…И мне это все что-то чертовски напоминает! В 1941 году, незадолго до войны Сталин вызвал к себе специалиста по истории Франции Евгения Тарле и имел с ним долгую полуторачасовую беседу. Наверное, о повторяемости истории.
(Кстати, о повторяемости. В своей предыдущей книге о начале Второй мировой войны я уже отмечал, что Сталин не только сравнивал себя с Александром I, но и очень интересовался историческими параллелями его эпохи с эпохой наполеоновской. Параллели эти порой удивительны. Частично я писал о них в «Бей первым!», а здесь укажу лишь на такое совпадение. В кривом зеркале сталинской пропаганды Гитлер был сначала врагом и мерзавцем, потом в один день стал лучшим другом советского народца. А затем снова врагом. При Александре в 1807 году Наполеона со всех амвонов объявили антихристом. Потом этот антихрист, как пишет Тарле, «без малейших переходов и объяснений» стал лучшим корешем Александра. А в 1812 году вновь превратился в антихриста.)
24 июня 1812 года Наполеон перешел Неман и двинулся навстречу агрессорам, благо формальный повод у него был: разорвав мирный Тильзитский договор, Александр де-факто объявил Наполеону войну. Но, что самое парадоксальное, переход Немана в понимании Наполеона еще не был войной против России! За два дня до этого, 22 июня Наполеон подписал приказ по армии, в котором называл эту кампанию «польской войной»: «Солдаты! Вторая польская война начата. Первая кончилась во Фридланде и Тильзите. В Тильзите Россия поклялась в вечном союзе с Францией и клялась вести войну с Англией. Она теперь нарушает свою клятву. Она не хочет дать никакого объяснения своего странного поведения. Вторая польская война… положит конец гибельному влиянию, которое Россия уже 50 лет оказывает на дела Европы». (Россия действительно всю дорогу упрямо лезла со своим штыком в Европу, и после этого мы еще удивляемся, отчего современная Европа боится России и считает ее экспансионистской державой. Историческая память!..)
Так вот, даже перейдя Неман, Наполеон воевать с Россией не хотел. То есть не только не имел намерения вторгаться в Россию, но и вообще предпочел бы обойтись без кровопролития. Недаром, войдя в Вильно, он не присоединил Литву к Польше (как надеялись поляки), а создал для Литвы особое временное управление. Это был видимый сигнал Александру, который был настроен против Польши. И этим жестом доброй воли Наполеон, по сути, говорил русскому царю: мы еще можем обойтись без крови. Но русскому царю была нужна кровь.
Развязавший эту войну Александр сделал хитрый ход, чтобы остаться в глазах потомков невинной и миролюбивой жертвой агрессии. Когда Наполеон перешел Неман и, совершив долгий марш, занял Вильно, поселившись в том же здании и той же комнате, где до него проживал царь Александр, тот послал к нему якобы для мирных переговоров экс-министра полиции Балашова.
До сих пор все исследователи пишут, что это было попыткой мирных переговоров со стороны Александра. Но это было чистой туфтой! Поскольку Балашов никаких предложений о мире не имел, кроме откровенно издевательских, которых Наполеон, будучи в здравом уме, принять не мог. Суть балашовских предложений была такова: царь Александр готов говорить о мире, если Наполеон развернет оглобли и снова уйдет за Неман. Да даже если бы Наполеон не отобрал у России огромный кусок территории, если бы он не занял Вильно, а только успел форсировать Неман, все равно предложение Александра было очевидно неприемлемым. Ведь что значит форсировать Неман более чем полумиллионной армией? Это огромная и тяжелая военная операция, которая стоит средней битвы. Провести такую операцию, чтобы тут же снова убраться за Неман, едва услышав капризные слова Александра: буду вести переговоры, только если ты снова форсируешь Неман, но в другую сторону?.. Как зайчик, прыгай туда-сюда…
Русский царь знал, что Наполеон выполнять его бессмысленные капризы не будет. Ибо если хочешь говорить о мире — говори. А гонять Великую армию туда-сюда… Форсировал Неман, сделал переход, занял Вильно, оставил Вильно, пошел обратно, опять форсировал Неман. И тогда уж, так и быть, Александр, планировавший напасть на Европу, смилостивится и начнет переговоры о мире.
Перед самим Балашовым циничный Александр не скрывал своих истинных намерений. Ему нужно было отвести глаза Европы от своих агрессивных приготовлений. Царь так и объяснил Балашову: «Между нами сказать, я и не ожидаю от сей посылки прекращения войны, но пусть же будет известно Европе и послужит новым доказательством, что начинаем ее не мы».
В некоторых книгах можно прочесть, что маршал Даву, к которому прибыл Балашов, принял посланца грубо и даже отнял у него письмо Александра к Наполеону, которое тот должен был вручить лично. Это всегда дается с таким подтекстом: не хотел, мол, Наполеон мира, заносчив был, собака, зол на русских.
Неправда. Вот как описывает миссию Балашова его современник граф Комаровский:
«Государь рассудил послать с ответом к Наполеону и избрать для сего изволил А. Д. Балашова. Балашов доносит императору, что он уже свой обоз отправил и что у него нет ни генеральского мундира, ни ленты. Государь приказывает ему у кого-нибудь достать для себя мундир и все, что ему нужно, и чтобы он непременно через час выехал. Я жил тогда вместе с Александром Дмитриевичем. Он приходит домой в отчаянии, рассказывает мне все, что с ним случилось, говоря, что Александровской лентой его ссудил граф П. А. Толстой. К счастью, мой обоз еще не уехал, и я ему предложил свой генеральский мундир. Надобно было оный примерять; насилу мундир мой влез на Балашова, но нечего было делать; он решился его взять и обещался во все время есть насколько можно менее, чтобы похудеть…
Главная квартира императора пришла в местечко Видзы, сделавши шесть переходов, а о Балашове еще слуху не было, и начинали уже насчет его беспокоиться, не оставил ли его Наполеон военнопленным. Наконец, перед выходом уже из сего местечка, посланный от государя возвратился и привез собственноручное письмо к его величеству от Наполеона. Все обступили и начали расспрашивать Александра Дмитриевича, что с ним случилось во время его отсутствия. Вот что он рассказывал.
Оставя Вильно, на другой день он приехал на французские аванпосты; когда трубач его протрубил три раза, и Балашов объявил, что он российской армии генерал, присланный к императору Наполеону, то неприятельский офицер его остановил, а сам послал получить приказание. Через несколько времени. Балашова одного ввели к маршалу Даву, которому он объявил причину своего приезда и просил отправить его к императору французов. Даву отвечал, что он не знает точно, где находится теперь его величество, но если генерал Балашов желает, то он пошлет письмо от российского императора со своим адъютантом к императору Наполеону, на что Балашов возразил, что ему от государя своего повелено отдать письмо лично, и потому он никому оного поверить не может. Маршал ему сказал, что он тотчас пошлет известить Наполеона о приезде к нему генерала от императора Александра. Посланный не возвратился четыре дня, между тем Балашов видел, что за всеми его движениями примечали: наконец он решился спросить у маршала Даву, не считают ли они его своим пленным. Маршал ему отвечал:
— Послушайте, генерал, неужели нам не известны права военные, и что особа парламентера есть по всем законам неприкосновенна и даже священна. Замедление же сие происходит, вероятно, оттого, что император объезжает многочисленные корпуса своей армии, расположенные на большом пространстве, и адъютант мой не успел его догнать.
Наконец посланный возвратился с повелением к Даву препроводить русского генерала под приличным конвоем в настоящее место пребывания императора Наполеона. Каково же было удивление Балашова, когда его привели в Вильне в тот дворец, где жил государь, и Наполеон принял его в той самой комнате, из которой отправлял его император Александр несколько дней тому назад. Это Александр Дмитриевич рассказывал всем любопытным. Мне же, так как мы жили вместе, он сообщил все подробности его пребывания в Вильне. Когда ввели его к Наполеону и он подал письмо от нашего государя, император французов, прочитавши оное, сказал:
— Нас англичане поссорили…»
Так что никакой грубости к русскому парламентеру со стороны Даву не было. Напротив, маршал предоставил в его распоряжение собственное жилье и своего адъютанта.
Любопытно, о чем же говорил Балашову Наполеон? Балашов встречался с Наполеоном дважды. Первый раз — когда передал ему письмо. Второй — во время обеда, на который Наполеон пригласил Балашова.
Наполеон выразил сожаление, что у Александра такие дурные советники, которые толкают его на войну со всей Европой. Наполеон заявил, что вовсе не собирался воевать с Россией, даже несмотря на то что Россия в последнее время стала откровенно нарушать Тильзитский договор, став государством-контрабандистом. Напротив, в планах Наполеона стояла Испания, куда он даже послал все свои личные экипажи, чтобы окончательно закрыть испанский вопрос.
Наполеон выразил сожаление, что у Александра такие дурные советники, которые толкают его на войну со всей Европой. Наполеон заявил, что вовсе не собирался воевать с Россией, даже несмотря на то что Россия в последнее время стала откровенно нарушать Тильзитский договор, став государством-контрабандистом. Напротив, в планах Наполеона стояла Испания, куда он даже послал все свои личные экипажи, чтобы окончательно закрыть испанский вопрос.
Наполеон, будучи логиком, решительно не понимал, какого черта Александр так упрямо лезет в Европу. Он получил уже от Наполеона Финляндию, Белосток, Тарнополь, Молдавию, Валахию, а все равно прет. Наполеон сказал, что готов был бы отдать Александру и Польшу, если бы тот элементарно соблюдал договоры, им же самим подписанные, и отбросил мысли о вмешательстве в европейские дела, как будто у него своих дел с Турцией мало.
Это были с его стороны горькие риторические вопросы, обращенные в пустоту, ибо Балашов дать ему ответа вместо Александра не мог, да и сам Наполеон прекрасно знал, что творится в России, и какие силы там берут верх. Он знал, что реформатор Сперанский, ратовавший за развитие собственного производства и сокращение военных расходов, отставлен и сослан. Недаром Бонапарт, глядя прямо на Балашова, спросил, почему удалили Сперанского. Наполеон был в курсе, что именно Балашов как министр полиции отправлял Сперанского в ссылку.
На что надеялся русский царь в этой войне? У него ведь не было шансов. Наполеон меньшими силами громил превосходящие силы противника, а теперь у него было тройное превосходство над Александром. Он неоднократно бил Александра, когда тот был в союзе с Австрией и Пруссией. А теперь Австрия и Пруссия были с Наполеоном… У русских за эти несколько лет не появилось никаких гениальных полководцев, кроме тех, кто был Наполеоном бит неоднократно. Англичан, которые теоретически могли ударить в тыл его империи, Наполеон не боялся: с помощью своей хитрой дипломатии он столкнул Англию с США. Это было сделать не так уж трудно: Наполеон разрешил американским кораблям привозить во Францию товары, чем те и воспользовались. Англия сильно обиделась, в результате чего началась война между Англией и США.
В общем, никто в мире тогда не сомневался, что песенка плешивого московского императора спета. Отчего же Александр вел себя так безрассудно и нагло, отказавшись, по сути, от мирных переговоров? Ведь он же боялся Наполеона! Напасть так и не решился.
Я думаю, потому он так себя вел, что Наполеона боялся все-таки меньше, чем своих. Наполеон, если даже поймает, авось не убьет — благородный же человек, европеец. А свои олигархи тут, точно, пристукнут. Как папеньку пристукнули, выбив каблуками глаза.
Между тем жест доброй воли Наполеона с неприсоединением Литвы к Польше был не последним его сигналом о мире. Когда французы заняли Смоленск, они поймали русского генерала Тучкова. Наполеон отпустил Тучкова и просил его на словах передать русскому царю, что «пороха сожжено уже достаточно» и что он готов даже пойти на некоторые послабления для России в условиях соблюдения ею континентальной блокады: «Вы хотите иметь кофе и сахар — вы их будете иметь!»
Но России было мало потребительских сахара и кофе. Небольшая, но стоявшая близко к трону кучка российских сырьевых олигархов выла о своих потерянных миллионах, недополученных из-за блокады. Они требовали пролития русской крови, обмена ее на свои утраченные прибыли. А на то, что в России бурно начало развиваться свое производство, защищенное континентальной блокадой от английского ширпотреба, околоцарской верхушке было наплевать. Промышленники были еще слабы и неорганизованны, далеки от трона, и их голос едва долетал до столицы. А вот угрозы сырьевиков и их намеки на участь Павла ушей Александра достигали.
Н. Данилевский писал, что «Наполеон не мог не чувствовать, что сооруженное им здание очень шатко и кроме его высокого гения никаких других подпор не имеет… Что же будет после его смерти, что оставит он своему сыну? Всемирное владычество, чувствовал он, даже ему не под силу; надо было найти, с кем его разделить, и он думал после Тильзитского мира, что нашел этого товарища и союзника в России; другого, впрочем, и отыскать негде было. Он думал, что Россия из прямого политического расчета, из-за собственных своих целей и выгод будет с ним заодно. И в самом деле, чего бы не могла достигнуть Россия в союзе с ним, если бы смотрела на дело исключительно со своей точки зрения? Ревностная помощь в войне 1809 года дала бы ей всю Галицию; усиленная война против Турции доставила бы ей не только Молдавию и Валахию, но и Булгарию, дала бы ей возможность образовать независимое Сербское государство с присоединением к нему Боснии и Герцеговины. Наполеон не хотел только, чтобы наши владения переходили за Балканы, но Наполеон был не вечен. Самим герцогством Варшавским, которое в его глазах было только угрозой против России, он, вероятно, пожертвовал бы, раз убедившись, что Россия действительно вошла во все его планы. (Конечно, пожертвовал бы, о чем сам говорил, например, тому же Балашову. — А. Н) Но вскоре после Тильзитского мира Наполеон увидел, что он не может полагаться на Россию, не может рассчитывать на ее искреннее содействие, основанное не на букве связывающего их договора, а на политическом расчете, что она формально держится данного обещания, но сердце ее не лежит к союзу с ним… что Россия горячо принимает к сердцу так называемые европейские или, точнее, немецкие интересы; горячее, чем свои собственные. Что оставалось ему делать?.. Не из-за Европы ли, следовательно, не из-за Германии ли в особенности, приняла Россия на свою грудь грозу двенадцатого года? Двенадцатый год был, собственно, великой политической ошибкой, обращенной духом русского народа в великое народное торжество».
Извечный русский рок — соваться в калашный ряд, когда не просят, и в результате вечно огребать от вчерашних союзников… Через полвека после наполеоновских войн, в 1854 году Тютчев в письме к жене напишет: «Обманывать себя нечего, Россия, по всей вероятности, вступит в схватку с целой Европой. Каким образом это случилось? Каким образом империя, которая в течение 40 лет только и делала, что отрекалась от собственных интересов и предавала их ради пользы и охраны интересов чужих, вдруг оказывается перед лицом огромнейшего заговора?»
Зато с самого начала войны 1812 года великий патриотический дух воссиял в среде русского офицерства и дворянства. Причем патриотическая волна была чертовски искренней. Я бы даже сказал, по-детски искренней. Русские возмущались: как же так, на нас напали! Тот факт, что Россия только что сама собиралась напасть на Европу, странным образом испарился из сознания русских. То, что мы сами хотели напасть, это не считается. А вот то, что супостат проклятый на нас напал, очень даже возмутительно!..
Глава 2 ДОЛГИЙ ПУТЬ ПО РОССИИ
Про войну 1812 года у нас знают много больше, чем про все остальные наполеоновские войны вместе взятые, хотя и в остальных участвовали русские войска. Но когда русские войска воюют на чужих землях, это как бы нормально и неинтересно. А вот когда на своей земле, этому стоит уделить внимание в учебнике истории: Отечество в опасности! Когда русские войска угрожают чужому отечеству, ничего страшного русский ум в этом не видит, а вот когда угрожают русской Родине, это неприятно.
Поэтому мы с детства знали, что Наполеон зачем-то хотел «завоевать» Россию, что гениальный русский полководец Кутузов одержал над оккупантом славную победу при Бородине, каковой победе даже ставили памятники и посвящали панорамы. После этой славной победы, немножко посовещавшись сам с собой в Филях, Кутузов почему-то без боя сдал захватчику Москву, которая благополучно сгорела, но зато потом одноглазый полководец выгнал неприятеля за пределы страны, и благодарный народ изобрел про него поговорку: «Идет Кутузов бить французов». Да народ и сам не дремал, напротив, он в едином рабско-патриотическом порыве поднялся в борьбе против иноземного поработителя («дубина народной войны»).
Узнаваемо?..
А ведь все было совсем не так, как пишут в учебниках истории, обманывая детей на всю жизнь.
Начнем с общеизвестного. Едва Наполеон вошел на территорию империи, как русская армия начала быстро улепетывать от него. Как писал в одном из писем участник этих событий Раевский, «мы без выстрела отдали Польшу», имея в виду территории нынешней Литвы и Западной Белоруссии, включая Минск. Для России это были новые территории, захваченные ею совсем недавно, поэтому здесь Наполеона встречали как освободителя.
Война начиналась как-то странно. Дойдя походным маршем до Вильно и заняв город без боя, Наполеон выслушал там вызывающе бессмысленные «мирные предложения» царя Александра, озвученные странным Балашовым, клоунски одетым в маловатый генеральский мундир, который его тучное тело разрывало, как переваренная сарделька оболочку.