Волны достигают белого песка в сотне шагов от моего дворца. Солнце уже наполовину погрузилось на той стороне океана. Благодаря хитрому преломлению лучей, садится не за океаном, а прямо в волны. Дальше, за этим раскаленным красным диском, еще волны, только уже не лазурные, а багровые, похожие на расплавленный металл, тяжелые, медленные…
Кристина понеслась за мной, как веселый щенок, забегала справа, слева, потом разбежалась и с разгона помчалась по мелководью. Дно понижается так медленно, что издали кажется, будто бежит, как ящерица джунглей Амазонки, прямо по воде.
Постепенно на берег выползали наши Семеро Тайных, это если считать меня, ессно. Челлестоун выглядел сильно погрузневшим, лицо опухло, будто после долгого сна.
– Как море?
– Сказка, – ответил я искренне. – Ничего лучшего не видел.
– Вы еще многих радостей не видели, – проронил он медленно. – Жизнь человеческая, увы, коротка… Помню, я в детстве как-то пришел в ужас, когда понял вдруг, что никогда-никогда не смогу побывать везде, ибо этого «везде» – очень много, жизни не хватит. Потом лет в шестнадцать едва не впал в депрессию, когда понял, что со всеми девушками не то что познакомиться, но даже повидать всех не могу! И что обречен жениться на чужой, предназначенной для кого-то другого… Как и она выйдет за меня, хотя ее настоящая половина бродит, может быть, на соседней улице…
– И что? – спросил я. – Какой вывод вселенского значения?
Он криво усмехнулся.
– Раз уж жизнь так коротка, то надо ее проводить в веселии.
– Это не единственное решение, – заметил я вежливо. – Кто-то другой скажет, что раз уж жизнь коротка, то надо ее прожить достойно. И вообще откажется от веселья, будет только творить, воевать, ломать, строить…
Он спросил вяло:
– А зачем?
– О, – сказал я, – вы сейчас скажете о бессмысленности нашего существования вообще?
Он горько усмехнулся.
– Вы все еще коммунист… И вообще почти все русские по натуре – коммунисты.
– А вы?
– О, мы – индивидуалисты. Кроме нас, никого нет, все – соперники. Не так ли, очаровательная Кристина?
Кристина только что вышла из воды, непривычно белая, если сравнивать с другими секретаршами-красотками, те почти мулатки, а по Кристине сразу видно, что принадлежит к арийской расе. С другой стороны с нам приблизились Соммерг с его секретаршей.
– Ну, – протянула Кристина озадаченно, – этого я не знаю. Но слышала, что один из великих музыкантов уже на склоне лет как-то признался, что в ранней молодости говорил: «Я!», а когда чуть повзрослел и стал писать неплохую музыку, говорил: «Я и Моцарт», в средние года стал говорить: «Моцарт и я», а сейчас говорит тихонько и благоговейно: «Моцарт»…
Соммерг хохотнул ядовито:
– Ваша карта бита, Челлестоун! Вы еще не доросли до взрослости!
Челлестоун, ничуть не смутившись, сказал глубокомысленно:
– Но отсюда следует вывод, что всякий из нас, начиная вещь, крупную или малую, уверен, что это Самая Лучшая На Свете, что она перевернет мир. В потенциале, возможно, так и есть, но как много теряется, пока свое видение кодируешь в значки, а их меньше полусотни, включая и смайлики, и вот этими значками пытаемся передать и чувства, и запахи, и краски, размеры, и все-все-все!.. На пути от воображения к бумаге теряем очень много. Даже Господь Бог не сумел сделать все, как хотел, а что уж говорить о нас, у которых гениальности океан, а умения выразить на бумаге или на экране компа – чайная ложка?
Соммерг сказал обидчиво:
– Вы уж совсем нехорошие вещи говорите!..
Челлестоун ответил очень вкрадчивым голосом:
– А у вас получается именно то, что задумали?
Соммерг вовремя заподозрил подвох, ответил с достоинством:
– Я задумываю гениально и веду гениально. В ходе создания вещи приходят добавочные идеи, уточняющие или поворачивающие более выгодным боком. Так что иногда получается не совсем то, что задумал в самом начале, но все равно это океан, а не чайная ложка!
– Есть правило, – сказал Челлестоун, – гений делает то, что надо, талант то, что может. Если беретесь за тему, скажем, борьбы Добра в символах благородных рыцарей и Зла в облике злых колдунов, вы сами признаетесь, что вы всего лишь талант. Ибо эта тема борьбы Добра и Зла вот в таком виде потому так и заезжена, что проста до примитивности, любой дурак осилит! Тем более что декорации уже поставлены мастерами, движок отлажен, скрины есть, правила RPG написаны и четко сформулированы, читателю даже ничего объяснять не надо, все знает наперед. Вам остается только дать героям иные имена и двигать как-то иначе. А можно и этого даже не делать: в океан-море одинаковых романов кто заметит, что у вас не просто клон, а абсолютная копия?
Соммерг сказал ядовито:
– Дорогой Джон, но разве не срабатывает критическая масса?
– Это когда вашей пропаганды столько, что на другую и взглянуть некогда?
– А хотя бы и так, – огрызнулся Соммерг. – Главное – победа!
Привлеченные громкими голосами, к нам медленно сползались Ноздрикл, Живков, пришел даже Лордер, хотя и здесь держался от всех в сторонке. Челлестоун и Соммерг, как перепатетики, прохаживались по пляжу, зачерпывая песок, я устроился в легком кресле, Кристину женщины зазвали пообщаться, в сторонке слышен их щебет.
Соммерг покосился на женщин, эти существа – катализаторы всех споров и даже войн, продолжил даже с некоторым с азартом:
– Дорогой Джон удивляется, как это можно вот так простыми методами, но ведь срабатывает же?
Челлестоун ответил с вызовом:
– Да, удивляюсь!.. Когда я своей вещью произвел переворот в Танзании и двух соседних странах, я знал, что это – моя заслуга. А когда я вижу, что уважаемый Ноздрикл своей сырой вещью сумел столкнуть горцев Кавказа с жителями долин, то понимаю, это – дурость и тупость кавказцев! Заслуги уважаемого Ноздрикла тут почти нет.
Подошедший Ноздрикл нагло ухмыльнулся.
– А здесь, надеюсь, Владимир меня поддержит. Одна и та же идея смотрится на Западе заурядной вещью, а на Востоке – вызовом, скандалом. Это надо знать и… пользоваться?
– Скандалом? – удивился Лакло. – Да, сейчас бы сказали, что вы накурились или нанюхались… Как в свое время битлзы, да и все поколение, употребляли наркотики. Это тогда было хорошим тоном, признаком свободы, раскрепощенности… Владимир, как вы относитесь к наркотикам?
Я пожал плечами.
– Я до тошноты правилен. Видите, даже Кристине неинтересен, она жмется к вам. Ну, не употребляю я наркотики, не употребляю.
– И не тянет?
– Абсолютно, – ответил я.
Он спросил с хитрой улыбкой:
– А как же ваш кофе?
– Он не вызывает привыкания, – ответил я. – А вот курить я бросил, как только понял, что не могу без сигареты.
Некоторое время все молчали, погрузились в размышления. На лицо Челлестоуна набежала тень, словно вспоминал нечто неприятное. Возможно, сам увязал слишком глубоко, а то и сейчас проблемы с сыном, дочерью, даже с внуками.
Они ж профессионалы, подумал я, должны бы знать… Или снова какая-то проверка? Задают контрольные вопросы и следят за ответами? Нет, потом будут прогонять на аппаратуре, высчитывая заминки, изменившийся тембр голоса, что в свою очередь аналитики расшифруют, истолкуют, дадут рекомендации…
Вода чистая и теплая, а прозрачная настолько, что вижу морское дно метров так на сорок под собой. Интересно, где же аквалангисты, ведь за нами следят неотрывно, чтобы не дать пальчик прищемить…
Я вошел в воду, чистая и невесомая, словно не вода, а некий эфир, за мной след, как от ихтиозавра, хотя прошел сотню шагов, но погрузился не больше, чем до пояса. Сзади настигающий визг, это несется Кристина, брызги выше головы, промчалась мимо, плюхнулась животом и поплыла, неумело двигая руками по-собачьи.
Я поднырнул, укусил за ногу. Тут же пришлось подхватить на руки, иначе от ужаса утонула бы и в ложке воды.
– Все-все, – сказал я торопливо, – не пугайся. Или прикидываешься?
По ее расширенным глазам видел, всерьез, левая грудь подпрыгивает, будто сердце пытается вырваться. Я виновато развел руками, Кристина все еще открывала и закрывала рот, как рыба на берегу, не в силах вымолвить слово. Я погладил ее по плечу, повернул к берегу.
На берегу за это время остались Челлестоун, Соммерг и Лордер, Лакло ушел в дом за коктейлями. Можно бы вызвать официанта по мобильнику, но Лакло, похоже, как и я, не избалован обилием слуг. Возможно, в молодости жил в бедности, все делал сам, а это накладывает отпечаток даже на миллиардеров.
Я лег на топчан, глаза закрыл, чтобы не видеть яркую голубизну неба. Почему они лгут, мелькнула мысль. Да, я их идеологический противник, это ясно. Но почему лгут сейчас? Ведь мы воюем на гораздо более высоком уровне. Мы, можно сказать, обмениваемся термоядерными ударами, что стирают с лица планеты целые нации, народы, политические союзы, а сейчас эта четверка как будто высматривает, куда ткнуть старой заржавленной шпагой.
Нет, это не их ранг… однако же лгут. Лгут во всем. Все и во всем, что совсем уж дико. Должны же понимать, что надо говорить правду… хоть и не всю, а лгать только в редких ключевых моментах!
Вообще-то неплохой поединок, если смотреть со стороны глазами профессионала. Ведь ложь тоже несет в себе массу информации, а болтун – находка для врага даже не тем, что разболтает правду, а что много болтает. Умному достаточно длинной болтовни, чтобы выудить крупицы правды.
А если тебе еще и задают точно нацеленные вопросы, тут же обрабатывают сведения и на их основе задают следующие, вроде бы невинные, к делу не относящиеся, но очень-очень точные, то можно узнать очень много. Но, повторю, весь фокус в том, что я в самом деле не врал. Я ел то, что хотел, пил то, что желал, оглядывался именно на тех красивых женщин, что привлекли внимание, и слушал лишь то, что хотелось слушать.
Сейчас я просто лежал, раскинув руки, наслаждался чистым морским воздухом. Справа и слева идет обычный треп, лениво перемывают кости авторам последних работ. Отряхивая с тела воду, я услышал брезгливое замечание Соммерга:
– Меня не впечатлила последняя работа вашего Рено Гугейна. Слишком уж она… кровавая.
Я скосил глаза, инфисты сидят в плетеных креслах, между ними яркий зонтик, укрывает от солнца, в центре такой же плетеный столик, где ваза с фруктами. Лакло уже вернулся с коктейлями, лег, но при словах Соммерга подпрыгнул, словно йог, всем телом, на миг зависнув в воздухе.
– Не впечатлила?
– Да, потому и не впечатлила. Я предпочитаю вещи посдержаннее.
Лакло возразил обидчиво:
– Посдержаннее?.. Мы научные трактаты пишем или куем инфистские бомбы?
– Инфистские бомбы тоже должны обходиться без мордобоев, – сухо сказал Соммерг. – А у вас да у Гугейна их… чересчур. Много, если сказать грубее.
Лакло развел руками, смолчал. Кристина наконец перестала обмениваться беззвучными ударами молний с секретаршей Челлестоуна, спросила с напускным удивлением:
– А кто вы? Я раньше думала, что вы те, кто раскачивает этот маятник.
– Мы те и есть, – ответил Челлестоун сварливо.
– Но…
– Но мы иногда сами прыгаем на маятник и качаемся на нем. Как обезьяны. Должны же и мы получать удовольствие?
– Я думала, вы получаете удовольствие, раскачивая…
Она гордо вскинула голову, тряхнула волосами, она общается с такими великими людьми, а эта секретарша даже рот боится открыть, только заискивающе улыбается. Я одобрительно усмехнулся, перехватив ее взгляд.
Челлестоун наморщил нос:
– Станки, станки, станки…
Соммерг хмыкнул, Ноздрикл коротко усмехнулся. Кристина, похоже, не поняла, так как на всякий случай решила обидеться и отвернулась.
Солнце давно скрылось в глубинах моря. Красный бархат раскинулся на полнеба, а лазурные волны тоже стали кровавыми, плотными, таинственными, даже зловещими. Нет, не зловещими, но торжественными, величественными, совсем не теми прыгающими козлятами, как утром.
Ножки легкого плетеного кресла погрузились под моим весом в песок почти до сиденья. Кристина все бегала окунаться в воду, еще две девушки составили ей компанию, остальные вертятся возле нас, хозяев жизни, смотрят преданно.
Лакло тоже иногда бегал занырнуть, как он говорил. Для этого всякий раз мчался по мелководью, как конь, почти милю. Остальные изображали тюленей на отдыхе – отдыхали, балдели, оттягивались, расслаблялись. А если в самом деле расслабляются, мелькнула в конце концов трезвая мысль. Что у меня за шпиономания? Вообразил чуть ли не заговор против себя, единственного и неповторимого. Да каждый из них именно себя считает единственным и неповторимым! И в самом деле отдыхают. Наслаждаются и морем, и красотами мест, и своим, чего греха таить, могуществом…
В той, повседневной жизни почти не видим своей мощи. Да и другие все еще не воспринимают нас всерьез, но здесь она в наиболее реальной форме: вот мы, семеро самцов, и нам принадлежат самые красивые женщины мира! Вот они все здесь, смотрят преданно и восторженно.
Челлестоун лежал вниз лицом на широком лежаке, посапывал, словно спал. Одна из девиц принесла в пригоршне воды, плеснула ему на спину. Он фыркнул, повернул голову в мою сторону. Наши взгляды встретились.
– Если бы не эти негодные стрекозы, – прорычал он, – все было бы хорошо… верно, Владимир?
– Да и так неплохо, – ответил я. Решил, что прозвучало недостаточно эмоционально, добавил: – А-бал-деть, как здорово!.. Рулез форева.
Он усмехнулся.
– Разве это не то, к чему стремится все человечество?
– Когда воду на спину?
– Да воду можно стерпеть… Но все это – море, песок, солнце, девушки…
Соммерг добавил странным тоном, я не понял, с восторгом или осуждением:
– И – никаких отрицательных эмоций!
– Би хеппи, – сказал Лакло, но он, по обыкновению, дурачился.
– Хеппи, – согласился я. – Будьте хеппи, будьте хиппи, только бы нигде ничего не прищемить, не увидеть гадкое, не… словом, чтобы все кончалось хеппи-эндом!
Челлестоун завозился, поворачиваясь, сказал ясным звучным голосом:
– А вот за это стоит выпить!..
Он жестом послал девиц в дом за выпивкой. Я проводил их взглядом, такие фигуры не просто хочется провожать, а трудно оторваться, у них от моих взглядов на коже явно останутся сальные пятна размером с тарелку, повернулся к Челлестоуну.
Да, что-то я сказал ключевое, что привело его в активное состояние. Ладно, разберемся, я не аналитик, но некоторые вещи просто чувствуются, а ведь интуитивист, не аналитик. Аналитике учат, интуитивистике обучаются сами. Учиться и быть учимыми – две большие разницы, как говорят в Думе.
На легком, как щепочка, белом плетеном столе появились бокалы, бутылки с охлажденным вином. Челлестоун сам откупорил, заявил, разливая по бокалам:
– Нам нужно выпить за хеппи-энд! Вон Владимир может подтвердить, что всякие трагедии хороши и необходимы для высокой литературы, но мы живем не в литературе. Мне по фигу, что моя красивая смерть вызовет у кого-то слезу умиления, у кого-то слезу гордости… Да пошли они все! Я не хочу умирать, не хочу даже, чтобы мне молотком по пальцу. Я за хеппи-энд!
Лакло, ессно, ухватил бокал первым, сразу же провозгласил:
– За наш хеппи-энд!
И потянулся ко мне через стол чокаться. Кристина подала мне бокал, лицо ее стало чуточку напряженным. Держись, сказал я себе мысленно, действие перевалило через зенит, сейчас пойдет убыстряясь.
– Да, – проговорил я, – каждый понимает хеппи-энд по-своему… но пусть же наше понимание не слишком отличается от понимания друг друга!
Это вызвало совсем крохотную заминку, но бокалы с вином сдвинулись дружно, весело, со звоном. Я с удовольствием смотрел в юные лица девушек, их смеющиеся глаза и полураскрытые губы, все посматривали намекающе, мол, только свистни, и я чувствовал, что веселье идет без натуги.
Снова наполнили бокалы, потом еще и еще. Вино легкое, приятное, испаряется просто на языке, оставляя приятный бодрящий вкус и жажду каких-то действий.
Лакло пьяно хохотнул, заявил громко:
– Насчет музея инфистики решили?.. Решили!.. Создаем. Я по совместительству могу побыть и первым директором. А теперь у меня еще одна идея…
Челлестоун поморщился.
– О Господи… Уберите его, а лучше – убейте. Но так, чтобы я видел… со сдиранием кожи заживо, натягиванием на барабан, потом на кол…
Соммерг сказал ядовито:
– Нет уж, давайте послушаем. Когда трезвый, он дурак дураком, но спьяну такие идеи выдает… Он же спинным мозгом, у него такая особенность подсознания.
– Сверхзнания, – заорал Лакло весело, ничуть не обидевшись, – а то и Дознания, Ультразнания!.. Словом, предлагаю учредить тайное общество магов… А что, хорошо звучит, к тому же связи со стариной сейчас почитаются… Владимиру же присвоим звание Великого мага… кто против?
Они посмеивались, только Челлестоун взревел что-то ругательное, потом задумался, протянул озадаченно:
– Да, спинной у него хорош… Если бы мы вздумали организовать что-то подобное, именно Владимир… гм… По всем показателям. По всем!
Живков смотрел на меня веселыми глазами. Перехватив мой взгляд, встал и с шутливой церемонностью осушил свой бокал. Его примеру последовали Ноздрикл и Лакло. Мне стало неловко, шутка затягивалась. Но еще большая неловкость потому, что это не шутка. Или не совсем шутка.
Кристина счастливо засмеялась, захлопала в ладоши.
– Маг!.. Великий Маг!
Женщины посматривали на нее ревниво, но улыбались широкими накрашенными ртами.
Глава 8
Ночь наступает медленно, в небе все еще полыхают, медленно теряя багровость, вытянутые облака. Эти облака, вернее – тучи, казались отражением волн, что с заходом солнца замедлили движение, катились к берегу со скоростью песчаных барханов.
Челлестоун ушел первым, что-то прорычав на прощанье. Лакло расцеловал всем женщинам пальчики, руки и даже пытался целовать в плечи. Соммерг распрощался церемонно, Живков и Ноздрикл ушли вдвоем, попрощаться забыли.