Почесав затылок от всех этих странностей, Наполеон неуверенно двинулся дальше в поисках русской армии, которая, как он наивно рассчитывал, должна была бы, по идее, защищать свое отечество. Но у руководства русской армии таких дурацких идей и не возникало. Шел день за днем, а русские все бежали и бежали, даже не думая давать бой. И только добежав до Смоленска, они решили немного позащищать родину. Неудачно, конечно. Энтузиазм не заменил умения, Смоленск был взят и оставлен. Нет, наверное, нужды пояснять читателю, кто его взял, а кто оставил.
Наполеон мог бы кончить войну в Смоленске. Он мог бы закончить ее в Витебске. Или в Вильно. И во всех этих случаях он бы выиграл. Наполеон колебался. Его разрывали сомнения.
Если он остановится и не пойдет далее, то будет спокойный вариант с гарантированным результатом. Наполеон получит хорошие перспективы на заключение мира в следующем году. Наполеон даже знал, как можно подстегнуть Александра к заключению мира: начать неспешно-демонстративный процесс создания буферного и недружественного России польского государства, включающего в себя всю современную Польшу, Литву и Белоруссию. Скорее всего, нервы у России подобного не выдержат, и она даст сигнал к миру. А если нервы выдержат, если русские смирятся с потерей западных провинций и созданием постоянной угрозы на своих границах, если они не станут просить мира, а просто затаят злобу и будут продолжать нарушать континентальную блокаду? Тогда в следующем году, переждав зиму и весеннюю распутицу, можно будет продолжить кампанию. Или вообще плюнуть на Россию, у которой отныне будет полно проблем с Польшей: та с готовностью возьмет на себя роль кордона на пути английской контрабанды из России в Европу.
Это был бы беспроигрышный, гроссмейстерски выверенный вариант. Но у него были свои недостатки. Польша стратегически слабее России. К тому же Россия будет экономически поддерживать Англию, покупая у нее товары. Тем более Россию как союзника Наполеон ценил все-таки больше, чем Польшу. Именно вместе с Россией, ударив через Азию на Индию, он мог бы нанести Англии смертельный удар. Наполеон слишком ценил Россию, и потому пошел воевать ее дальше. Такова парадоксальная логика любви.
А ведь у истории был шанс!.. Войдя в Витебск, Наполеон бросил отстегнутую шпагу на стол с картами и хмуро бросил: «Кампания 1812 года закончена». Но потом все-таки решил идти до Смоленска и остановиться там. Логика в рассуждениях Наполеона была. Как писал адъютант императора, граф де Сегюр, «император… находит нужным идти до Смоленска. Там он обоснуется, и если весной 1813 года Россия не заключит мира, она погибла! Ключ к обеим дорогам — в Петербург и Москву — находится в Смоленске, поэтому необходимо овладеть этим городом, откуда можно будет одновременно идти на обе столицы…»
Известно, что многие наполеоновские офицеры не понимали целей этой войны. При этом изрядное количество авторов обвиняет Наполеона в самодурстве и в том, что он не слушал ничьих разумных советов, тупо продолжая наступать. Неправда. Слушал. И отвечал. Процесс принятия решения и обсуждений в наполеоновском штабе прекрасно описал тот же Сегюр. В этом замечательно характеризующем (и многое объясняющем в его натуре) описании император вовсе не напоминает упертого самодура! Впрочем, судите сами:
«Бертье и Дарю возражали. Император кротко слушал, но все же часто перебивал их своими ловкими замечаниями, ставя вопрос так, как это было ему желательно, или перемещая его в другую плоскость. Но как бы неприятны ни были истины, которые ему пришлось при этом выслушать, он все-таки выслушивал их терпеливо и даже отвечал. И в этом споре его слова, его манера, его движения отличались простотой, снисходительностью и добродушием. Впрочем, добродушия у него всегда было достаточно, чем и объясняется то, что, несмотря на столько бед, его все-таки любят те, кто жил в его близости».
…Смоленск французами был с боем взят. В России полагали, что здесь Наполеон остановится и на этом завершит кампанию 1812 года. Представитель «хозяев» при русской ставке — английский генерал Роберт Вильсон отбил в Лондон депешу: «Все пропало, Наполеон остановился в Смоленске». Но когда через два дня нетерпеливый Наполеон все-таки решился завершить кампанию за один год и вышел из Смоленска на Москву, Вильсон отправил в Лондон новую депешу: «Все спасено! Французы идут на Москву!»
Вот она — искренняя радость англичан: русские крестьяне в солдатской форме будут проливать кровь за английские товары, которыми они в жизни не пользуются, ура!..
Надо было, конечно, Наполеону остановиться и начать организацию Польского государства. Он был бы тогда в полном шоколаде. Как я уже говорил, в западных российских губерниях, в том числе в Малороссии, французов встречали как освободителей от русского ига. В Великую армию хлынул поток добровольцев из этих местностей, которые хорошо себя зарекомендовали в боях с русскими. В освобожденных городах создавалась национальная гвардия, которая позже защищала свои города от Кутузова. Кстати, из русской армии, где было много литовцев, наблюдалось их массовое дезертирство и переход на сторону Наполеона.
В России гражданские лица собирали пожертвования в пользу русской армии, в Польше и Литве — в пользу французов. А когда русская армия после ухода Наполеона вступала на западные земли, русские офицеры отмечали: «Жители не разорены, они добровольно все предоставили французам, устроили для них магазины фуража и продовольствия и большею частью сохранили свои дома и скот».
Жизнь сама показывала Наполеону ту естественную демаркационную линию, по которой нужно было обустраивать новую Польшу, — там, где его встречали как освободителя. Но он пошел дальше и получил в старых российских губерниях выжженную землю: русские сами уничтожали свою собственную страну, жгли деревни и города, разбегаясь по лесам. Почему? И как вообще относился простой народ к французам? Это весьма интересный момент, на котором стоит остановиться, слишком уж много басен нам понарассказывали про «дубину народной войны».
Я уже упоминал, что изрядное количество жителей российской империи ничего ни про какую войну с Наполеоном вообще не знали, даже в западных областях. А те, кто знали… Лучше бы и не знали! Ибо — позорище…
Работ, посвященных восприятию простонародья, немного, и, читая их, не знаешь, смеяться или плакать. Крестьяне представляли себе французов чудовищами «с широкой пастью, огромными клыками, кровью налившимися глазами с медным лбом и железным телом, от которого, как от стены горох, отскакивают пули, а штыки и сабли ломаются, как лучины». Считалось, что «хрансузы» едят людей и боятся креста. Причем мнение о людоедстве французов было распространено не только в среде безграмотных крестьян и солдат. В 1807 году, после того как Наполеон в первый раз был объявлен Синодом Антихристом, один русский офицер, попавший со своим подразделением в плен к французам, просил их, чтобы они не ели его солдат.
Крестьянка Агафья Игнатьева из Смоленской губернии вспоминала, что в 1812 году была уверена: французы ее съедят.
«Французы предались Антихристу, избрали себе в полководцы сына его Апполиона, волшебника, который по течению звезд определяет, предугадывает будущее, знает, когда начать и когда закончить войну, сверх того, имеет жену колдунью, которая заговаривает огнестрельные орудия, противопоставляемые ее мужу, отчего французы и выходят победителями», — вот еще одно представление о французах.
Так что разбегались крестьяне в леса при приближении французской армии зачастую просто со страху. А не от великого патриотизма.
Один из французских офицеров вспоминал, что при вступлении Великой армии в Смоленск часть горожан разбежалась, а другие укрылись в храме, где усердно молились о спасении души. А когда в храм вошли французы с целью раздать жителям еду, русские начали вопить и метаться по церкви с безумными глазами, явно испытывая чисто животный ужас.
Французы с удивлением отмечали, что порой жители деревень, увидев их, падали в обморок. Жена дьячка из деревни Новый двор, завидев французскую кавалерию, лишилась чувств. А когда ее откачали, начала трястись и беспрерывно креститься. Оказалось, она приняла французов за… чертей.
…Какой контраст с людьми из западных областей!..
Русский народ был темен и дремуч неимоверно. Вот как, например, многие русские (горожане!) представляли себе войну. «Не могу рассказать, в каком страхе мы были, ведь мы до тех пор и не предполагали, как это будут город брать, — вспоминал житель Смоленска Кузьма Шматиков. — Ну, положим, мы были дети и около нас все женщины. Но ведь и иные мужчины не умнее нас рассуждали: они думали, что армии пойдут одна на другую кулачным боем. Многие взобрались на деревья, чтобы на это посмотреть».
Жители Москвы оказались ничуть не умнее смоленских аборигенов! Москвич Аполлинарий Сысоев вспоминал, как отреагировали на известие о приходе французов его родственники 2 сентября 1812 года: «Мать заплакала, бабушка чуть со стула не упала от страха, а дед побежал запирать ворота». И это были не тупые крестьяне. Это была грамотная купеческая семья!
Одна московская монахиня, завидев французов, настолько обезумела, что забыла все божьи заповеди и кинулась в реку топиться. Ее спас французский кавалерист, который нырнул и достал дурочку из воды… В Смоленской губернии, увидев живого француза, дворовая девка со страху закатила глаза и шваркнулась без сознания, чем, в свою очередь, перепугала несчастного француза. Солдат похлопал девку по щекам, привел в чувство. А потом, подумав, что она, видимо, голодна, оттого и валится, дал девке хлеба и вяленого мяса. Поступок не удивительный, если учесть, что русское население вызывало у французов жалость, смешанную с презрением. Солдаты наполеоновской армии, как и потом немцы в 1941-м, были просто шокированы той нищетой, в которой жили русские крестьяне. И полным отсутствием всех представлений о человеческом достоинстве. Генерал Компан писал, что во Франции свиньи живут лучше, чем люди в России.
А другой участник похода, Амадей де Пасторе, говорил, как «грустно наблюдать эту иерархию рабства, это постепенное вырождение человека на общественной лестнице». По воспоминаниям участника похода, когда французы вошли в деревню, принадлежавшую княгине Голицыной, «один из крестьян, обратившись от имени всех, просил позволения утопить одну из женщин деревни». К тому времени женщина была уже избита в кровь. Выяснилось, что она указала мародерам место, где помещица Голицына спрятала свои сокровища. Французский офицер предположил, что крестьяне очень любят свою госпожу. Каково же было его удивление, когда он узнал, что Голицыну крестьяне ненавидят, но готовы по-холопски растерзать свою же односельчанку за интересы ненавистной рабовладелицы.
Парадоксы рабской психологии проявлялись по-разному и порой весьма необычно. Так, один из отрядов русских ратников-ополченцев, набранный из крестьян, восстал. Восстание было жестоко подавлено, началось следствие с применением пыток, которое и выяснило удивительно наивную цель восставших. Они хотели перевешать своих офицеров, которые нудно учили их военному делу, и всем кагалом рвануть навстречу Наполеону, чтобы разбить его. Крестьяне рассчитывали, что за такой великий подвиг добрый царь-батюшка смилостивится и дарует всем участникам этого мероприятия и их семьям свободу. Вот такая вот логика — по-собачьи выслужиться перед строгим хозяином, чтобы сменил плеть на милость. Кстати, после Второй мировой среди рабского советского народа тоже ползли слухи, будто после Великой победы Хозяин смягчится и ослабит террор, «убедившись, что народ ему предан».
А если вам мало примеров, рекомендую ознакомиться с тем описанием русских, которое дала в 1812 году мадам де Сталь — враг Наполеона, сбежавшая от него в дружественную Россию. Но сначала пара слов о ней. Мадам де Сталь — дама весьма умная, но, как водится, не красавица. (Батюшков так охарактеризовал ее: «Дурна, как черт…») Она в свое время хотела завести шуры-муры с Наполеоном и даже весьма активно подкатывалась к нему с этой целью. Но Наполеон любил Жозефину, а мадам де Сталь равнодушно отверг. Этого она ему простить не смогла. Дальнейшее может предсказать каждый — вся ее любовь к Наполеону мгновенно обратилась в самую лютую ненависть.
Так вот, несмотря на принцип, «враг моего врага — мой друг», мадам де Сталь не покривила душой, описывая русских: «Охотно верю, что в порыве страсти они бывают страшны: человек необразованный не умеет укрощать свою ярость. По причине той же необразованности они почти не имеют моральных принципов; они гостеприимны, но вороваты; они так же легко отнимают чужое добро, как и жертвуют своим, смотря по тому, что взяло верх в их душе в настоящую минуту — хитрость или великодушие. Оба эти свойства вызывают у них равное восхищение».
Довольно точное описание типичной примитивно-дикарской психологии.
А как относились к французам люди образованные?.. Несерьезно, надо сказать, относились. Например, князь Багратион, командующий 2-й Западной армией, еще до начала войны писал царю письма, в которых просил разрешения побыстрее вторгнуться в Польшу. Да и после того как Наполеон перешел Неман, недалекий кавказский князь требовал от Барклая де Толли немедленно наступать на Наполеона, аргументируя свою позицию так: «Шапками закидаем!» Не зря московский губернатор Ростопчин считал Багратиона человеком глуповатым. Впрочем, и сам Ростопчин умом отнюдь не блистал. Он настолько уверил жителей Москвы, что русская армия никогда не отдаст город Наполеону, что когда французские войска входили в столицу, московский люд, стоя по обочинам, рассуждал, кто же это входит в Москву — шведы или англичане, пришедшие на помощь России.
О том, насколько сам русский народ горел желанием оборонять свое Отечество, лучше всего говорят следующие факты. 12 июля Александр I приехал в Кремль. Посмотреть на живого царя собралось огромное количество народу. И вдруг по этой толпе с быстрой молнии распространился слух, что сейчас запрут кремлевские ворота и всех пришедших заметут в армию — родину от супостата защищать. Мгновенно, на глазах у изумленного царя, Кремль опустел. Причем опустел не только Кремль, но и половина города. Народ бежал от армии.
Некто П. Назаров — крестьянин, забритый в солдаты сразу после начала войны, то есть на волне всячески раздуваемого патриотизма, — свидетельствовал, что никто в его деревне служить не хотел.
После всего сказанного кажутся смешными слова историка Троицкого о том, будто «общенациональный подъем народных масс, выступивших на защиту Отечества, стал главной причиной победы России в войне 1812 года». Не менее смешно, чем фраза академика Пичета: «Великий завоеватель столкнулся с великим народом и был разбит».
Все величие этого тупого, забитого, рабского народа мы только что имели возможность оценить. А вот как выглядела хваленая народная война в предельно честном описании Тарле: «Крестьяне собирались небольшими группами, ловили отстающих французов и беспощадно избивали их».
Несчастный Тарле в книге «Нашествие Наполеона» должен был описать партизанскую войну; он честно старался выполнить заказ партии, пространно рассуждая про «чувство обиды за терзаемую родину», «жажду мести за уничтоженную и разграбленную Москву» (которую сами же русские и уничтожили!), про «неслыханные ужасы нашествия, желание отстоять Россию и изгнать дерзкого и жестокого…» Но потом все-таки проболтался: никакой массовой народной войны не было:
«В России крестьяне никогда не составляли целых больших отрядов, как это было в Испании, где случалось так, что крестьяне без помощи испанской армии сами окружали и принуждали к сдаче французские батальоны…» — признался Тарле и даже весьма смешно попытался оправдать это (Курсив мой. — А. Н): «Французы видели, что если в России против них не ведется та самая народная борьба, как в Испании, то это прежде всего потому, что испанская армия была вконец уничтожена Наполеоном и были долгие месяцы, когда только крестьяне-добровольцы и могли сражаться. А в России ни одного дня не было такого, когда была бы совсем уничтожена русская армия. И народное чувство ненависти к завоевателю и желание выгнать его из России могли проявляться организованнее всего в рядах регулярной армии».
Оцените логику! Крестьяне, мол, знали: где-то там существует русская армия, вот пусть она и разбирается с оккупантами, а наше дело маленькое. Вот если бы нам донесли, что армии нет, мы бы, конечно, тут же сорганизовались, как наши коллеги по дикости в Испании. А так — ну его к черту, лишние хлопоты, патриотизм какой-то.
А для подтверждения легенды о народной войне грамотный историк Тарле не стесняется приводить легенды типа истории с некоей «партизанкой» Прасковьей, которая одна напала с вилами на шестерых до зубов вооруженных французов, троих из них убила, а троих обратила в бегство. Думаю, окажись три-четыре таких Прасковьи у Кутузова, он бы битву под Бородином легко выиграл.
Конечно, отдельные всплески нелепого патриотизма действительно отмечались среди мужиков, иные из которых рвались воевать с «антихристом». Эти настроения вызывали у русских дворян приступы слюнявого изумления, которое выражалось во фразах барынь, со слезой говоривших: «Лучше нашего народа нет!» Конечно, нет, барыня!.. Что может быть лучше, когда раб, которого вчера на конюшне до полусмерти выпороли, сегодня выказывает желание бесплатно сдохнуть за своих хозяев?..
Итак, с народом разобрались. Теперь разберемся с талантливым полководцем — Кутузовым.