В штурманской обсуждение подробностей очередного угона за границу. И я, прицепляя к поясу набивший мне бок наган, думаю: да когда же их отменят, ведь без толку.
Самолет сел, не меняется, проходит до Москвы, т.е. исправен, и пассажирам, летящим из Полярного, не придется забирать с собой ручную кладь. Вспотевший экипаж пришел в АДП: привет-привет, все крутится-вертится, все окэй, оставили вам заначку – тонну топлива, спасибо, счастливо, и вам тоже. Ключи от «Розы» взял? Взял. Готовимся.
На метео обычное: подходит фронт, верхняя граница до 12, борты обходили севером, смещается на юго-восток, ветер по трассе… тропопауза… опять фронт, опять грозы…
Обычное мое: «что мы – гроз, что ли, не боимся? Боимся. Но -летаем».
Подписали у штурмана, в АДП; контроль по карте: ключи, «Роза», оружие, лента-карта, задание на полет, сумки… проверяющего не забыли? А – нету сегодня, хорошо. И на самолет.
На самолете. Поздоровались с проводницами. Газеты есть? Куриный цех был? Почту сняли? Где что лежит, как загружено? По матчасти замечаний нет?
Обычная рутинная подготовка. Подвезли орду, садят, путаница, ругаются, суют огромные баулы куда не положено, Леша наводит порядок.
Нет двух транзитных пассажиров, ищем, вызываем по радио. Везут багаж. Дежурная дописывает, Леша уточняет, я гоняю управление, штурман выставляет данные на НВУ, инженер бегает под самолетом, проводницы рассаживают людей.
Ноги уже гудят. Девять вечера, день позади, порядочные люди на диване смотрят программу «Время», ковыряя в зубах. А у нас до дома еще 15 часов.
Вылет по расписанию в 17.20, заход солнца в 17.17, весь полет в сумерках, а значит, оплата дневная. Сядем в Москве в полпервого ночи по красноярскому, а у них только наступит темнота.
Из принципа тянем время, чтобы переждать сумерки, но как назло все утряслось в срок, и нам удается съесть только 20 минут сумерек. Нет, ночи нас не догнать. С тем и взлетели.
Бегу по полосе; стыки начинают обычное свое «туп, туп, туп», потом «тук-тук-тук-тук»… рубеж… «та-та-та-та-та-та»… подъем… «ррынн, ррынн, ррынн, трах!»… внизу грохот и вибрация: самолет трясет убираемой ногой, как кошка, выскочившая из лужи; и еще долго, минуты две, под полом что-то живое дышит и трясет приборную доску: «уррр, уррр, уррр…»
Пролезли через засветки, выскочили – и солнышко взошло на западе и уперлось нам в глаза. На все четыре часа. Шторки на окна, торшер, газеты, – и потек полет: Колпашево, Васюган, Ханты, Серов, Киров, Горький…
С аппетитом поели, стало засасывать. Затеяли обсуждение газет, заспорили, проснулись. Готовимся к снижению.
Ну, это все рутина. Погода есть, заход в автомате, все успели с прямой, без спешки, на малом газе; на трех метрах сумеречный асфальт полосы как-то потерялся в свете наших дохлых фар, но это пройденный этап… раз-два-три-и-и – мягкое касание. Зарулили.
Поволоклись в АДП. Усталость давит, но главное другое. Могут развернуть сразу, а дома к утру ждут туман, и тогда обернется так, что в Абакане на креслах поспим.
Нет: по плану – через три с половиной часа. И машину меняют, т.е. наша идет под другой рейс, в Кызыл, а нам принимать другую, наших тут аж четыре. Значит, бортинженеру и проводницам не спать. Судьба. Мы же, белая кость, берем направление и идем в профилакторий; места, к нашему удивлению, есть, и мы ложимся на два часа поспать, а через десять минут прибегает и бортинженер. Девчата остались дремать на креслах в салоне в ожидании почты и куриного цеха.
Долго не проходит возбуждение, но таки засыпаем, видим сон, и обычное «мальчики, на вылет» путает на секунду сон с действительностью. Вскакиваю первый и, еще в дреме, ползу в туалет. Все же поспали часа полтора. Тяжко.
Снова в АДП. Погода есть, машина ждет, подписали, приняли машину, подвезли орду, шум, ссоры, баулы, чемоданы, Леша распоряжается…
Взлетели, против московского обыкновения, строго по расписанию. Леша вез, я подремывал, а после набора бессовестно уснул и прокемарил не менее часа, аж до Серова, пока солнце не разбудило. Принесли еду, взбодрились, снова газеты, какая-то книжка о половой жизни, иронические комментарии пятидесятилетних, усталых до смерти мужиков, снова политика… Нюанс: прорваться сквозь очередь пассажиров в туалет. Мы тоже люди.
Леша тоже подремал, проснулся, довез и мастерски посадил машину. Зашли в контору, поболтали десять минут ни о чем, проверили пульку, нет ли изменений, и уехали домой.
Дома пусто, сон вроде прошел, я отвлекся на дневник. Пишу и тороплюсь, не останавливаясь на подробностях. Всё рутина, приелось.
Стоит эта ночь 56 рублей. Спи-отдыхай.
Завтра выходной.
27.12. Некоторые основополагающие выводы, к которым всегда тянулась душа, но мучили угрызения: а не проклятый ли я недочеловек, что не понимаю того, что вдолблено.
Итак. Главное в жизни – Я, Личность, мне, мое, много. Проклятый эгоизм – главное в жизни, главное благо и двигатель прогресса. Я – благородное начало.
И на другом полюсе – коллектив. Общество. Мы. Наши. Стая. Муравьиная психология.
И неповторимый Я – муравей в стае. И Ценность моего Я – лишь в том, как я сумею сцепить клеточки моего неповторимого мозга в Единый Мозг Коллектива.
Нет коллектива. Вздор. Нет партии, нет класса, нет общества и нет государства. Есть миллионы Я, и каждый – неповторим. И каждый лично мне интересен – положительно или отрицательно, но – один, сам, личность. А как только они – стая, так я их ненавижу. За стайное, стадное мышление единого коллективного мозга на благо какого-то там общества или государства.
Дай мне, а я дам тебе. Но не им. Им я уже дал, много, а мне, единственному и неповторимому Мне, который – целый мир… им до меня нет дела.
Не хочу быть Данкою; этих Данков, этих Матросовых наклепано предостаточно. И если есть Бог, если есть рай, то с какой горькой улыбкой взирают их благородные души на нас, стадо, за которое они отдали жизнь. Задарма!
И нечего обманываться какой-то политикой. Хотя и без нее нельзя… грязное дело… но мое Я протестует против нее вообще и требует лишь одного: оставьте меня в покое.
Умру Я – умрет и все вокруг, потому что Я этого больше не увижу. А если есть Бог и загробная жизнь, то моей бессмертной душе там будет уже не до этой мышиной возни. Там, видимо, другие, более благородные интересы, и миллиарды умерших, их бессмертные души, хочется верить, парят во вселенских масштабах, напрочь, может быть, забыв о Земле, ну, как, к примеру, мы забыли, каково нам было эмбрионами в материнском лоне.
Ну, а если нет загробного мира?
Тогда, тем более, надо ценить свое неповторимое Я, любить себя, уважать и защищать в себе Личность. Ибо Я больше не повторюсь никогда.
Когда моя трепещущая грешная душа предстанет на суд пред Спасителем, о чем спросит Он меня? О том ли, что я сделал для коллектива? Для партии? Для государства? Для коммунизма?
Нет. Я буду держать ответ за то, как исполнял Его заповеди. Убивал ли. Воровал ли. Или желал жену другого. Или поступал с людьми не так, как хотел бы, чтобы со мной поступали. Был ли добр – не к людям, не к коллективу, а к такому же, к брату, к жене, к ребенку. Как прожил жизнь. Нажил ли врагов или друзей. Оставил ли след на земле.
И кто я был вообще на этой несправедливой, жестокой, но такой прекрасной Земле?
Я должен ответить.
*****
1991 г. РАЗВАЛ.26.07.91 г. Год прошел. Сегодня годовщина первого самостоятельного полета. Двадцать шесть лет…
Зачем я вновь взялся за эту писанину? Ведь бросал же, ведь бесполезно.
Засасывает бездуховность и пролетарское бытие.
Изменения есть. Ну, о политике: если коротко, то партия рушится; Ельцин, какой бы он там ни был, а в решительности ему не откажешь: он рубит сплеча и под корень.
Я и раньше говорил, что надо эту гадину рушить, а с нею торгашей и колхозы. Вот три гири у нас на ногах; ну, с партией, думаю, всё. А торгаши, у крантика которые, распределители, – жируют пока. Всё – у них, хоть этого всего и мало, хватает только на них, между собой. Но придет и их время, уже, думаю, скоро.
Я – за торгашей, за капитализм, однозначно, но – за все частное. Рискуй, торгуй, закупай, добывай, вези, продавай, – но сам, на рынке; сам и отвечай.
Почему я за капитализм? А я при нем, считай, жил, 24 года пролетал в нем, в родимом. Жесткая дисциплина, сверхэксплуатация, слова против хозяина не моги сказать, законы строго соблюдай, неотвратимость наказания, страх безработицы, – чем не джентльменский набор капитализма? Мы им дышим. И я буду верой и правдой служить Хозяину, и он один, сам, без трудового коллектива, сможет оценить и оплатить мой потенциал.
Почему я за капитализм? А я при нем, считай, жил, 24 года пролетал в нем, в родимом. Жесткая дисциплина, сверхэксплуатация, слова против хозяина не моги сказать, законы строго соблюдай, неотвратимость наказания, страх безработицы, – чем не джентльменский набор капитализма? Мы им дышим. И я буду верой и правдой служить Хозяину, и он один, сам, без трудового коллектива, сможет оценить и оплатить мой потенциал.
Тут вопрос решенный. А те социалистические ценности и идеалы, за которые цепляется партийная верхушка и сраколизы, – это все создано для них и их чад, моим горбом, за мой счет, а мне – фига под нос.
Тут прошлый раз осенью мы последний раз съездили на море и видели там фильм «Любовь с привилегиями», ради одного которого стоило ехать на тот курорт. «Отдыхали» в тесной комнатке, втроем, на скрипучих диванах, без половой жизни, правда, иногда даже с теплым душем, не говоря уже о жратве, – и этот фильм пришелся как раз кстати. И – всё. Не переубедишь меня никогда. Я – за капитализм, то есть, за нормальную человеческую жизнь.
Выбастовали мы себе зарплату: летом за продленку доходит до четырех тысяч деревянных рублей в месяц.
Ну и что? Пошел на рынок и купил две покрышки для своего драного «Москвича», по 500 рэ штука. И с такой зарплатой я – только что не нищий. Только-только. И не мечтаю о новой машине.
Но средний заработок я себе подниму. И как бы ни поднимался уровень минимума, пенсия будет по максимуму.
Во всяком случае, моя мечта сбылась хоть в той части, что пилот получает больше всех… в стаде. Но не сбылась в той, гораздо более существенной части, что торгаши, с зарплатой 120 р., живут лучше. Вот их-то надо заставить работать.
И разогнать колхозы. Отдать землю людям. А помещиков – кто дает отдачу – оставить, а остальных три миллиона бездельников бросить на произвол судьбы. Кто силен – выплывет.
Сбылась моя мечта и о том, чтобы дали мне второго пилота с нуля. Дали. Их пришло к нам – вагон и маленькая тележка. По два в экипаже. С «элок», с Ан-2, даже с Ми-8.
Леша ушел на пенсию, с хорошим средним, за 800 р.; сейчас, может, и жалеет: подлетнуть бы, подзаработать. Но – деньги или девать некуда, или жечь на рынке.
А мне дали парнишку с «элки», вернее, он сам, расспросив людей, попросился ко мне. Ну и талантлив оказался – не чета мне. То, что я осваивал год, да еще после Ил-18, – он освоил за месяц. Так что, возможно, Андрей Андреевич Гайер продолжит школу Солодуна.
У меня же работа превратилась не то что в синекуру – просто сплошной сон. Как в раю. Раза два в месяц я беру штурвал, чтоб поддержать форму, а так – читаю и сплю. Весь свой опыт вдалбливаю молодым, порю за мелочи на глиссаде и т.п. Но уходить от меня не хотят. Хотя Андрея уже посадили как опытного второго пилота к молодому командиру.
Это лето переношу, в общем, без особой усталости. Правда, впереди август, он покажет.
Весь год болею. Всю зиму бронхит, весь май аллергия какая-то, насморк страшный: как летал – век не забуду. Сейчас радикулит ноет второй месяц. Но рубеж возврата пройден, и я смирился с мыслью, что не проживу 70 лет. Видимо, буду продолжать погоню за призраком благополучия, пока не спишут или кондрашка не хватит. Не я первый, не я последний.
Носки, пять пар, купил в Одессе; значит, полетаю еще года полтора, а то и два.
Основные заботы: машина посыпалась резко, вожусь. На даче сделал теплицу, окупилась, надо еще две делать. Оксану выдать замуж на тот год.
Теперь уже ясно, что жизнь прожита: честно, в добродетели… но – всё. Теперь каждый год воспринимаю как подарок судьбы. От жизни так устал, что физически гнет, давит плечи.
Надо уходить в растительное, но там ждет бездуховность. Все реже открываю пианино, почти не беру аккордеон, не пою…
Не до песен.
И – четыре тысячи в месяц! И Надя – восемьсот! И Оксана двести. Пять тысяч в месяц на троих! И – не до песен?
Надо бы хоть штаны себе купить, что ли.
И белье. Белье жены капитана…
Сапоги женские – 900. Кофта – 700. Кроссовки – 1200. Джинсы – 500. Носки – 30. «Волга» – 90 000.
А о чем поют те, кто живет на 700 рублей? На 200?
Но я сам мечтал о хаосе первобытного рынка, лет эдак на 10. Да я и не плачу: меня, моей семьи, перестройка и ее издержки не коснулись. Мы как жили и работали, так и живем, что ели, то и едим, как я носил один костюм, так и ношу, как ездил на драной машине, так и езжу.
Ну, а профессионализм? Свое предназначение на земле?
Ну, профессионал. Наелся. Ничего нового уже в моей работе не вижу и не ищу. Тонкости, нюансы, то, что меня восхищало в моей работе, – все обтесалось и ушло в подкорку. Развилась интуиция, до такой степени, что расчетов почти не надо, а если где чуть и просчитаешься с цифрами, то есть десятки способов, как исправить, и я не волнуюсь за эстетику полета. Хотя иной раз, глядя на корявость второго пилота, хочется подсказать… да подумаешь: зачем? Ему еще этого не понять, пусть добывает опыт себе сам, горбом, неудачами. В пределах, естественно, допусков – на то я и капитан.
Главная задача в полете – убить время, сохранив силы для снижения и посадки. Полет по маршруту мне не интересен, на то есть штурман, это его дело, его интерес и нюансы, ну, и обязаловка для второго пилота. Я осуществляю общий контроль.
Иногда беру штурвал и показываю. Взлетать и садиться все равно люблю и все так же с болью отрываю от себя, как и все в жизни, и отдаю тому, кто больше любит. И холодка в животе уже нет. Всё.
Как-то из Норильска пассажиры, пара, допытывались у проводницы: а кто командир, не Ершов, случайно? Ершов? О – мы так и знали, мы только с ним и летаем. Молодой? Глянуть бы…
Разговор шел за задернутой шторкой в салон. Я тихонько вышмыгнул из самолета, стесняясь. Я все себя стесняюсь. Эх, Вася, ты в воздухе 26 лет, ты уже старый, седой волк, зубр, ты должен – пузо вперед, глаза оловянные… и – снисходить.
Я уже стесняюсь и своей формы; когда еду на работу, сижу молча, напыжившись, испытывая от любопытных взглядов окружающих сложное чувство долга, дисциплины и усталой уверенности. А они представляют меня таким, примерно, каковы в массе своей мои коллеги (см. 1-ю тетрадь). А я не такой. И пошли вы все.
Как бы его еще август отмотать – и в отпуск. Да подольше. Сидеть на даче, стучать молотком и жечь вечером после баньки стружки в камине, слушая, как дождь и ветер стучат в окно. И рядом чтоб мурлыкала кошка.
Пролетал я пилотом 24 года, из них командиром разных самолетов – 12 лет. Не гневя Бога и не дразня Сатану, все-таки за все время практически не было у меня ничего опасного. То ли Господь хранил, то ли судьба такая, но все же срок достаточный и для анализа: бог-то бог, да и сам не будь плох.
Сколько чего с кем ни случалось – обычно, большею частью, сами находили приключения. Бывало, конечно, что – судьба, как у несчастного Фалькова; но даже Шилак, и тот знал, что тут с центровкой не совсем так, руль балансируется высоко, – но летел.
Может быть я, не надеясь на реакцию, стараюсь предвидеть ситуацию и смотрю на три светофора вперед (Алма-Ата не в счет, а Сочи – как раз уж излишне много предвидел, накрутил нервы); может, излишняя осторожность (благодаря выкатыванию в Енисейске и попаданию в грозу в Благовещенске) заставляет продумывать варианты; может привычка держаться наработанных стереотипов, освобождающих голову для анализа, дает лишнюю секунду.
А может, все-таки, божья искра? В конце-то концов, это же мой, а не дядин мозг анализирует, направляет и обеспечивает спокойную работу экипажа. Это же мой разум не позволяет необдуманных действий в горячке, да и самой горячки не допускает.
Ну, грубых посадок за все время у меня не было. Только в Сочи; об этом я распространялся достаточно. Причина тут одна и единственная: я слишком себя уважаю как профессионал. Посадка – автограф командира. В посадке сфокусировано все: и романтика, и мастерство, и искусство, и ум, и хватка пилота.
И вот, если бы Андрюша еще полетал со мной часов 200, я бы передал, показал, влил бы в него эту премудрость, которую он впитывает, как пересохшая земля всасывает благодатный дождь. Парень насиделся, 7 месяцев ждал тренажер… короче, наша идиотская система. А пилот он – от Бога; моя бы воля – через 200 часов посадил бы его на левое кресло, нечего ему делать во вторых пилотах. Это редкостный талант, один из тысячи, и не дело сидеть ему справа: ординарных праваков хватает. А Гайер будет – командир и инструктор. Очень организован, ну, немец, педант, моторика прекрасная, чутье машины, ум. Ну, крылья у парня свои, от бога даны. И порядочный человек. Мы сошлись.