правдивую информацию. Общая диспозиция получалась такая: русские принимали гостей на своем поле (Бородинском), им и стены помогали («Ребята, не Москва ль за нами?»), а французы атаковали в гостях. То есть, по уставу они должны были нести втрое большие потери. Но им наш Устав образца 1972 года был не в указ. Поэтому потери сторон образовались адекватные.
Остервенение, наведенное Смоленской богоматерью, не стихало, и «среди мертвых тел, между раненых и стонущих своих товарищей дрались солдаты. Гнулись и ломались штыки, в щепы обращались приклады, не хватало патронов, зарядов, пороха. Едкий пороховой дым туманом застилал поле, и в этом тумане дрались последним смертным боем солдаты. Дрались за Москву!»...
У нас всегда так получается. Мы до последнего человека, «смертным боем» деремся за эту Москву, а потом оказывается, что кто-то уцелел по тылам, что кровь наша пролита не бесследно, что «через час — на ней цветы и трава, через два она снова жива» и снова готова пролиться, — вы догадались, — за Москву! Такой вот круговорот питательной жидкости в развращенной природе...
После полудня Наполеон выстроил всю свою армию, чтобы обрушиться на поредевшие русские полки, прочесать мелким гребнем Бородинское поле, «добить живых» чужих, собрать раненых своих. Наши тоже «готовились принять врага как следует»: складывали укрепления из мертвых тел, «собирали патроны, чистили ружья, банили раскаленные пушки».
Все и пошло бы, «как следует», — с последней смертной схваткой, протокольным оформлением победы по признаку «занятого поля боя», но все испортили дикари. Наполеон обнаружил у себя за спиной шайку атамана Платова. Оказалось, всю Бородинскую битву славный атаман провел в наполеоновских тылах. Там он разогнал резервный батальон и налетел, нет! — буквально напоролся на «громадный обоз великой армии»...
Надо ли продолжать вслед за Историком?
Стоит ли застенчивому автору опять подставляться под казачьи пики, под кавалерийский вопль литературных патриотов, под залпы национальных батарей?
Стоит! Позади Москва!..
«К сожалению, казаки не исполнили всего, что могли они сделать, проникнувши в тыл францусской позиции. Бедные и оборванные, потерявшие почти все свое обмундирование за время отступления, они, попавши в обоз, увлеклись грабежом. Вместо того, чтобы ударить на резервные полки, захватывать с тыла батареи, они, не слушая начальников, рассыпались по повозкам, рылись в сундуках, хватали мундиры, патроны, хлеб, кули с овсом. Как саранча нападает на хлебное поле, так напали казаки на францусский обоз. Забывши о том, что идет жестокий бой и решается участь всей войны, голодные донцы делили добычу, вьючили материи, набивали сумы продовольствием и вещами...». Ну, а уж про винные запасы предусмотрительных французов Историк упомянуть не решился...
Картину этого группового свинства можно было бы украсить включением звука: «Коко Шаннель! Диор! Карден! Вдова Клико!», — услышали бы мы из-за кадра, но Коко Шаннель тогда еще не родилась, а мадам Клико не овдовела...
Однако стратегическое значение мародерства оказалось более существенным, чем несостоявшийся тыловой удар. «Встревоженный Наполеон при первых выстрелах в тылу послал туда всю свою конницу. И она появилась перед обозами тогда, когда казаки не успели еще устроиться, — и потому казаки живо рассыпались в лаву и начали отходить», то есть, брызнули в кушири, теряя ворованные панталоны и судорожно запихивая в подсумки импортные предметы непонятного назначения.
«Набег казаков в тыл Наполеона мог бы сломить его силы и даровать нам полную победу. Но этому помешала некоторая жадность казаков». Зато и от полного поражения галантерейная атака нас спасла. Наполеоновцы целый час гоняли крыс по тылам, и за это время защитники главной нашей огневой позиции — батареи Раевского получили подкрепление. Французская армия напоролась на кинжальную шрапнель и 4 часа купалась в ней вполне самоотверженно.
Тут рука бойца колоть устала, и обе армии, не сговариваясь, завалились отдыхать. Собственно поле боя осталось за нами, вернее, — под нами. На другой день французы наших на нем не обнаружили, но и боя никакого уже не было. Так что, формально Бородинскую битву мы выиграли. По очкам.
Недельный марш-бросок Кутузова под стены первопрестольной закончился 2 сентября в Филях. Сейчас это — конец метро, а тогда Фили были отдаленной деревушкой с Кремлем на горизонте. Тут состоялся известный совет. Возобладало мнение великого Кутузова, что нечего из-за Москвы копья ломать, пусть Наполеон ею подавится, а мы пока армию в сельской местности подкормим и подлатаем.
Тем временем храбрый Платов летел на Дон — поховать барахлишко и объявить поголовную мобилизацию казаков против «антихриста в лице Бонапарта»!
— «Родную дочь свою отдам замуж за того казачишку, который возьмет мне в плен Наполеона! — повторял рассерженный и разобиженный донской атаман».
Видя партизанские трофеи, казаки охотно ополчились все. Знай это Наполеон, драпал бы он до хаты. Но не ведал гордый завоеватель полумира, на что он руку поднимал.
3 сентября последние русские полки ушли по Рязанской дороге, и Наполеон вступил в Москву. «Долго стоял он на Воробьевых горах и, скрестивши руки, любовался Москвой. Горели на солнце купола и кресты сорока сороков церквей, красиво высился Кремль, вся Москва, окутанная зеленью полей, играла перед ним в лучах утренняго солнца».
— Так вот ты какой, священный город! — будто бы сказал Наполеон. Обычно в таких случаях отцы поверженных столиц выносили ему «ключи от города», от всех его лабазов, бань, картинных галерей, предъявляли складскую и бухгалтерскую документацию. Так было в Вене, Берлине, в столицах итальянских королевств. Хотелось такого и тут. Но не вышло. Документации никакой сроду не бывало, ключи имелись, но лабазы опустели, народ очень шустро разбежался из Москвы с вещами. Пришлось Наполеону заходить в Москву на цыпочках. Отсюда он послал императору Александру предложение о мире.
— «Я не положу оружие, доколь ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем! — гордо отвечал непобежденный наш государь. От этой зажигательной речи Москва и впрямь начала гореть. «Таинственные люди поджигали ее со всех сторон», так что, проверить наличие складских остатков стало совсем невозможно. На пожар списали все. Французы ловили поджигателей, расстреливали на месте, но везде не поспевали. «На место расстрелянных являлись новые, и Москва продолжала гореть»...
Пожар Московский — это наша национальная игра с татарских времен, но Наполеон русских исторических книг, — в том числе и этой, — естественно, не читал. В среде оккупантов возникли легкая голодуха и тяжелое состояние духа. С окрестностей еды собрать не удавалось, везде рыскали донские стаи Платова. Они тоже не находили обещанной мануфактуры и были очень жестоки. Стоял конец сентября. Москва догорала, становилось холодно и небезопасно в эпидемическом отношении. Разведка доносила о русских лагерях в Тарутине, о маневрах, об удовлетворительном снабжении в новой русской армии. Метеорологи сообщали невероятные вещи о многолетних наблюдениях зимних московских температур. И Наполеон решил отступать. Дергать из дурацкой страны до холодов.
Пока собрались, пока построились — уже октябрь, и холодно жутко. То минус один, то минус пять! Начали победный марш на родину. Тут же следом увязались провожающие из Тарутинского лагеря. Кутузов лично возглавлял проводы. Неподалеку подвернулся «авангард» Мюрата. Это он раньше был авангардом, когда сюда шли. А теперь авангардисты заночевали в хвосте беглецов и сбоку на 60 верст. Проснулись французы поздно, — многие прямо на том свете. Это была первая настоящая победа русского оружия в наполеоновских войнах.
Далее вывод войск у Наполеона пошел резвее. Казаки покусывали за пятки, мороз крепчал, жрать было нечего. 13 октября, рано утром, всего через 40 дней после взятия Москвы, Наполеон с генералами Раппом и Коленкуром поехал осмотреть место вчерашнего сражения под Малоярославцем. У деревни Городни они увидели «выходящую из леса стройную колонну. Люди ехали, равняясь в отделениях, начальники были впереди частей».
«Наши», — подумал Наполеон и не угадал. Вдруг его спутники заметили, что встречные «выстраивают фронт, размыкаются по полю. Показались зловещия пики. — Государь! Это казаки! — в испуге воскликнул Коленкур». — Не может быть, — цедил Наполеон, наблюдая, как на него несется лавина платовских «зятьев»...
Мария Матвеевна Платова была сногсшибательной красавицей, так что шансов у императора, — не на Машу, конечно, а ноги унести, — не оставалось никаких. Тем не менее, генерал Рапп схватил под уздцы лошадь Наполеона и насильно поволок его восвояси. Казаки все равно поймали бы корсиканца, но снова сбоку обозначилось что-то типа обоза, и они рванули туда. Но это был артиллерийский арсенал. Захватили 40 пушек, и настроение испортилось. Не удалось казакам подержать в руках ни страшненького Бонапарта, ни красавицу Машу. Ну и ладно! — группового захвата императора, равно как и группового брака обет атамана Платова не предусматривал...
С первых дней ноября морозы ударили уже по-русски, повалил снег. У отступающих начались насморки, острые респираторные заболевания, обморожения, обледенения. По утрам наши находили целые скульптурные композиции: «N-ский взвод NN-ского гвардейского полка у костра на привале». Фигурки отдыхающих французов выглядели так натурально..., да собственно, они натуральными и были. Только костер их погас еще с вечера, и привал их стал вечным...