Вдруг она рванулась прочь, дико отталкивая его. Лодка едва не черпнула бортом воду.
— Я не могу! — вскрикнула Молли, задыхаясь. — Не могу! Нельзя!
Он протянул руку, ухватился за поручень, идущий вдоль стены. Лодка пересталf раскачиваться. Он обернулся. Молли, спрятав лицо, всхлипывала тихо и безнадежно, словно потерявшийся ребенок.
Он потянулся к ней, но не решился прикоснуться. Он был совершенно оглушен.
Дождь стучал по деревянной крыше. В щели между досками капало. Джимми снял пиджак, нежно набросил ей на плечи.
— Молли!
Она подняла к нему мокрые глаза.
— Молли, любимая, что случилось?
— Я не должна. Нельзя.
— Я не понимаю!
— Нельзя, Джимми.
Он осторожно двинулся вперед, придерживаясь за поручень. Оказался рядом с ней и обнял.
— В чем дело, милая? Скажи мне. Она припала к нему, не отвечая.
— Ты же не из-за него волнуешься? Не из-за Дривера? Тут не о чем волноваться. Все будет очень легко и просто. Если хочешь, я сам с ним поговорю. Он знает, что ты его не любишь. И потом, у него в Лондоне есть девушка…
— Нет-нет. Не в этом дело.
— А в чем? Любимая, что тебя тревожит?
— Джимми… — Она запнулась. Он ждал.
— Да?
— Джимми, мой отец… он не захочет… отец… отец… он…
— Не одобряет меня? Она горестно кивнула.
Огромное облегчение охватило Джимми. А он-то вообразил… Он и сам не знал, что он такое вообразил — какоето громадное, непреодолимое препятствие, какую-нибудь всемирную катастрофу, которая навсегда оторвет их друг от друга. Он готов был расхохотаться от счастья. Так вот в чем дело, вот что за туча нависла над ними — мистер МакИкерн его не одобряет! Ангел с огненным мечом, охраняющий вход в Эдем, обернулся полицейским с резиновой дубинкой.
— Придется ему ко мне привыкнуть, — легкомысленно заявил Джимми.
Молли безнадежно смотрела на него. Он не понимает, не может понять. Как же сказать ему? Отцовские слова и сейчас еще звенели у нее в ушах. Он жулик. Он «ведет свою игру». За ним следят. А она любит, любит его! О, как же сказать ему, чтобы он понял?
Она теснее прижалась к нему, вся дрожа. Он снова стал серьезным.
— Милая, не расстраивайся так. Тут уж ничего не поделаешь. Он переменится. Когда мы с тобой поженимся…
— Нет-нет! Ах, как же ты не понимаешь? Я не могу, не могу!
Джимми побелел. Он с тревогой всмотрелся в ее лицо.
— Постой, любимая! Что это значит — ты не можешь? Неужели это настолько важно, чтобы… чтобы… — он искал слово, — тебе помешать?
— Настолько, — прошептала она.
Ледяная рука сжала его сердце. Мир рушился, разваливался на куски прямо у него на глазах.
— Но… но… ты же любишь меня, — медленно проговорил он, словно пытался найти ключ к загадке. — Я… не понимаю…
— Ты и не поймешь. Ты мужчина. Ты ничего не знаешь. Для мужчины все совсем по-другому! Он с детства знает, что рано или поздно должен будет уйти из дома. Для него это естественно.
— Милая, но ведь и ты не можешь всю жизнь прожить дома! Все равно, за кого ты выйдешь замуж…
— Это совсем другое дело. Папа никогда больше не захочет разговаривать со мной. Я никогда больше его не увижу. Он Уйдет из моей жизни, Джимми. Я не могу. Ни одна девушка не смогла бы вот так выбросить двадцать лет своей жизни, как будто их и не было. Я буду постоянно мучиться, сама изведусь и тебя сделаю несчастным. Каждый день сотня разных мелочей будет напоминать мне о нем, у меня не хватит сил бороться с этим. Ты не знаешь, какой он хороший, как он меня любит. Сколько я себя помню, мы с ним всегда были друзьями. Ты видел его только снаружи, со стороны, а я знаю, что на самом деле он совсем другой. Он всю жизнь думал только обо мне. Он рассказывал мне такое о себе, чего никто и не подозревает, и я знаю, что все эти годы он трудился только ради меня. Джимми, ты не сердишься, что я все это говорю, нет?
— Продолжай, — сказал он, крепче прижимая ее к себе.
— Маму я не помню. Она умерла, когда я была совсем маленькая. Так что мы с ним всегда были вдвоем — пока не появился ты.
Воспоминания о тех далеких днях толпились перед ней, пока она говорила, заставляли ее голос дрожать — полузабытые милые пустяки, овеянные волшебным ароматом счастливого прошлого.
— Мы с ним всегда были заодно. Он доверял мне, а я доверяла ему. Мы всегда поддерживали друг друга. Когда я болела, он сидел со мной всю ночь, и не одну — много ночей подряд. Однажды у меня была всего лишь маленькая лихорадка, но я вообразила, что ужасно больна, поздно вечером услышала, что он пришел, и позвала его, а он поднялся ко мне и сидел до утра, держал меня за руку. Только потом я случайно узнала, что в тот день шел дождь, он весь промок. Он мог умереть из-за меня. Мы с ним были верными партнерами, Джимми, милый. Я не могу огорчить его теперь, правда? Это было бы нечестно.
Джимми отвернулся, боясь, как бы лицо не выдало, что он чувствует. Он сходил с ума от иррациональной, нерассуждающей ревности. Он хотел, чтобы она принадлежала ему телом и душой, и каждое ее слово резало по живому. Еще мгновение назад он чувствовал, что она — его. Сейчас, в первую минуту потрясения, он казался сам себе чужаком, посторонним, без спросу ступившим на священную землю.
Она заметила его движение и инстинктивно угадала его мысли.
— Нет-нет! — закричала она. — Нет, Джимми, все совсем не так!
Их взгляды встретились, и у Джимми отлегло от сердца. Они сидели и молчали. Дождь, истратив основной запас своих сил, сыпался мягко и ровно. Среди серых туч над холмами проглянула бледная полоска голубого неба. Совсем оядом на острове запел дрозд.
— Что же нам делать? — спросила она наконец. — Что тут можно сделать?
— Нужно подождать, — сказал Джимми. — Все будет хорошо. Обязательно. Теперь нам ничто не может помешать.
Дождь перестал. Голубизна теснила серость и в конце концов совсем прогнала ее прочь. Солнце, низко висевшее на западе, снова ярко светило над озером. Воздух был чист и прохладен.
Джимми внезапно воспрял духом. Он разглядел ниспосланный ему знак. Такой и есть этот мир на самом деле — улыбающийся и приветливый, а не серый, как ему на минуту показалось. Он победил! Этого уже ничто не изменит. Остались какие-то мелочи. Как можно было хоть на минуту поддаться такой ерунде?
Джимми вывел лодку из укрытия на сверкающую воду и взялся за весло.
— Пора возвращаться, — сказал он. — Интересно, который час. Я бы хоть всю жизнь здесь провел, но, наверное, уже поздно. Молли!
— Да?
— Что бы ни было, ты разорвешь помолвку с Дривером? Хочешь, я ему скажу?
— Нет, я сама. Я напишу ему записку, если не встречу его до обеда.
Взмахнув несколько раз веслом, Джимми вдруг снова заговорил:
— Бесполезно! Я просто не могу удержаться. Молли, ничего, если я немножко спою? Голос у меня — не приведи Господи, но очень уж я счастлив. Постараюсь перестать, как только смогу.
Он громко и немелодично запел.
Молли тревожно смотрела на него из-под своей тенистой шляпы. Солнце зашло за холмы, блики на воде погасли. В воздухе чувствовался холодок. Громада замка нависла над ними, темная и угрожающая в неясных сумерках.
Молли пробрала дрожь.
Глава XX УРОК ИГРЫ В ПИКЕТ
Тем временем лорд Дривер, отойдя от воды, закурил сигарету и неспешным шагом двинулся на прогулку вокруг замка. Он был в обиде на весь мир. Изменнический побег Молли в лодке вместе с Джимми нисколько его не огорчил; у графа были другие заботы. Трудно сохранять безоблачную ясность духа, когда безжалостный дядюшка только что силой принудил тебя отказаться от любимой девушки и обручиться с другой, которая тебе абсолютно безразлична. При таких условиях жизнь представляется в довольно мрачном свете. К тому же лорд Дривер, хоть и не был склонен к самоанализу, невольно начал задумываться, не было ли его поведение самую чуточку недостаточно героическим. Он пришел к выводу, что, пожалуй, было. Конечно, начни он упираться, дядя Томас мог чертовски сильно осложнить ему жизнь. Вот в том-то вся и беда! Будь у него хотя бы, — ну, скажем, две тысячи в год собственного дохода — тогда еще можно было бы побороться. Но, черт побери все на свете, дядя Томас в случае чего может так урезать его содержание, что нельзя будет и носа высунуть из замка — сиди себе с каким-нибудь жалким фунтом стерлингов в кармане, да и того еще много!
Воображение лорда пасовало перед такой перспективой. Летом и осенью, когда можно охотиться, не так уж плохо пожить в родовом гнезде. Но круглый год! Лучше быть в столице с разбитым сердцем, чем с целым — в деревне в зимнее время.
— Ей-богу, — бормотал его лордство, — была бы у меня хоть пара… Да, черт побери все на свете, хоть бы пара тысяч в год! Я бы рискнул и попросил Кэти выйти за меня замуж, да, рискнул бы, черт меня раздери совсем!
Он продолжил прогулку, задумчиво попыхивая сигаретой. Чем больше он размышлял о своем положении, тем меньше оно ему нравилось. Во всей этой истории было одно только светлое пятно: с деньгами теперь станет малость полегче. Прежде вытянуть у дяди Томаса малую толику драгметаллов было все равно что вырвать коренной зуб у бульдога. Но уж теперь-то благодаря этой чертовой помолвке дядюшка, надо надеяться, слегка отпустит вожжи.
Его лордство как раз прикидывал, не удастся ли в минуту душевной разнеженности вытрясти дядю на приличную сумму, и тут на руку ему упала тяжелая теплая дождевая капля! В кустах зашлепало и зашелестело. Небо закрыли свинцовые тучи.
Лорд огляделся — куда бы скрыться. Бесцельно прогуливаясь, он достиг розового сада. В дальнем конце его имелась беседка. Лорд поднял воротник и побежал.
Приблизившись, он услышал, что внутри кто-то насвистывает в ритме похоронного марша. Тут хлынул дождь. Запыхавшийся лорд нырнул в беседку и увидел, что за маленьким дощатым столиком сидит Харгейт, и лицо у него крайне озабоченное, а на столе разложены карты. Харгейту так и не пришлось вывихнуть себе запястье. Пока он просто отвечал отказом на все приглашения сыграть в бильярд.
— Хелло, Харгейт, — сказал его лордство. — Вот это ливень, черт возьми!
Харгейт поднял взгляд, молча кивнул и вновь занялся картами. Взял верхнюю из колоды в левую руку, посмотрел на нее задумчиво, как будто решая, в каком месте на столе она будет лучше смотреться с художественной точки зрения, и в конце концов положил рубашкой вниз. Затем взял другую карту со стола и положил ее поверх предыдущей. При этом он не переставал страдальчески насвистывать.
Его лордство взглянул на своего гостя с досадой.
— Захватывающая игра, — заметил он язвительно. — Что это? Пасьянс?
Харгейт снова кивнул. На этот раз он даже не поднял глаз.
— Ну что вы сидите здесь, надувшись, как лягушка? — раздраженно сказал ему лорд Дривер. — Давайте поговорим о чем-нибудь.
Харгейт собрал карты и принялся рассеянно тасовать, по-прежнему насвистывая.
— Да перестаньте вы! — сказал его лордство. Харгейт кивнул и послушно положил колоду на стол.
— Послушайте, — сказал лорд Дривер, — это же скука смертная. Давайте хоть сыграем. Во что угодно, лишь бы время провести. Проклятый дождь! Так мы здесь просидим До обеда. Вы когда-нибудь играли в пикет? Я вас за пять минут научу.
На лице Харгейта появилось благоговейное выражение, как у человека, который только что своими глазами созерцал чудо. Долгие годы он изощрялся во всех мыслимых дипломатических уловках, чтобы подвигнуть того или другого молодого джентльмена на партию в пикет, и вдруг этот изумительный молодой джентльмен, истинное сокровище среди молодых джентльменов, сам предлагает обучить его этой игре! Счастье было слишком велико. Чем он заслужил такой подарок судьбы? Примерно так мог бы чувствовать себя утомленный бесконечными погонями лев, если бы очередная антилопа, вместо того, чтобы, как обычно, устремиться к горизонту, обернулась и по доброй воле сунула голову ему в пасть.
— Я… не прочь поучиться, — сказал он.
Харгейт внимательно слушал, пока лорд Дривер многословно объяснял ему основные правила игры в пикет. Время от времени он задавал какой-нибудь вопрос. По-видимому, он постепенно начинал усваивать общие принципы.
— Что значит «репик»? — спросил он, когда его лордство сделал паузу.
— А это вот что… — И его лордство продолжил свою лекцию.
— Ага, теперь я понял, — обрадовался неофит.
Игра началась. Лорд Дривер, как и следовало ожидать, выиграл у своего ученика первые два кона. Затем выиграл Харгейт.
— Теперь я уже вполне разобрался, что тут к чему, — сказал он самодовольно. — Игра-то совсем простая. Может, сыграем на интерес?
— Что ж, — медленно проговорил лорд Дривер, — если вам так хочется.
Он бы, конечно, такого не предложил, но, черт возьми, этот тип сам нарывается! Не его вина, если после одного-единственного выигрыша новичок возомнил, будто все понимает про игру в пикет. На самом-то деле пикет — такого рода игра, где выигрыш практически полностью зависит от умения игрока. Но… В конце концов, у Харгейта наверняка полно денег. Не обеднеет!
— Что ж, — повторил его лордство. — Сколько ставим?
— Что-нибудь скромненькое? Десять шиллингов на сотню?
Несомненно, тут его лордству следовало поправить новичка, объяснить, что десять шиллингов за сотню очков в пикете — далеко не скромная ставка. Он-то знал, что неопытный игрок за двадцать минут легко может проиграть и четыреста очков, а уж двести — обычное дело. Но он оставил все как есть.
— Очень хорошо, — сказал лорд Дривер.
Двадцать минут спустя Харгейт огорченно смотрел на листок, где записывались очки.
— Я должен вам восемнадцать шиллингов, — сказал он. — Заплатить сейчас, или уж потом разочтемся сразу за все?
— Может быть, на этом остановимся? — предложил лорд Дривер. — Дождь уже кончился.
— Нет, сыграем еще. Мне нечего делать до обеда, и вам, я думаю, тоже.
Совесть его лордства слабо трепыхнулась напоследок.
— Знаете, Харгейт, вам правда лучше бы остановиться. В эту игру можно проиграться в пух.
— Мой дорогой Дривер, — довольно холодно ответил Харгейт, — благодарю вас, но я сам могу позаботиться о себе. Разумеется, если вам не хочется рисковать, тогда, безусловно…
— О, ни в коем случае, — оскорбился его лордство. — Буду только рад. Но помните, я вас предупредил.
— Буду иметь это в виду. Кстати, пока мы не начали — может быть, поднимем ставки? Как насчет соверена за сотню?
Лорд Дривер никак не мог себе позволить играть в пикет по соверену за сотню, да и вообще не мог позволить себе играть в пикет на деньги, но после обидного намека, брошенного его противником, самолюбие не позволяло признать этот унизительный факт. Лорд Дривер кивнул.
Шестьдесят минут спустя Харгейт взглянул на часы:
— Пожалуй, пора переодеваться к обеду.
Его лордство в глубоком раздумье ничего на это не ответил.
— Позвольте-ка, вы должны мне двадцать фунтов, если не ошибаюсь? — продолжал Харгейт. — Надо же, как вам не повезло!
Они вышли в сад, полный роз.
— Как все благоухает после дождя, — разговорился Харгейт. — Дождик все освежил!
Его лордство, по-видимому, не слышал. Должно быть, углубился в какие-то свои мысли. Он был рассеян и задумчив.
— Еще успеем немного прогуляться, — заметил Харгейт, снова глядя на часы. — Я хотел поговорить с вами.
— А! — сказал лорд Дривер.
Выражение лица лорда не расходилось с его чувствами. Он казался задумчивым и в самом деле пребывал в задумчивости. Чертовски неудачно получилось с этими двадцатью фунтами!
Харгейт исподтишка наблюдал за ним. Его образ жизни требовал большой осведомленности по поводу образа жизни других людей, а потому он знал, что лорд Дривер неимущ и во всем зависит от дядюшки, обладающего чрезвычайно развитым хватательным рефлексом. На том и строил Харгейт свои расчеты.
— Что за человек этот Питт? — спросил он.
— Да так, мой приятель, — ответил его лордство. — А что?
— Я его не выношу.
— А по-моему, он неплохой, — сказал его лордство. — Собственно говоря, я точно знаю, что неплохой. — Это он вспомнил человеколюбивые поступки Джимми. — Почему он вам не нравится?
— Сам не знаю. Не нравится, и все тут.
— О? — равнодушно отозвался его лордство. Он был не в настроении выслушивать рассказы о чьих-то симпатиях и антипатиях.
— Слушайте-ка, Дривер, — сказал Харгейт. — Сделайте мне одолжение. Уберите Питта из замка.
Лорд Дривер в изумлении посмотрел на своего гостя.
— Э? — сказал он. Харгейт повторил.
— Я смотрю, вы тут наметили для меня целую программу, — сказал лорд Дривер.
— Уберите его отсюда, — жарко повторил Харгейт. Он тяжело переживал запрет на бильярд, испытывая Танталовы муки. В замке полно молодых джентльменов именно такого рода, с какими он привык работать, любой может стать легкой добычей, а он из-за Джимми вынужден стоять на приколе, словно отслуживший свое линкор. Есть отчего прийти в бешенство! — Заставьте его уехать. Вы его сюда пригласили. Вряд ли он собирается остаться здесь навсегда, правда? Если вы уедете, ему тоже придется собирать вещички. Вот что поезжайте завтра в Лондон. Подберите какой-нибудь предлог, это дело нетрудное. Он волей-неволей должен будет уехать с вами. В Лондоне вы отвяжетесь от него и вернетесь сюда. Так и сделайте.
Нежно-розовый румянец медленно разлился по лицу лорда Дривера. Он сделался похож на рассерженного кролика. В его организме был не такой уж большой запас гордости, но при мысли о той недостойной роли, что предлагал ему Харгейт, ее мелководные глубины взволновались до самого дна. Между тем Харгейт, продолжив свою речь, добавил последнюю каплю: