Парнишка — дай боги каждому такую выдержку в неполные семь лет — уголь купил, короб матери отнес и только после этого сбежал на речку, где все сестре и выложил…
Ковь потом мальчишке строго-настрого наказала, как бы мать не сопротивлялась, как восемь исполнится, идти прямиком в местную Академию.
А Васку с Ковью о помощи попросили, потому что Кирочка, добрая душа, чтоб ее приподняло да хлопнуло, прославила их на ежегодном сплаве водяных, и водяной местный, прослышав про рыжего рыцаря и громогласную его спутницу, сразу понял, о ком речь…
— Да, Кирочка нас прославила — не дай Боги. — Вздохнул Васка, определив наконец виновницу всех своих бед. — Это все из-за нее. Сначала — русалки…
…из-за которых Васке несколько дней пришлось работать углежогом. Едкий дым, копоть — он до сих пор иногда кашляет… Ковь называла неженкой — из-за этого, и из-за того, как он с ее царапиной носился. Нож мог быть смазан ядом, почему она вечно отказывается понимать такие вещи?
— из-за нее у нас есть деньги? — Подняла остатки бровей Ковь. — Вот спасибище.
— Нам пришлось…
— Эта мразь заслужила, нет? — Перебила Ковь. — Ты ж в наемники хотел: думал, ручки так чистенькими и будут? Ну нет, возвращайся тогда к сиятельному братику, если тебя печалит, что ты ту тварь лобасте сдал.
— Не в этом дело! — Возразил Васка. — Я бы сдал его еще пару раз, правда. Но он тебя ранил…
— Поцарапал.
— Все равно. Царапины бывают крайне опасны. Куда делась твоя старая кожаная куртка? В отличие от этого тряпичного недоразумения она хотя бы могла…
— Я отдала ее нашей благодетельнице. — Буркнула Ковь. — Еще вопросы?
Она пришпорила мула: на горизонте уже было видно городские стены. Васка без труда ее нагнал.
— Ладно, русалки. Но потом была заброшенная баня…
— А я говорила, нечего на остатках хутора рассиживаться! Раз забросили, то не просто ж так! — Фыркнула Ковь. — Ничего, не переломился, починил. Крышу подлатал. В баньке, опять же, попарился. Что тебе, дедушку не жалко?
Васка, который успел поработать не только углежогом, но и плотником, и даже выкапывателем колодцев, только не честным наемником, смолчать не смог.
— Да тебе, я вижу, всех жалко: девочек-русалочек, дедушек-банников, даже бабушек-оборотниц — только вот меня совсем не жалко.
— Слушай. — Ковь глубоко вздохнула, она в последнее время всегда так делала перед тем, как начать ругаться, — Во-первых, оборотница нам нехило так денег отсыпала. Во-вторых, даже не будь она оборотницей, я бы все равно ее без колодца не оставила. И это я, а не ты, истратила на ее колодец магический гребень, который дали нам те русалки в благодарность…
— …и внук у нее ничего…
— Ничего. — Согласилась Ковь, мечтательно уставившись вдаль, — Очень ничего. Эй, ты!
Васка рассмеялся — подловил таки! Сложно было не заметить, какие взгляды эти двое друг на друга кидали: Васка все думал, кто кого сожрет. Но ничего, внук их задержал на пару дней, а потом ему было пора возвращаться в стаю, и они с Ковью устроили целое представление на прощание. Смешно было наблюдать, как они пытаются попрощаться навсегда — и при этом изо всех сил сделать вид, что ничего не было, перед бабушкой и Ваской. Может, конечно, и не было, Васка свечку не держал, да и прощались они как-то слишком трогательно, обычно Ковь как-то проще со своими увлечениями расставалась…
Было или нет, но Ковь неизменно велась на его подколки уже неделю, пару раз дулась, чуть не спалила Васке штаны… Но оно того стоило, Ха свидетель!
— Ладно, мы все равно в плюсе. — Посерьезнев, сказал он, — В реке мы вряд ли утонем, в лесу мы знаем, какое имя выкрикнуть, если нас вдруг начнут жевать. А то, что у нас не было ни одного клиента-человека… С кем не бывает? Хотя… — Васка вдруг понял, что имени внука совсем не помнит, — Ох, а как этого х… хвостатого звали-то?
— Да пошел ты! — Буркнула Ковь. — Рык у него кличка. Он альфа, между прочим, а чего добился ты? Таскаешься по дорогам с полузнакомой бабой?
— С другом, Ковьюшка, другом. — Ухмыльнулся Васка, — Но да, от сомнительного удовольствия бегать, задрав хвост, по лесам избавлен.
— Закрыли тему. — Отрезала Ковь. — Закрыли, понял?! Будем надеяться, в Гиллекене нам повезет. Тут большой храм Отца-Солнце, так что нечисти в городе, считай, и нету. Если мы и здесь не найдем человека-нанимателя, то это не иначе как твой Ха над нами подшутить решил.
— Он и твой…
— Молись, Васка! Молись тщательнее! — Рявкнула Ковь, — или заткнись совсем.
Кажется, он перестарался. Хотя чего она так бесится? Неделя же прошла, обычно она забывает своего очередного кавалера уже на следующий день. Крепко ее этот Рык цепанул, это Васка не уследил…
В голову полезли гадкие мысли. Однажды он останется на дорогах один, совсем один. То, что он перед этим отгуляет на богатой деревенской свадьбе, радует несильно. Они не могут путешествовать вечно: это жизнь, а не книжка про подвиги, давно пошедшая на растопку костра. В книжках не ноют старые раны, кинжалы травят почему-то только ядами, от которых у героя обязательно есть противоядие, девы прекрасны и любвеобильны, готовы ждать вечно где-то там, за спиной, а злодеи… Они злые. Страшные. Никогда не бывают правы. И даже если герой настолько туп, что, заметив у нового знакомца хвост, клычищи в палец толщиной и подозрительно красные глаза, предлагает ему рассольчик на опохмел — злодей никогда этой тупостью не пользуется, а прет себе голым чешуйчатым животом на меч… Васка даже немного сочувствовал героям: двуручник, полный доспех, держащий арбалетную стрелу чуть ли не в упор, всякие памятные бирюльки от оставленных за спиною безутешных дев и, наверное, целый мешок различных противоядий, и все это приходится таскать с собой и на себе. Хотя, конечно, коням героев он сочувствовал куда как больше.
Пожалуй, теперь-то он готов был согласиться с Ковью — и правда, муть в таких книжках пишут. Сказочную. Только не вслух, а то совсем нос задерет, а ей вредно, она как загордится, так перестает замечать границы: небо-то, оно бездонное и бесконечное. А на бренную землю она и не смотрит, пока не запнется, хорошенько башкой не приложится и мозги на место не встанут.
А ведь запнется однажды фатально — не для нее, для Васки фатально. Как бы Ковь не была не похожа на обычных девушек — что деревенских, что аристократок с городских балов, однажды, после очередной встряски, она устанет: осядет, заведет дом, семью и прялку…
Очнулся он от своих невеселых размышлений, когда стражник у ворот вместо того, чтобы просить пошлину, шарахнулся от него и залебезил, как перед герцогом инкогнито, а Ковь, заметив это, привстала на стременах и больно ущипнула его за руку.
— Сделай щи попроще!
— Да, конечно. — Рассеянно сказал Васка, швырнув в стражника серебряной монеткой и передав Кови кошелек, — позаботься о гостинице, я до кожевенных мастерских прогуляюсь.
— Зачем?
— Так тебе же куртка нужна.
— Зачем ты в него серебром кинул, долбодятел?
— Это какая-то лесная нечисть?
— Это пустоголовый чурбан, который транжирит деньги! Мы не герцога, серебрушку пошлины платить там, где проезд — двадцать медяшек за всадника!
— Ковьюшка, не ори так, у меня уже уши болят. — Поморщился Васка. — Задачу поняла? Нам нужен постоялый двор из тех, что поприличней. Надоели эти клоповники, до бесов надоели, хочу хорошую постель и еду, от которой не захочется блевать. Деньги у нас есть, ты только не волнуйся.
— Что-о-о?!
— Ну мало ли, вдруг тебе вредно волноваться? — Ехидно спросил Васка, пришпорил коня и поспешил скрыться в толпе.
Очень уж хорошо Ковь огнешары кидала. Бывало, и с бычью голову.
И чего он так взбеленился? Не мог за курткой позже съездить, после того, как с хозяином постоялого двора договорится? Ковь никогда этого не умела. Если не ссорилась в хозяевами вдрызг, так все равно получалось не очень. Вот не разбиралась она в постоялых дворах, то есть разбиралась, но совсем не так, как Васка. Она смотрела на стряпню и на постели, но для нее плохая конюшня ничем не отличалась от хорошей, а Васка дворы только по ним и различал.
Хотя в этот раз он вроде говорил именно про стряпню и постели?
Киданул ее в незнакомом городе, гад. Он-то ее в любой момент найдет этой своей поисковой молитвой, а она… Не колдовать же при всем честном народе в храмовом городе Гиллекене?
Ковь заозиралась: она была на площади перед городскими воротами, и тут должны были быть разводящие.
Гиллекен был одним из городов Священной Змеи, в нем был самый крупный храм Отца-Солнца, если, конечно, не считать столичного. Храм строили сорок лет, и со всех концов страны на стройку стекались искуснейшие мастеровые, талантливейшие художники, резчики, стеклодувы… Улицы вокруг Храма считались великолепным образчиком архитектуры позапрошлого века.
Ковь заозиралась: она была на площади перед городскими воротами, и тут должны были быть разводящие.
Гиллекен был одним из городов Священной Змеи, в нем был самый крупный храм Отца-Солнца, если, конечно, не считать столичного. Храм строили сорок лет, и со всех концов страны на стройку стекались искуснейшие мастеровые, талантливейшие художники, резчики, стеклодувы… Улицы вокруг Храма считались великолепным образчиком архитектуры позапрошлого века.
Дорога Священной Змеи, что пронизывала Гелликен с юга на север, разделяя на почти равные две части, использовалась не только путешественниками и паломниками, но и многими купцами, была удобна и безопасна.
Так что в Гиллекене (что значило «отражающий солнце» на языке жрецов) всегда была уйма проезжего люда. У южных ворот и северных вечно были огромные очереди желающих попасть в город, и Васка не зря предложил ехать через северо-восточные, про которые мало кто знал.
Если есть, кого разводить по гостиницам, то всегда найдется и кому разводить. Гильдия разводящих была в каждом мало-мальски пригодном для путешественников городе, так что в Гелликене ее просто не могло не быть.
Ковь наконец нашла знак гильдии: стилизованное изображение быка на вертеле. Спешилась, подошла к тому разводящему, что был ближе: высокому, крепко сбитому мужику лет сорока. Маленькие бегающие глазки чуть навыкате, пухлые губы, густющая борода, одежонка обтрепанная, латаная-перелатанная — все это доверия не вызывало, но какая разница?
Грабил бы, носил бы одежонку побогаче и стоял бы у южных ворот, где поток людей побольше. Разве уважающий себя городской грабитель будет выглядеть как оборванец? Он же не разбойник какой…
Ковь достала медную монетку.
— Мне и моему спутнику нужен постоялый двор. В пределах серебрушки в неделю.
— А где спутник? — Разводящий вытянул шею и заглянул Кови за плечо, как будто ожидал кого-то там рассмотреть.
— Пошел дела улаживать. — Сказала Ковь, в последний момент сдержав рвущееся «не твое дело», — Торговые.
К счастью, расспрашивать дальше разводящий не стал. Для себя к счастью, а вот Ковь почувствовала разочарование. Она бы с радостью ответила со всем пылом. После теплого расставания с Ваской ей очень хотелось чего-нибудь этакого… и бабах побольше.
— Кенсвен. — Представился разводящий, — Серебрушку на двоих? Что же, есть на примете одно хорошее, тихое местечко, кормят там вкусно, ручаюсь, да и храмовники в там нечасто бывают, вам, госпожа магичка, будет кстати.
— А что, лютуют? — Обеспокоенно спросила Ковь, — Указ же…
— Открыто-то нет, но вы в храмовом городе, на Дороге Священной Змеи. — Развел руками Кенсвен. — Сами понимаете…
Ковь кивнула.
— Да, спасибо. Было бы неплохо, если там и впрямь так хорошо. И… это… у спутника — призовой скакун, если конюшни плохи, он мне голову отвертит, а потом и за вами придет…
— Все по высшему разряду будет, за голову можете не беспокоиться, — неожиданно добродушно разулыбался Кенсвен.
Не соврал, хоть за неделю за две комнаты и вправду пришлось выложить ровно серебрушку, что было досадно, Ковь рассчитывала, что получится уложиться в меньшую сумму. Зато конюшня, вроде, была ничего, комнаты приличные, чистенькие, кровать не разваливалась, клопов не было, и кормили очень вкусно, Кенсвен знал, за что ручаться.
Счастливые морды чужих лошадей даже примирили ее с кислой мордой хозяйки. Та приняла деньги так, как будто те сейчас вывернутся из ее пальцев и сожрут ее душу: чуть ли не в платочек руку обернула.
Что же, ей с хозяйкой чаев не пить. Может, и поссориться с ней удастся, все развлечение. Не зря, ох, не зря она заплатила Кенсвену пять медяшек чаевых сверху.
Вообще-то за его услуги она могла и не платить, разводящих прикармливают хозяева, но так хоть какая-то есть гарантия, что высказанные пожелания учтут. Да и, несмотря на внешность, мужик оказался мировой. Сказал, если вдруг что не так, обращаться по такому-то адресу, и бумажку черкнул.
Помог обустроиться, занес вещи и распрощался.
Правда, ненадолго: когда Ковь после ужина спустилась поблагодарить повариху, она встретила его на кухне.
— Здрасте, госпожа магичка! Что, кушанья не понравились?
Ковь перевела взгляд с Кенсвена на зардевшуюся повариху. Некстати вспомнился Васка с его дурацкими шуточками. Запоздало поняла, на что он намекал. И дался ему этот Рык!
Вот уж кому нельзя было волноваться, так это поварихе: судя по животу, девятый месяц как нельзя. А она работает. Да и старовата она, чтобы рожать: на первый взгляд лет на пять постарше… мужа? Вот сейчас Ковь и проверит, мужа ли.
— Нет, что вы. Зашла поблагодарить за ужин. Очень вкусно: мы с другом по дорогам уже долго бродим, но такой стряпни не пробовали. — искренне улыбнулась она. — и вам спасибо, и правда — чудесное место.
— Что же вы хозяйку не благодарите? — Пискнула повариха.
— Так не она ж готовила! А что, помешала? — Ковь подмигнула поварихе, и та несмело улыбнулась в ответ.
— Нет-нет, этот обалдуй, мой муженек, уже уходит. Только…
— Мне хозяйка сразу не понравилась. — Правильно поняла намек Ковь, — Кухня ваша, а от пары горстей крупы никто еще не обеднел. А она на всех так косится? Как кобыла на змеюку, право слово.
— Высокородных любит. — Охотно отозвалась повариха. — Тех, кто попроще — не очень, но терпят, если платят в срок. Магиков выносит еще… А вот магичек… Штаны! — Передразнила она, — Непотребство! Муж у нее поумнее, так что лучше просто пореже с ней встречайтесь. Уж простите, что этот болван вас сюда привел…
— Да нет, вы чего, я все понимаю, не дура, чай. Место хорошее, в храмовом городе лучше и не найти для нашей сестры.
Ковь хотела было уже уходить, чтобы не мешать парочке и дальше мирно себе чаевничать, но Кенсвен встал первым. Чмокнул жену в щеку.
— Спасибо, Люта, я побежал. До свидания, госпожа магичка.
И ушел уже совсем.
Ковь не удержалась. Как только за Кенсвеном закрылась дверь, она спросила не без восхищения.
— и не страшно вам работать?
— Почему должно быть? — Проследила за взглядом Кови, погладила свой огромный живот, — нет, не страшно. Что на кухне может случиться? Да и лекарь у хозяйки прикормленный есть, самый что ни на есть настоящий, с лицензией. Стоит закричать — и ребенка примут, как у благородных принято. Лучше бы, конечно, дома, да повитуха, а не мужик, но тут уж как получится…
— А…
— Знаю, знаю, поздновато. Но так Гарра лет не считает, когда дары раздает. А вы… правда магичка, да? — С каким-то детским любопытством спросила Люта.
— Ковь. Меня так зовут, Ковь. Самая что ни на есть! — и зажгла на ладони крохотный огнешар.
Люта восхищенно охнула.
— А еще чего можете? Про магичек самые разные слухи ходят!
Кови почему-то вспомнилась Кирочка с ее делано-детским восхищением. Она мигом отогнала дурные ассоциации, откуда вообще у нее эта паранойя? От Васки заразилась?
Милая тетечка. Хоть и пожилая, но видно, что душой молода. Дети ее, наверное, очень любят. Так и пышет жизнью и здоровьем. Этакая пышечка-хохотушка: полные руки с ловкими пальцами, ямочки на локтях, низенькая, чуть тронутые сединой у корней волосы убраны под чепец, как и положено добропорядочной матроне. Голубые глаза в сеточке тонких морщинок, широкий улыбчивый рот, нос пуговкой.
— Ну, не так много. — Скромно ответила она. — Со своей родной стихией… Огонь у меня. С нечистью там договориться — если у вас домовой лютует, скажите, я поправлю… Будет ласковый и смирный, первый помощник. Будет дочка, я попрошу, чтобы он ее покачал в колыбельке, домовые — народ привязчивый. Научит своим штучкам. Хорошей хозяюшкой вырастет, болеть не будет. Хотите?
— Не задаром, конечно?
— Ну так каждый кормится, чем умеет. Магия — моя работа. — Ковь развела руками.
— Ничего-ничего, оно и понятно. А еще чего можешь? — Показалось, или тон у Люты сал значительно суше?
Может, не стоило упоминать нечисть? Есть и такие темные люди, что домовых боятся, город-то храмовый, да не просто храмовый, тут главные — солнцепоклонники…
Ох, когда же она начнет думать прежде, чем говорить?
— Ну… в Академии нас всему понемножку учили. Даже целительству. Вывих там вправить, перевязку сделать… — Тут Ковь снова посмотрела на живот Люты и решила упомянуть то, чем больше всего гордилась, — Роды принимать могу. Вот.
— Да, нелегко, наверное, там учиться. — Протянула Люта. — Хочешь плюшку? Не беспокойся, раз за комнату платила, то и за плюшку платила, мне не в убыток.
— Правда? — Разулыбалась Ковь. — Спасибо.
Возвращалась она с кухни в самом что ни на есть радужном настроении. Даже с хозяйкой ругаться расхотелось. Плюшка-то была вкуснейшая, свежая, с изюмом. Да и непринужденный треп с Лютой доставил искренне удовольствие, давненько Ковь так не отдыхала, расстались они чуть ли не подругами.