– …заваливание на постель, – продолжила она мечтательно, – срывание остатков одежды, грубое насилие… Эх, что делать, раз нельзя, то нельзя. Будем работать. Много, как говорят, вы работаете.
Будем работать, сказал и я мысленно. Работать, пробивая стену непонимания, тупости, нежелания включить в дело мозги, видеть в книге не только entertaintment, но и духовную пищу. Ведь я ее и так еще подготовил для усвоения: не сырую же даю, а порезал, поджарил, посыпал солью и перчиком, капнул соусом, чем же еще? Разве что пережевать?
Сколько раз было, что я описывал мир, который придет на смену нынешнему, который уже приходит, ростки проросли, только не вымахали в дерево и не зацвели, это вопрос времени, но читающие хохотали и говорили друг другу: вот прикололся, да? Вот забабахал сатиру на будущее!.. Вот высмеял, га-га!.. Это ж классная антиутопия!
Какая антиутопия, думал я хмуро, но помалкивал. Что сказать? Если мир будущего не нравится нынешнему человечку, то это, ясен пень, антиутопия. Даже если он в сто тысяч раз лучше, все равно антиутопия. А мир будущего – это когда машин больше и они крупнее, самолеты тоже больше и крупнее, телевизор ловит сто мильонов программ, да все с голограхвией, чтоб можно было и пощщупать, бабы еще доступнее и податливее… и все такое.
А если подумать, так ли уж люди прошлого или позапрошлого века рвались бы в наше время? Ну как бы дворяне посмотрели на то, что нельзя крепостных сечь на конюшнях, а девок таскать в постель по праву брачной ночи? А как бы сами крепостные приняли эту свободу от всего, когда не барин решает и отвечает за все, а надо отвечать самому? Наше время, лишенное сословных различий, показалось бы жуткой антиутопией и свободолюбивым декабристам, и деспотам-царям, и богобоязненному народцу.
Да и вообще… любой народ принимает только свое время, а любое будущее рассматривает лишь как продолжение настоящего, но без некоторых досадных мелочей настоящего: меньше болезней, легче работа, больше свободы, жратвы, власти, баб…
Лишь одиночки могут заглянуть дальше, но и они обычно шарахаются того, что видят.
Я стиснул челюсти. Нет, я не шарахаюсь. Я пройду через эти непроходимые чащи, через горы. И проломлю дорогу шириной с Окружную дорогу.
Глава 12
Телефон звякнул как-то вкрадчиво, осторожно. Я покосился на Кристину, взял трубку.
– Алло?
– Владимир Юрьевич, – прозвучал в мембране голос, сильный, уверенный, в то же время достаточно интеллигентный, чтобы я сразу представил на той стороны беспроводного провода подтянутого мужчину с посеребренными висками, представительного и даже воплощающего в себе какое-то очень важное ведомство. – Владимир Юрьевич, у нас к вам большая просьба… Я говорю по поручению главы ФСБ генерала Терентьева. Меня зовут…
Но еще раньше, чем он назвался, я уже вспомнил этот голос. И понял, почему сразу представил себе именно подтянутого с седеющими висками. Полковник Кричевский, начальник службы пресс-центра ФСБ, уполномоченный по связям с прессой и общественностью, он часто выступает по телевидению, объясняя действия наших спецслужб, постоянно оправдываясь, доказывая, опровергая, отрицая, снова оправдываясь…
Он выглядел именно подтянутым, спортивным, все еще моложавым, с красивыми седыми висками и благородным удлиненным лицом аристократа, но мне становилось его жалко, когда он мямлил, пытаясь объяснить действия своего начальства, явно нелепые даже для него самого.
– Слушаю вас, – ответил я как можно более небрежным голосом, хотя внутри все затряслось, как при землетрясении. – Я видел вас по жвачнику…
– По жвачнику?.. Ах да… Тогда мне легче объяснить проблему. Но очень хотелось бы сделать это с глазу на глаз. Назовите любое удобное для вас время. И место.
Начал хорошо, подумал я угрюмо. Это не прямое напористое: съезд такого-то числа, пришлем за вами машину. Здесь создают иллюзию, лестную для моего самомнения, для моей гордости, якобы от меня что-то зависит. Впрочем, не зря же именно он назначен руководить этим отделом. Хотя, признаться, руководит из рук вон плохо. С другой стороны, он – первый. До него вообще никто и никогда не смел разговаривать с прессой. С нею, как и с общественностью, разговаривали только в застенках Лубянки.
– Простите, – сказал я, – но ваши проблемы – это ваши проблемы. На фиг они мне?
Он сказал мягко:
– Мы живем в таком тесном мире, что скоро проблемы какой-нибудь Буркина-Фасо будут проблемами каждого россиянина. Уверяю, наши проблемы… вас тоже касаются. Я говорю с вами также, как и ваш читатель. Это правда!.. Кто-то из сотрудников принес одну вашу книгу, едва ли не силой заставил одолеть… а потом пошло, покатило… Теперь едва не деремся за каждый ваш роман.
– Спасибо, – сказал я.
– Честное слово!
– Спасибо, – снова сказал я. – Даже если у вас это чисто профессиональный интерес, все равно спасибо.
В трубке послышался короткий смешок.
– Как насчет бара напротив вашего дома? Вам стоит только выйти из подъезда, и уже через десяток шагов сядете за столик. Там у вас прохладно. Сразу и поговорим. Я могу приехать хоть через час. Как раз вторая половина бара будет в тени…
– Вы так хорошо знаете географию?
– Нет, просто смотрю на монитор. Сейчас солнце поднимается по ступенькам, но потом пойдет наискось. В баре, как я вижу, абсолютно пусто. Как я понимаю, народ придет только вечером, но заведение уже открылось…
Я заметил, что Кристина словно бы прислушивается к разговору. Нет, она далеко, глаза бегают по тексту, но меня охватило ощущение, что слышит все или почти все, о чем говорим.
– Хорошо, – ответил я неожиданно даже для себя. – Я приду через час.
– Спасибо, – ответил Кричевский. – В самом деле, большое спасибо!
– Пока не за что, – буркнул я.
Но передумать и отказаться не успел, генерал по связям как чувствовал мое желание передумать, еще раз коротко поблагодарил и повесил трубку.
Кристина подняла голову, глаза отсутствующие, будто прислушивается к чему-то, повернулась ко мне, взгляд все еще затуманенный, но губы раздвинулись в улыбке:
– Что-то случилось, Владимир Юрьевич?
– Что могло случиться? – ответил я.
– Не знаю… Но у вас такое лицо…
Я провел ладонью по щеке.
– Небритое?
– С этим все в порядке, – заверила она. – У вас красивая мужественная щетина.
– Тогда действительно все в порядке, – сказал я.
Она наклонила голову, глаза взглянули пытливо, но в моем голосе не было необходимой строгости, Кристина сказала:
– У вас лицо взволнованного человека. Взволнованного, но не желающего это выказать.
– Ничего, – ответил я легко, – у меня другого нет, так что стерплю это.
Она улыбнулась.
– Что ж вы так? У всех по три-четыре, а у вас только одно? Теперь даже двуличность кажется добродетелью. Если не секрет, вы через час уходите?
– В кафе напротив, – объяснил я. – На встречу.
Она бросила быстрый взгляд на свои бумаги.
– Ладно, тогда закончим завтра-послезавтра.
– Вы можете подождать меня здесь, – предложил я. – Не думаю, что мы проговорим долго.
Она сделала большие глаза.
– Вы оставляете меня в своей квартире? Одну?
– Без мужчин, ессно, – подтвердил я.
– Нет, я имею в виду… Не боитесь, что загляну в ваш комп?
– Можете попытаться, – ответил я как можно безмятежнее, хотя чувствовал себя все еще гадко и тревожно. – Он донесет мне о попытках взлома. И о несанкционированном доступе. Не говоря уже о том, что у меня пароль абсолютной защиты.
Она покосилась на комп с отвращением.
– Какой противный!
Мысли носятся в черепе, как вспугнутые тараканы, не могу сосредоточиться, все время вспоминаю этот зловещий голос и взорванный джип. Кристина ушла на кухню, что-то готовит, я включил жвачник, поискал новости. В местной подборке показывают новую, очень серьезную проблему мегаполиса. Сперва операторы долго снимали со всех сторон, как тысячи грузовых мусороуборочных машин подцепляют контейнеры с книгами и увозят на мусороперерабатывающий комбинат. Но, сообщил телекомментатор захлебывающимся от ликования голосом, так как резко увеличилось количество выбрасываемых книг, комбинат захлебнулся, а колонны груженных машин у ворот – видите, видите? – вытянулись на километры.
Я вспомнил, что город в последнее время в самом деле начал задыхаться от неубранного мусора: жители продолжают выбрасывать, сваливая уже поверх куч, на дне которых прячутся переполненные контейнеры. Ветер подхватывает и разносит бумагу, полиэтиленовые пакеты, раскатывает пустые пластиковые бутылки. Смрад и вонь быстро распространились по городу, врачи заговорили о приближающейся эпидемии.
В домах перестали открывать окна, резко вырос спрос на кондиционеры и дезодоранты. Мэр города срочно издал распоряжение мобилизовать добавочные грузовики помимо мусоровозов и немедленно вывозить книги за город. Там только что убрали технику из огромного котлована, откуда набирали для строительста щебень, в земной коре образовалась яма с отвесными краями, куда поместился бы весь Седьмой флот с приданными ему авианосцами, да и тот покоился бы глубоко-глубоко на дне.
На экране жвачника видно, как самосвалы подъезжают к краю, приподнимают кузовы, и книги сыплются на дно. Незабываемое зрелище, когда по краям гигантской впадины, размером с Аризонский кратер, стоят крохотные самосвалы, а из их металлических кузовов струятся серебристые ручьи, похожие на живую рыбу, из тысяч книг. На смену отъезжающим тут же подъезжают другие: несмотря на размеры котлована, отданного под новую городскую свалку, грузовиков город сумел выделить с запасом.
Появился улыбающийся советник мэра, сообщил, что проблема решается, вот-вот исчезнет, к тому же некоторые умельцы предложили вроде бы спасительное решение: сжигать книги в котельных. Правда, вскоре выяснилось, что нерентабельно.
Комментатор объяснил с издевкой, что когда книгами заполнили котлован на две трети, спохватились, в городе одних только книгохранилищ еще на два таких котлована, если не больше. Это не считая домашних библиотек, надо что-то предпринять еще, и вот тогда отцы города приняли решение – сжечь. Прислали бригаду доморощенных умельцев, те почти неделю возились, пробуя поджигать, наивные… Почему-то многим кажется, что книги, раз уж из бумаги, должны очень хорошо гореть. А вот хрен вам, ответили книги, и не пожелали загораться вовсе.
Пошли кадры, как пригнали первую машину, вылили пару бочек мазута, бросили факел. Пламя взметнулось жаркое, красное и с черной бахромой, траурное, коптящее. Рабочие стояли на краю котлована и радовались, что наконец-то конец их мучениям, вон какое пламя… но огонь вскоре начал опускаться, прижался к обугленным книгам, а затем погас вовсе.
Оказалось, что остальные книги загораться отказались. Страницы прекрасно горят поодиночке, или когда каждую смять в ком, но когда плотно стиснуты, то язычкам самого жаркого пламени никак не подобраться. Единственное, что могут – погрызть чуточку углы, попортить переплет, но проблему это не решает: книг в котловане не уменьшается!
Еще через трое суток пригнали цистерну с бензином, вылили в гигантскую яму, бросили факел. Пламя взметнулось жарче, чем если бы загорелась нефтяная скважина. Но когда огонь погас, подозрительно быстро погас, выяснилось, что книги на том же месте. Правда, верхний слой почернел и обуглился, а то и просто закоптился, но когда энтузиасты спустились в котлован и принялись ворошить сгоревшее, оказалось, что под первым тонким слоем лежат на десятки метров в глубину целехонькие, непотревоженные книги.
Еще неделю к котловану подгоняли машины и лили мазут, дизельное топливо, бензин и керосин. Костры полыхали такие, что спутники-шпионы то и дело подавали панические сигналы, принимая точку возгорания за термоядерные взрывы.
Наконец отцы города убедились, что сделать ничего не удастся. Верхний слой книг сгорает, но своими жизнями спасает остальные, а чтобы суметь поджечь их тоже, пришлось бы поднять на поверхность, растрепать, а то и порвать страницы.
По жвачнику промелькнуло интервью с замом мэра, сообщил, что принимается решение построить для уничтожения книг особый крематорий. Там будет сжигаться столько-то книг в час, огромное количество, а этот котлован с книгами придется просто засыпать землей, тем самым похоронив книги «по-человечески».
Я взглянул на часы, вздохнул. Пора. Сердце колотится, до чего же в неуютном мире живем. Уже не только из дома выходить страшно, но и в самом доме, в собственной квартире, трудно отыскать безопасный угол.
В пустом зале кафе в дальнем углу сидят двое. Один, в котором я сразу узнал Кричевского, трудится над огромным бутербродом, изредка прихлебывая из стакана. В стакане было нечто темное, коричневое, вроде кока-колы. Второй выглядит несколько проще, не столь аристократичен, но зато по-хозяйски раскинулся в легком плетеном кресле, на Кричевского посматривает снисходительно, как на младшего коллегу. Кричевский выглядит старше, чем на экране, и не столь импозантен.
– Здравствуйте, – сказал я.
Он рывком поднялся, протянул руку:
– Спасибо, что уделили время!.. Извините, что начал без вас, но проголодался чертовски… Это полковник Ищенко.
Больше ничего не добавил, а полковник, который Ищенко, пожал мне руку, сказал добродушным басом:
– В данном случае – шофер.
Возможно, это было нарочито, мол, даже шофер у Кричевского в таком ранге, но я не стал ломать голову, сел напротив Кричевского, повел носом в сторону стакана. У кока-колы не может быть такой сильный запах крепкого кофе.
– Не вредно?
Он засмеялся.
– Еще не проверил. Но пью со студенческой поры, когда приходилось по две ночи перед экзаменами… Увидел, как мой преподаватель, Зиновий Паперный, заказывает в буфете не чашку… чашечки у нас были с ноготок, а стакан, и с тех пор вот тоже…
– Он и у вас преподавал? – поинтересовался я. – Я его помню, прекрасный был человек…
– А с каким чувством юмора, – сказал Кричевский живо. – Лицо каменное, ни смешинки в глазах, не сразу и сообразишь, куда запрятал иронию!.. Редкий был человек.
Напряжение испарилось, я мысленно поставил Кричевскому высший балл за начало разговора. Уже у нас взаимная симпатия, оба выделяем этого яркого преподавателя, оба помним с нежностью. А второй, полковник, вообще располагает внешностью, позой, манерами добродушного крестьянина.
Подошла молоденькая шустрая официантка, я заказал кофе, бутерброд с семгой и три кусочка сахара. Она посмотрела иронически, трое мужчин должны сидеть за бутылкой водки, но смолчала, удалилась, эффектно двигая из стороны в стороны широкими ягодицами.
– Так чем вам интересен я? – спросил я, проводив ее взглядом.
– Из России все еще бегут, – сказал Кричевский. – И капиталы вывозят со страшной силой. Остается только поражаться, что в нашей стране все еще столько талантливейших людей… и что еще не развалилась вдрызг. Любая Америка, вывози у нее деньги такими темпами, уже валялась бы нищая в канаве… Мы не можем воспрепятствовать ни тому, ни другому, у нас свободная страна… черт бы побрал эту свободу!.. но стараемся хотя бы защитить своих граждан… когда это удается.
Я спросил очень спокойно:
– А в моем случае… как?
Он торопливо проглотил последний кус бутерброда, явно в самом деле проголодался, и вряд ли только для того, чтобы произвести на меня впечатление, я слишком крохотная мошка в этом мире, а особенно – с точки зрения всяких спецслужб.
– В вашем доме, – сообщил он, – под видом благоустройства были установлены дополнительные средства наблюдения и защиты.
– Ого! – сказал я.
– Удивлены?
– Еще как!
– Это все в рамках программы защиты особо ценных граждан.
Я откинулся на спинку кресла, рассматривал его внимательно. Начинается сложная игра, что сведется к примитивнейшему торгу. Но чтобы торг не выглядел торгом, мы же интеллигентные люди, надо его облагородить, замаскировать или подать как нечто другое.
– Это комплимент?
– У нас нет денег, – сказал он невесело, – для таких комплиментов. Вам в самом деле грозила опасность.
– А теперь?
– Практически… нет, – ответил он с заминкой. – Я не хочу давать стопроцентную гарантию, но тот канал мы перекрыли… Исполнителей пока что не нашли, однако подобное теперь исключено. Но, вы же знаете, безопасная жизнь разве что у слесаря или даже бомжа… да и тех могут забить просто для забавы, мир жесток. А вы – человек ценный, очень ценный. Увы, мы на вас только теперь обратили внимание…
Полковник скептически хмыкнул. Кричевский бросил на него быстрый взгляд, поморщился, сказал извиняющимся голосом:
– Да и то, стыдно признаться, лишь после того, как перехватили информацию от зарубежных секретных служб.
– Вы всерьез?
– Абсолютно, – заверил он, полагая, что для меня это новость. – Созданы целые отделы, которым поручено разрабатывать вашу кандидатуру.
– Ух ты!
Возможно, я сказал чересчур иронически, ибо он на миг запнулся, взглянул остро, но тут же упрятал стальной блеск клинка под полой незримого плаща.
– Вот вам и ух. Я же говорю, мы всегда опаздываем.
Ищенко сказал негромко:
– Не преувеличивай, Владислав. Не всегда, еще как не всегда.
– Но в этом случае опоздали. Очень сильно. Владимир Юрьевич, вы написали роман, который в корне изменил общественное мнение целого региона и позволил проложить нефтепровод по невероятно короткому пути… А другим своим романом всколыхнули Среднюю Азию.
Я запротестовал:
– Не слишком многое приписываете?
Появилась официантка, мы замолчали, она поставила передо мной чашку с кофе, молодец, догадалась сделать очень крепкий, явно ориентировалась по трем кусочкам сахара, поставила блюдечко с бутербродом.
– Спасибо, – сказал я.
Кричевский дождался, пока отойдет, взглянул на Ищенко, тот развел руками. Кричевский улыбнулся.
– Я бы тоже решил, что приписываем много. Но я озвучиваю мнение вот этого товарища. Когда я сказал, что еду на встречу с вами, он напросился со мной хотя бы шофером. Для него тот нефтепровод – больное место. Он там сидел в окопах, выдерживал натиск… И когда вдруг враги стали друзьями, а воинствующие группировки предложили сотрудничество, для него это было громом с ясного неба.