– Может-может, – проводила бывшего мужа Марина.
В тот же день она получила письма от дочери. Одно было адресовано ей, другое – Полу.
Мамуля, привет. Поздравь меня, я выхожу замуж.
«Так, – подумала Марина, – еще один Гена, только в юбке».
Правду говорят, что венгры – самые красивые мужчины в мире!
Мамуля, не обижайся, но я не хочу возвращаться домой. То есть я приеду, но только ненадолго, чтобы оформить документы для перевода в Будапештский университет. Я узнавала, это не так уж и трудно. Скорее всего я приеду, как только закончится этот семестр, чтобы оформить развод. Второе письмо – для Пола. Можешь прочитать, там ничего личного нет, зато ты будешь в курсе.
Целую, Алена.
Марина сидела как громом пораженная. Паразит Геннадий знал, поэтому и постарался быстрее ретироваться и не попасть под тяжелую Маринину руку. Она машинально раскрыла файл с письмом Ипполиту. Текст был короткий.
Пол, привет!
Извини, что так получилось, но мне нужны документы о разводе.
Я встретила тут парня, в которого влюбилась по уши, и хочу выйти за него замуж. Приеду, наверное, в конце лета. Пожалуйста, узнай, как побыстрее получить свидетельство о разводе. Наверное, это не сложно. Ведь у нас нет ребенка.
Алена.
Глава 20. Коржиков-старший
Дворец культуры, где давал концерт Иван Коржиков, приятно удивил Марину своим интерьером, уютом и хорошей акустикой небольшого зрительного зала. Ей хотелось получше разглядеть отца Ипполита, поэтому она купила билеты на первый ряд. Валентин страшно ругался, так как не любил сидеть близко к сцене. «Я не могу смотреть на неухоженные челюсти. Лучше все это слушать издали, но не видеть». И они чуть не поссорились из-за этого.
Публика, которая пришла послушать стареющего барда, была разнородной: от студентов до вполне импозантных седеющих джентльменов и дам.
Коржиков-старший оказался высоким, поджарым мужчиной, с такой же чуть подпрыгивающей походкой, как у Ипполита. Передняя часть головы у него была лысая, а оставшиеся волосы росли где-то с середины затылка и достигали плеч. Он обладал приятным, с хрипотцой, баритоном, тонким чувством юмора, уважением к публике и умением с ней общаться. Первое отделение концерта бард пел и развлекал публику остротами сам, а во втором отделении обещал познакомить со своей сменой.
В антракте Марина с Валентином прогуливались в фойе, как вдруг Валентин, имитируя в голосе обиду, заявил ей:
– Я начинаю ревновать тебя к тому типу, – и показал глазами на колыхавшуюся толпу. – Мало того что он все отделение пялил на тебя глаза и чуть шею себе не свернул, так теперь он подпрыгивает, машет руками… вот! А теперь недвусмысленно направляется к нам.
– О ком ты говоришь? – спросила Марина и посмотрела в направлении взгляда Валентина. К ним против движения курсирующей публики пробирался Анатолий Губерман, ее стародавний приятель, и махал рукой.
Пока он делал последние усилия, пробираясь сквозь толпу, она успела успокоить Валентина:
– Валечка, это же Губерман, театральный режиссер, который приходил на мои любительские спектакли в колледж. Для его театра я иногда придумываю декорации. И это тот самый Толька Губерман, с которым мы вместе когда-то в глубокой юности играли в любительской театральной студии. Но я стала дизайнером, а он – театральным режиссером.
– Я же тебе машу-машу, – энергично говорил до–бравшийся до них Анатолий, – а ты даже не видишь! В нашем с тобой возрасте дальнозоркость развивается, а у тебя что?
– Вежливым ты, конечно, с возрастом не стал, Толечка, – весело подметила Марина и представила мужчин друг другу: – Познакомьтесь: Валентин – Анатолий.
– Очень приятно. – Мужчины пожали друг другу руки.
– Я и не думал, что ты ходишь на такие концерты, – сказал Губерман.
– А что в них плохого? Мне даже понравилось. А ты за чем пришел?
– Иногда на таких концертах можно найти что-нибудь интересное. Ты вспомни: я в прошлом сезоне открыл Катю Витмину, тоже на концерте бардовской песни. А Ивана я давно знаю, он умеет работать с моло–дежью. Ты знаешь, что у него здесь, в этом ДК, лет два–дцать существует клуб бардовской песни? Ребята его любят.
– А свои дети у него есть? Они по его стопам пошли? – решила воспользоваться удачным случаем Марина.
– Да вот как-то странно получилось. Я знаю его сына – Ипполита. Талантливый парень. Мне кажется даже, что при определенной огранке он стал бы на голову выше отца по исполнительскому мастерству. Да я у него в группе занятия вел курсе на первом или на втором… А потом, ребята говорили, он почему-то из института ушел, за границу уехал. А что с ним – не знаю. Жаль, очень жаль.
Зазвучала мелодия, приглашающая публику в зал, и Губерман откланялся. Конечно, второе отделение было нужно скорее молодым исполнителям, чем зрителям. Тем не менее зал радушно встречал дебютантов, надеясь, что мэтр бардовской песни Иван Коржиков в конце чем-нибудь порадует своих почитателей. По всей вероятности, опытный исполнитель хорошо изучил свою публику и ее ожидания не обманул, исполнив под занавес несколько своих новых песен. Молодежь ему подпевала и подыгрывала – вполне благостная картина получилась. Только Марине от нее стало не по себе: чужие мальчики и девочки получают внимание и заботу талантливого человека, в то время как его собственный сын вынужден прятаться у чужих людей, чтобы не попасть туда, где ему быть не следует.
Злая, она отправилась за кулисы, попросив Валентина сопровождать ее – на всякий случай, но в гримерку вместе с ней не ходить.
Щеки лысого барда зарумянились, он был доволен собой и учениками, которые окружали его в тот момент, когда Марина подошла к ним поближе. Она демонстративно достала программку концерта, давая понять, что жаждет получить автограф обожаемого мэтра. Он заметил ее, сделал шаг в ее сторону, протянул руку к буклету:
– Вам понравилось?
– Да, спасибо. Скажите, Иван… – И она запнулась, не зная его отчества.
– Просто Иван – я могу себе это позволить.
– Хорошо, просто Иван, мы могли бы поговорить с вами тет-а-тет минут пять?
– Да, пожалуйста. – И он провел ее в небольшую проходную комнату без дверей. Здесь были только старый круглый стол и кресла вокруг него. Они сели напротив друг друга, и Коржиков в ожидании замер.
Марина, кипевшая злостью, не знала, как начать разговор. Но самое главное, она не знала, как представиться. Наконец она решила не мудрить.
– Я теща вашего сына.
Он с некоторым недоумением посмотрел на нее, так как надеялся, вероятно, услышать совсем другое. Потом усмехнулся:
– А вы знаете, что мой сын женат?
– Как и то, что он живет в моем доме.
Коржиков осклабился в улыбке:
– Ну, жить он может с кем угодно.
– Послушайте, я ведь не развлекать вас сюда пришла, а попросить вас вспомнить о том, что у вас есть сын. Он нуждается сейчас в вашей помощи. Ему негде жить, у него нет работы. Наконец, у него нет уверенности в себе и завтрашнем дне. А вы занимаетесь чужими детьми в ущерб родному сыну!
Лицо барда потеряло благостность и стало жестким.
– Я совершенно вас не знаю – это во-первых. Мне ничего не известно о его женитьбе – это во-вторых. И что, собственно, вам от меня нужно? Он прекрасно знает, где я живу, где работаю, и если бы все было так, как вы говорите, то, наверное, уже бы пришел. Так что я не знаю, с какой целью и зачем вы тут рассказываете душещипательные истории. Вы, случайно, не из газеты?
– Вам паспорт показать?
– Что касается чужих детей – это моя работа, я получаю за это деньги, а кроме того, это мои последователи. Что касается Ипполита, то он вполне самостоятельный молодой человек и может позаботиться о себе сам, так же как и проявиться в творчестве. У меня же недавно родился сын – от второго брака, который действительно нуждается в моем внимании. А сейчас, извините, я хотел бы как раз к нему и отправиться – то есть домой!
Он резко поднялся с кресла, давая понять, что более беседовать не намерен. Бесполезность встречи не была для Марины неожиданной, она к ней была готова, поэтому достала свою визитку и протянула ее Коржикову:
– Если вы все же найдете время вспомнить о старшем сыне, то его можно найти по этому телефону. Надеюсь, что ваш покой я все-таки потревожила. До свидания.
Валентин ждал ее в фойе, положив на соседнее с собой кресло пальто.
– Ну что, воссоединение блудного сына и поющего папы состоится?
– Увы, нет. Наверное, я не нашла нужных слов, – огорченно пожаловалась она.
– Марина, удивительное ты все-таки создание, – подавая ей пальто, сказал Валентин. – Ты совершенно не хочешь учитывать характер других людей и стечения обстоятельств. Идем-ка, а то скоро нас просто начнут выгонять.
Валентин взял с нее слово, что она сходит с ним на чемпионат по боксу. В порядке компенсации за его участие в посещении концерта бардовской песни. Сын Валентина – Борис занимался боксом и должен был участвовать в этих соревнованиях. Марина долго отнекивалась, говоря о том, что она не понимает, какое удовольствие могут доставлять сцены мордобития, но когда Валентин выложил последний козырь – выступление Бориса, она сдалась: «Но я даже не знаю, как одеваются на такие мероприятия…»
Но они никуда не пошли. Когда она критически рассматривала себя в зеркале, решая, стоит или нет положить еще один слой туши на ресницы, ей позвонил Валентин и совершенно придушенным голосом сообщил, что «по техническим причинам» все отменяется.
– Что ты имеешь в виду под техническими причинами, Валя? Свою машину или спортивный клуб?
– Мою спину, – кряхтя ответил Скурихин.
– Ты дома? – всполошилась Марина. – Я сейчас приеду.
Когда он открыл ей дверь, вид у него был очень комичный. Поверх футболки и джинсов, обтягивавших его крупное тело, в том месте, которое у женщин называется талией, у него была повязана пуховая шаль. Пропустив Марину вперед, Валентин заковылял за ней по коридору.
– Красавец мужчина, – легкомысленно оценила состояние любовника Марина. – Тебя что, продуло?
– Если бы, – поморщился Валентин и забрался на диван под теплое одеяло. – Утром в отделение привезли оборудование, я помог разгрузить, и вот… Так скрутило, что не смог сесть в собственную машину, домой подвезли на «скорой»…
Марина представила себе живописную картину: ведущий хирург клиники в белом халате и шапочке тащит из фургона контейнер с железяками.
– Валечка, миленький, тебе что, скучно стало?
– Я его так ждал, это оборудование, а у них вторая машина с грузчиками застряла в пробке. Вот я и решил дотащить, посмотреть…
– Посмотрел? «Благими намерениями дорога вымощена в рай» – не ты ли это говоришь мне через день?
– Маришка, ты не сердишься на меня? Вечер тебе испортил… – Вид у него был виноватый. Он не привык, да и не умел болеть.
– Ты даже представить себе не можешь, с каким наслаждением я буду ухаживать за твоей спиной вместо того, чтобы смотреть, как молодые мужики бьют друг другу морды. Но я все-таки начала бы с твоего желудка. Ты ел что-нибудь?
Он только мрачно посмотрел на нее серыми глазами из-под широких бровей и поскреб лоб.
– Я чай пил.
– Понятно… Иду на кухню.
Она приготовила легкий ужин, напоила его чаем, потом отвечала на все звонки обеспокоенных его отсутствием пациентов и коллег и видела: стиль легкого общения дается ему с трудом, потому что его мучает боль.
– Валь, может быть, тебе обезболивающее принять?
– Уже. На ночь, если совсем припрет, дашь мне вон ту ампулу, ладно?
Ампула понадобилась раньше. Марина только вернулась с кухни, помыв посуду, как под подушкой за–дремавшего Валентина ожил мобильный телефон. Не открывая глаз, он поднес его к уху. Звонивший так орал, что каждое слово было слышно даже Марине.
– Дядя Валя, у Борьки челюсть не закрывается.
В комнате повисла пауза. То ли Валентин никак не мог окончательно проснуться, то ли соображал, что делать. Марина знала за ним такую особенность: перед принятием решения он «зависал», как компьютер, а потом начинал быстро и безошибочно действовать.
– Вы где? – Наконец он открыл совершенно ясные, чистые глаза, как будто только что не мучился от боли в спине.
– Мы еще в тренерской.
– Вези, Юра, его в приемный покой, к нам. Я сейчас буду. – Валентин уже сидел на диване. – Мариша, будь другом, сделай лицо попроще и дай мне, пожалуйста, вон ту ампулу и шприц.
Она знала по себе: говорить что-либо бесполезно, если речь идет о детях. Молча принесла ему анаболик, шприц, вату, спирт. Он сделал себе укол в бедро. Пока лекарство не начало действовать, стал звонить своему приятелю.
– Серега, у тебя машина на ходу? Подвези меня до клиники. Борьке челюсть сломали на спарринге, а у меня машина стоит.
Марина положила перед ним джинсы, свитер, ботинки и стала одеваться сама.
– А ты куда? – Лицо Валентина постепенно оставлял серый оттенок, и оно розовело.
– А я с тобой. Как я тебя в таком состоянии одного пущу?
Он не сопротивлялся – до поры до времени. Приехал его друг и коллега Сергей Дьяченко, помог погрузиться в машину, по-джентльменски распахнул заднюю дверцу перед Мариной… А через пятнадцать минут, подчиняясь «просьбе» Валентина, высадил у подъезда ее собственного дома.
– Марина, не волнуйтесь. Мы взрослые ребята, и нам, честно говоря, ваша помощь сейчас не понадобится. Отдыхайте, вы и так за день поволновались… Мы Борюську прооперируем, и я Валентина доставлю домой в целости и сохранности. Если хотите, даже заеду за вами на обратном пути.
– Честно? – для порядка уточнила Марина.
– Зуб даю, – улыбнулся Дьяченко и почти побежал к машине, из которой уже полностью пришедший в себя Скурихин начал орать:
– У нас времени мало, а вы любезничаете…
…Конечно, Дьяченко ее обманул. Операция Бориса затянулась. Валентин остался досыпать у себя в отделении, а утром ему стало хуже, и его положили в травму. Так они с сыном целую неделю провели на разных этажах больницы.
– Зато пообщались, а то ведь все времени нет специально в гости заехать. – Валентин был закоренелый оптимист. Травма еще давала себя знать. Он чуть прихрамывал, но дома сидеть отказывался категорически – вышел на работу. С Борисом все было в порядке, и он постепенно приступал к тренировкам.
Глава 21. Облава
Как ни откладывала Марина разговор с Ипполитом про Алену, а понимала, что он неизбежен. Она давно догадалась о его чувствах к дочери и была уверена, что, возможно, первоначально он тоже, как и дочка, считал, что отношения их носят скорее рыночный или партнерский характер. Но их совместная жизнь нисколько не отличалась от супружеской. Они встречались с друзьями, ходили на какие-то вечеринки, что-то вместе обсуждали, ссорились. И они спали вместе. Марина прекрасно помнила, как Ипполит смотрел на ее дочь во время отъезда, как ждал от нее писем, как искренне тосковал. И вот теперь ей предстояло вручить ему письмо о том, что его любимая собирается замуж. Как он прореагирует на Аленины слова, она даже предположить не могла. Одно только обстоятельство облегчало ситуацию: он был «на ногах». Он работал, он мог себя содержать и теперь мог совершенно спокойно решать свои проблемы. Он был свободен в выборе. Марина уже сообщила ему о том, что есть возможность оформить отсрочку по медицинским показаниям. Главное теперь – не попасться до того, как необходимая сумма будет собрана, проплачена, а бумаги оформлены.
Она решила, что поговорит с ним днем, прежде чем он отправится в свою хамонерию, но в последний момент отказалась от разговора. Она просто положила перед ним листок с текстом Алениного письма и ушла к себе.
В квартире было тихо, бабушка отдыхала в своей комнате, телевизор не работал. Примерно через полчаса тишины Марина услышала, как хлопнула уличная дверь. Она выбежала в коридор: дверь в комнату молодых была распахнута, Ипполит ушел.
Он не вернулся ни в двенадцать ночи, ни через час. Она знала, что ресторан закрывается примерно к часу, но администратор там еще остается. Марина позвонила узнать, не случилось ли что с их сомелье.
– Да нет, он ушел, как всегда, в половине двенадцатого, – ответили ей.
Всю ночь она просидела, не расправив постель и положив перед собой трубку стационарного и мобильного телефонов. И вдруг вспомнила, что она не удосужилась снабдить его мобильным телефоном, да он и не нужен был раньше – большую часть дня, если не ходил на собеседования по трудоустройству, Ипполит был дома.
Утром раздался звонок. Незнакомый ей парень сказал, что звонит по просьбе Пола.
– А почему он сам не смог позвонить? – Она подумала, что, может быть, он обиделся на нее и теперь не хочет разговаривать. – Что с ним?
– Он в милиции, – объяснил молодой человек. – Он в парке под облаву попал.
– А где он сейчас? Где это все находится?
Она записала адрес на каком-то клочке бумаги и стала собираться.
Она, видимо, слишком громко кричала и разбудила мать. Та поняла только одно: Ипполит не вернулся домой и с ним что-то случилось. Марина одевалась под рефрен материных речовок: «Это ты во всем виновата», «Это ты нашла ему эту дурацкую работу», «Это на твоей совести».
Она вызвала такси, дождалась звонка диспетчера, сообщившего, что машина у подъезда, и наконец захлопнула за собой дверь, оставшись наедине со своими невеселыми мыслями.
* * *…Заведение, где содержали Ипполита и таких же, как он, горемык, приятным назвать было сложно. Казенное здание, темные мрачные коридоры. Ей разрешили с ним встретиться и провели в грязную комнату с ме–белью, которая уже давно нуждалась в ремонте. Перед тем как привести Ипполита, молодой милиционер (в их знаках отличия она совершенно не разбиралась) сказал ей «по секрету», что у нее есть шанс «сына отсюда вытащить, если в течение трех суток принести деньги начальнику. Тут механизм отработан. Мы ловим – вы платите – мы отпускаем. Вы не платите – мы отвозим их по месту призыва».
В комнатуху вошел Ипполит, бледный, с синяком под глазом. На его светлой летней куртке болтался с мясом вырванный карман. Они посидели молча, наконец Марина, обретя дар речи, спросила: