Спецназовец бесшумно отошел, я слышал только, как он что-то вполголоса докладывает в микрофон. Ищенко с силой потер ладонями лицо.
– Как? – спросил он с недоумением. – Как сумели обойти все системы слежения?.. Ведь вы уже знаете, что никакого благоустройства дома не было, то был предлог, чтобы поставить камеры наблюдения… Конечно, очередь на благоустройство подошла в самом деле, мы только ее слегка подвинули, но, конечно, никакие вэбкамеры не предусмотрены… Однако эти люди сумели их обойти!
– Значит, там умельцы круче, – сказал я умную вещь.
– Гм, – произнес он в задумчивости. – Но такие могут быть только в одном месте… Да и то, я бы не сказал, что они круче. Просто их снабжают первыми. Но… почему?
Позвонил телефон, спецназовец быстро взглянул на Ищенко. Тот взглядом указал мне на трубку. Я взял, как гранату с выдернутой чекой, в трубке прозвучал взволнованный голос:
– Что случилось?.. Я лечу, буду через пять минут…
– Это Кристина, – сказал я Ищенко. – Мой литагент. Волнуется.
Он нахмурился.
– Литагент? А она у вас давно?
– Нет, – ответил я чуть растерянно. – Но у нее свой интерес…
– Какой?
– Двенадцать процентов от моих гонораров.
– Гм, – снова сказал Ищенко. Поинтересовался: – А это много?
– Могло быть намного больше, – ответил я скромно. – Если бы я слушался друзей, критиков, читателей, издателей. А теперь еще и литагента.
– А вы их слушаетесь?
– Нет, конечно.
– Почему?
– Я марафонец, – ответил я лаконично.
Он взглянул остро, вряд ли что-то понял, бросил спецназовцу:
– На всякий случай проверь. Она должна быть на снимках.
– По Б-3?
Старший сказал:
– По А-6, а то и по А-5… Нет, давай сразу по А-1, ставки уж очень высоки.
Спецназовец присвистнул, я перехватил во взгляде, брошенном в мою сторону, громадное удивление, исчез. Ищенко повернулся в мою сторону.
– Попытку покушения можно расценивать по-разному, – сказал он зло. – Вот Стецюк говорит, что это признак их слабости. Дескать, аргументами сражаться не могут, вот и… Но, знаете ли, это уж очень по-ученому. Я понимаю проще. Я слышал, у нас на совещании вас сравнивали то с авианосцем, то с военным заводом стратегического значения, так вот я скажу вам: если авианосец можно пустить ко дну одним пистолетным выстрелом, то лишь полнейший идиотище не сделает этот пистолетный выстрел! Тем более если можно так же грохнуть завод, выпускающий эти авианосцы. Так что это не слабость, это всего лишь рационально.
Он обернулся и рассматривал меня с неподдельным интересом.
– Кто вы, товарищ Факельный?
– Я, – пробормотал я, – Факельный, а вы можете перед этой фамилией ставить «господин», «товарищ», даже «гражданин» по своему выбору. Но – ставьте обязательно.
Он кивнул:
– Обещаю. Я сам дам в морду всякому, кто назовет меня просто по фамилии. Но кто вы? Кто, если они прислали команду, которая легко может убрать самого президента?
Я пожал плечами.
– Я ж говорю, обознались.
Он в задумчивости покачал головой.
– До сего дня я считал, что старательнее всего надо охранять президента и его ядерный чемоданчик!
– Я ж говорю, – пробормотал я, – просто что-то не так поняли…
Другие, похоже, уже охотно приняли это, террористы просто лохи, на то и террористы, надо забыть это и идти дальше, думать над тем, как на будущее обезопасить лучшего спеца по инфовойне, но Ищенко посматривал на меня задумчиво и неотвязно. Я чувствовал, что он еще не раз попытается меня расспросить, что же те гады имели в виду.
Через зияющий дверной проем ворвалась Кристина. Рассерженная, как фурия, пышущая огнем, запыхавшаяся.
– Цел? – крикнула мне еще с порога. – Слава богу… Что здесь произошло?
Ищенко разглядывал ее с брезгливым интересом. Посмотрел на меня, снова на нее, уже оценивающе, ухмыльнулся и сказал почти безмятежно:
– Выбитую дверь вставим. За счет нашей фирмы. С господином Факельным все благополучно…
– …но не благодаря вам? – спросила она ядовито.
Он невесело искривил рот:
– Да, сегодня мы с вами могли бы потерять свои баксы. Я – премиальные, а вы – проценты… Но обошлось. Эту дыру мы уже перекрыли. Постараемся перекрыть и другие.
Его глаза все еще обращались в мою сторону с тем же немым вопросом. Кто вы, господин Факельный? В свою очередь я отвел взгляд в сторону. Был такой великий человек – изобрел и собственноручно выточил анкерный механизм, что позволило ему сделать первые в мире часы. Не солнечные, а те, которые дожили до наших времен: настенные, напольные, всевозможные будильники и наручные – от массивных мужских, до крохотных женских. Однако правительству было по фиг его изобретательство, они знали его как супершпиона, что выполнял самые деликатные поручения, шнырял по всей Европе, перевозя, устраняя, выкрадывая, снабжая американских повстанцев контрабандным оружием. Вообще он делал много такого, что осталось погребено в тайниках французских спецслужб… Так кто он был: талантливейший изобретатель или предтеча Джеймса Бонда?
Сейчас мы забыли и то и другое. Знаем только как автора бессмертной пьесы «Женитьба Фигаро».
Теперь от меня уже не скрывали, что устанавливают добавочную систему сигнализации и наблюдения. Террористы каким-то образом не просто отключили, а ухитрились всобачить идиллическую картинку, как я сижу перед телевизором и чешу Барбоса. Теперь ту старую систему оставили как есть, только поменяли код доступа, а добавочную замаскировали так, что даже я не знал, где она и как работает. Ищенко сообщил с гордостью, что это технология нового поколения, разработка их отдела, чужакам доступа к ней нет. Слышно будет, как у меня бурчит в животе, и зум такой, что каждый волосок на моей коже будет, как бревно.
Пришлось мне полчаса надиктовывать всех знакомых, родственников, адреса и телефоны, если помнил, а если нет, тоже не проблема, комп отыщет всех, за всеми будет наблюдение. За всеми работниками служб, будь то почтальон или разносчик рекламы, будет прослежено дополнительно.
Со слов Ищенко я уже знал, что с сегодняшнего дня будет вестись наблюдение с соседнего высотного дома за всеми крышами ближайших домов. Несколько снайперов в полной готовности, и так уже сменяются через каждые четыре часа. Конечно же, я не внял предостережениям и не стал задергивать шторы… если честно, я их не задергиваю даже ночью, ибо живу на последнем, семнадцатом этаже, ближайший дом от моего через довольно широкий комплекс всяких магазинов и бюро услуг, так что если кто хочет видеть меня голым, пусть вооружается биноклем. Но подать на меня в суд за непристойное поведение не получится: простым глазом непристойности с такого расстояния не разглядеть, а если уж подсматриваешь в бинокль, то самого можно в суд за вуайеризм.
Из-за такого образа жизни я весьма и весьма уязвим и для выстрелов с земли. Однако это не так просто, надо стрелять с достаточного расстояния, такого умельца заметят сразу. Можно из машины, но на ходу попасть проблематично, а всякую машину, что останавливается в пригодном для выстрела месте, снайперы, ессно, сразу возьмут на прицел.
Кристина, с моего благословения, заказала по телефону еду из ближайшего кафе. Угостили работников, они провозились пару часов, сами подкрепили силы. Техники, поглядывая в нашу сторону, отпускали шуточки, что вот теперь уж понаблюдают, а избранные сцены – на Горбушку, можно даже заработать на пикантных эпизодах…
Я не обращал внимания, давно смирился с грядущей эрой тотального наблюдения, Кристина злилась, я сказал утешающе:
– Это и есть жизнь. Я не хотел бы жить в обществе, где совершенно нет конфликтов. Как это без них? Конфликтов нет разве что в концлагере…
Ищенко прислушался, фыркнул:
– Да и там есть.
Один из офицеров сказал печально:
– Да? А я уж размечтался.
Ищенко спросил подозрительно:
– О чем? Игорь Игоревич, подойдите сюда на минутку!.. Тут Кащеев о чем-то мечтает… У вас еще камеры есть свободные?
– Для Кащеева всегда найдем, – ответили ему с готовностью. – А то он какой-то подозрительный… Не пьет, не курит, по бабам ходит мало. После работы не домой бежит, а остается еще поработать… А ведь русским считается не тот человек, у которого чего-то нет, а тот, у которого чего-то нет, и хрен с ним.
– И еще он «мягкий знак» не проговаривает, – наябедничал один из техников. – Товарищ полковник, вроде бы все готово!
Ищенко передразнил:
– Вроде бы?
– А вы проверьте, – предложил техник льстиво. – Вашим хозяйским взглядом!
Звякнул телефон, все насторожились. Я под взглядом Ищенко взял трубку. Звонил Аркадий Ломов, когда-то учились вместе, сейчас он в США, долго мыкался, но наконец устроился на приличную работу за приличную зарплату, в последнее время начал позванивать чаще, хвалился возможностями, здешними свободами.
Я под взглядами оперативников, что подозревают всех и вся, постарался скомкать разговор, сам по себе мне и так неприятный:
Я под взглядами оперативников, что подозревают всех и вся, постарался скомкать разговор, сам по себе мне и так неприятный:
– Погоди, погоди, Аркаша. Оставь лишние слова, давай сразу вычленим суть. Ты защищаешь тезис: где хорошо – там и родина. Верно?
На том конце провода не оборвалось, я слышал сдавленное дыхание, как-то неловко признаться в таком, во все века это считалось подлостью, но сейчас пришло новое время, и он сказал с вызовом:
– А хотя бы и так? Ведь живем один раз!
– Знаешь, это проблема возникала не только перед нами, – сказал я. – Помнишь, Саади сказал: «Да, я в ладье! Меня разлив не тронет. Но как мне жить, когда народ мой тонет?..» Так что оставим эту тему. Хорошо? Передавай привет Валентине и маленькому Гарику. Хотя какой он маленький, уже наверняка с тебя ростом?…
Остаток разговора получился сухой, мы быстро распрощались. Ищенко кивнул, глаза непроницаемы, а рапортовавший ему о готовности техник развел руками, отступил.
– Ладно, – сказал Ищенко. – И в Пентагоне нет таких мер безопасности! Все будет путем. Не волнуйтесь, Владимир Юрьевич.
По Кристине только мазнул взглядом, вскоре отбыли, я заново осмотрел квартиру, телекамеры и сигнализацию замаскировали так, что по крайней мере простым глазом не заметишь.
– Ну что? – спросила Кристина деловито. – Как будем стресс снимать?
– У меня стресса нет, – пояснил я. – Я вообще считаю эти стрессы выдумками врачей, что наживаются на доверчивых пациентах. Я холоден и спокоен, никаких телодвижений в сторону.
– Кто никогда не совершал безрассудств, – отпарировала она, – тот не так мудр, как ему кажется.
Я пожал плечами.
– Кто спорит?.. Но ко мне это не относится.
Она спросила сердито, ибо стрела пролетела мимо:
– Почему?
– Это не мне так кажется, – ответил я мирно. – Другим.
Она осмотрелась, взглянула на меня, в глазах странное выражение, сказала кротко:
– Хорошо, тогда я отбываю. Будут новости – сообщу.
После ухода Кристины несколько часов работал без перерыва, за окном догорел закат, проступили звезды, выплыла луна и медленно прошла на другую сторону неба. К средствам войны надо отнести также заклятия шаманов и энциклики папы римского, боевые песни племени мамбо-юмбо и гимны современных государств, а лазерные диски с записями наиболее хитовых песен можно сравнить разве что с ракетами-носителями, где имеется ядерная боеголовка.
На почетном месте должна лежать старинная граммофонная пластинка с записью «Катюши», песни всех времен и народов. В перерывах между ожесточенными боями немцы кричали из окопов: «Рус, поставь «Катюшу»!» – наши солдаты бережно заводили патефон, все затихали, и немцы счастливо слушали эту песню, а потом наигрывали ее на своих губных гармониках.
Надо признаться, что я действительно нанес ряд сильнейших ударов, не особенно, впрочем, задумываясь об адекватности и прочих необходимых вещах. Сила играла, как у Муромца, только-только слезшего с печи, такого бойца каждый князь хотел бы иметь в своей дружине. Теперь вот расплачиваюсь за то, что высунулся раньше времени.
К утру голова налилась свинцом, кофе не поможет, свалился и спал мертвецки до утра и даже больше, чем до утра. В холодильнике голяк, оделся и вывалился из квартиры, еще полусонный, в лифте протирал глаза и приглаживал волосы.
Консьержка поздоровалась с преувеличенной любезностью. Я кивнул, ткнул пальцем в кнопку отпирания двери, там попикало, замок щелкнул, тяжелая бронированная дверь подалась с трудом, словно за ночь потяжелела еще на пару пудов.
Солнце злорадно прыгнуло на голову и плечи, кожа ответила мощным выбросом влаги из всех пор, я никогда не знал, что у меня их столько. Дальше я побрел, истекая потом, уже убежденный сторонник вечной русской зимы, пусть даже медведи по улицам и тюлени в каждой луже, чем это раскаленное небо, расплавленное месиво асфальта, накаленные стены каменных гор, в щелях которых приходится жить.
Когда до двери магазина оставалось всего два шага, по ней скользнуло розовое пятнышко. Я бы его не заметил, размер с копеечную монету, но дверь под навесом, в тени, а пятнышко единственное, что двигается в этом разомлевшем мире.
Я открыл дверь, вошел, и только тогда в расплавленный отупевший мозг пахнуло холодком. Это пятнышко – след лазерного прицела.
Охранники в магазине скользнули по мне приветливо-равнодушными взглядами, я здесь постоянный клиент, уже знают, что не ворую, а продукты покупаю добротные, качественные, дорогие, откуда им отстегивается на жалованье и премии.
Я, как сомнамбула, побродил между рядов, наконец вспомнил о тележке, улыбнулся охраннику виновато, мол, собирался все унести в руках, но так много вкусностей, что лучше увезу, он улыбнулся одними глазами, я не один такой клиент, и снова ряды поплыли мимо меня. Что делать, непонятно. Если лазерный прицел, то я попаду под него на выходе.
Поднял руку, чтобы привычным жестом потереть подбородок, взгляд упал на часы. Черт, совсем забыл, мне же заменили браслет, мол, такие модно, что-то там осаживают в крови, нормализуют, приводят в соответствие или еще какая-то очередная хренотень.
Я поднес браслет ко рту и сказал едва слышно:
– Кто-то смотрел на меня в лазерный прицел… когда я входил в супермаркет. Во всяком случае, зайчик похож…
Женщина, что толкала тележку между рядами, заинтересованно смотрела на меня. Я с задумчивым видом потер подбородок, пробормотал:
– Что ж взять… что ж взять… Эти орешки соленые, самый раз… но такие мелкие…
Женщина сочувственно улыбнулась и проползла дальше. У нее в тележке топорщились два пакета с орешками намного крупнее. И намного дороже.
На кассе уже все подсчитали, я перегрузил в свою сумку, с такой бедной тележкой как-то совестно выезжать на улицу, в это время в запястье кольнуло. Я поднес к уху, делая вид, что чешу в затылке. Голос Ищенко донесся громко и четко:
– Все выяснилось!.. Я этих молокососов поубиваю! Это один из наших с крыши проверял лазерный прицел. Оправдывается, мол, отрабатывал сопровождение цели вблизи объекта… Выгнать к чертовой матери?
Я ответить не успел, на грани слышимости донесся второй голос, властный, авторитарный:
– Выгнать к чертовой матери!
– С запретом или без запрета, – спросил Ищенко, – работать в спецвойсках?
– С запретом, – сказал властный голос.
Я ненавижу подобную властность, и хотя сам был готов растерзать дурака в клочья, автоматически возразил:
– Можно объекту слово?.. Раз уж все выяснилось, не стоит парню портить карьеру.
Властный что-то буркнул неразборчивое, а Ищенко переспросил:
– Вы так думаете?.. Ну, ваше слово в данном случае решающее.
Вздохнул он с явным облегчением, явно сам выгонять не хотел, все-таки его кадры, но мое слово, похоже, действительно в данном случае что-то да весит. А я подумал, что диаграммы с моими реакциями у них в самом деле на столе перед глазами. И уже знают, мерзавцы, что нужно сказать, чтобы получить нужный им ответ, нужную реакцию.
Девушка на выходе улыбнулась, но визитку магазина мне не подала, как вручала всем входящим или выходящим. Наверное, все-таки надо было дать себя уговорить на серьгу в ухе. А то человек, постоянно чешущий затылок, выглядит несколько… неэстетично.
Хуже того – бедным.
Глава 8
Сегодня Михаил гнал машину с мигалкой, а по центральной части даже с сиреной. Я виновато помалкивал, опоздание на лекцию по моей вине. По лестнице бегом, вбежал в аудиторию через минуту после звонка, поздоровался.
Они встали, ухитрившись проделать все это движение бесшумно, с любопытством смотрели, как я перевожу дух. То, что не даю интервью, не мелькаю по жвачнику, в какой-то мере сработало на мой имидж с неожиданной стороны. Свои морды прячут, как известно, оперативные работники и глубоко законспирированные разведчики, а всякие писателя из кожи вон лезут, только бы показаться на люди, напомнить о себе.
Я же избегаю всяких контактов с прессой, а в их мире это расценивается однозначно. И даже то, что сейчас опоздал, явно понимают по-своему: дескать, этот «писатель» участвовал в какой-то операции.
– Садитесь, садитесь, – сказал я торопливо. – На чем мы остановились?
В глазах Бережняка мелькнуло странное выражение, будь я чуть подозрительнее, сказал бы, что он уже знает про визит невидимок ко мне в квартиру. И очень разочарован, что я все еще не в гробу.
Или мне вовсе не почудилось?
Тяжелый конь ступал мерно, расчетливо. Плотная рыцарская попона, разукрашенная гербами, делала из него чудовище. Сэр Гавэйн покачался в седле, засыпая. Пальцы в латной перчатке с трудом удерживали длинное копье, сделанное из цельного ясеня, но, в отличие от копья Ахилла, это обито железом, а кисть руки защищает особый выступ в виде воронки.
Он засыпал в седле, а дорога впереди раздваивалась… Я задумался, рыцарь послушно замер, застыл и конь с красиво поднятой в воздух ногой. Направо поедешь – биту быть, налево – женату, а прямо – навернешься о камень, дурак. Но камня нет, это не Россия, прямо темный лес, там свои приключения. И везде свои мелкие тропки. К примеру, где биту быть, там можно вариант, где он сам бьет всех красиво и беспощадно, есть другой – где его лупят, а то и берут в плен, а там прекрасная дочь хозяина замка… Где женату, там тоже уйма возможностей, а если ломануться в темный лес, то это же орки, огры, эльфы, гномы – красота!..