Дау, Кентавр и другие - И. Халатников 3 стр.

Командир батареи Гришин был хотя и довольно молодым, но очень жестким по моим представлениям человеком. Од­нажды произошел такой случай. Один из солдат, который дол­жен был охранять каптерку, то есть склад продовольствия на батарее, ночью залез на этот склад и наелся там концентратов. После чего целый день валялся больным. А вечером командир батареи созвал личный состав, построил всю батарею и объя­вил приговор — расстрел, за то, что он съел продукты со скла­да. После чего была произведена имитация этого расстрела. Приговоренный встал на колени, плакал, просил пощады, и его все-таки потом «пожалели» и не расстреляли. Эта история стала известной где-то в штабе, и Гришин был отправлен в штрафной батальон. Потом я слышал, что он прошел штраф­бат, вернулся и был неплохим командиром. Правда, жестким.

Все это я считаю своими армейскими университетами.

Начальник штаба

Дальше происходило формирование Пятого полка моей ди­визии, и меня после стажировки в штабе дивизии назначили заместителем начальника штаба этого Пятого полка. Полк со­стоял из нескольких батарей. В этих батареях служили многие мои товарищи по академии, но они были, как правило, ко­мандирами взводов. Так что уже на первых этапах своей ар­мейской карьеры я был на несколько шагов впереди. Я думаю, что тут сыграла свою роль моя организованность и четкость, начальство видело, что мне можно доверять.

Вскоре начальник штаба этого полка был откомандирован в другую часть, и я стал начальником штаба. И в этой должно­сти я служил с 1943 г. до конца войны.

Штаб полка находился в деревне Лаптево. Это недалеко от Архангельского и Вознесенского. Там тогда были правитель­ственные дачи, а мы стояли на другой стороне реки. Штаб полка располагался в землянках, большие такие землянки с подземными коридорами. Там был командный пункт, и у меня прямо там была небольшая комната.

Напротив деревни Лаптево были правительственные дачи Калинина и Булганина. В связи с этим я вспоминаю одно за­бавное совпадение. Уполномоченным СМЕРШа в нашем пол­ку был майор П. Дроняев, который до этого работал у Булга­нина в личной охране. Кстати, потом он стал парторгом Аэрофлота и помогал нашему Институту в приобретении авиа­билетов за границу.

Стреляли ли мы? В 1942 г. немцы пытались бомбить наши промышленные центры. Теперь-то мы знаем, что у немцев тогда не было дальней авиации, это ошибка Вермахта. В начале вой­ны они считали, что авиация им понадобится только против войск, а потом были уже не в состоянии ее создать. И поэтому они могли бомбить только наиболее близлежащие к фронту промышленные города европейской зоны России, такие, как Ярославль, Нижний Новгород. Кроме того, немцы, по-види­мому, знали, что вокруг Москвы создано два мощных кольца ПВО. Поэтому, когда они совершали свои налеты на Ярос­лавль и Горький, они старательно облетали нашу зону. Но, поскольку наш полк был все-таки в наружном кольце, мы иногда встречали эти самолеты и стреляли по ним. Но они зацепляли нашу зону только краем, поэтому я не могу ни по­хвастаться, ни рассказать, как я сбивал вражеские самолеты.

Мы стреляли, отгоняли их от Москвы, но ни одного самолета я в своей жизни так и не сбил.

Что представлял собой наш полк? Был командир полка, был начальник штаба полка, и штатное расписание в принципе предполагало еще заместителя командира полка, но у нас ни­когда его не было. По уставу эти трое — командир, замести­тель и начштаба — должны были круглосуточно по очереди дежурить на командном пункте, потому что готовность бата­реи должна была поддерживаться постоянно. Но нас, как я уже сказал, было только двое. Поэтому мы дежурили сутками поочередно, то есть я не спал каждую вторую ночь, а если и удавалось прилечь, то, естественно, не раздеваясь, с пистоле­том и телефонной трубкой под подушкой. И с тех пор у меня появились проблемы со сном — вот уже много лет я не могу засыпать без снотворного. Возможно, это следствие вот этих бессонных ночей с пистолетом под подушкой.

Я вспоминаю, как управлялся наш полк в условиях, когда все-таки надо было стрелять. Мой командир полка довольно быстро усвоил, что я, как бывший шашист и человек с выс­шим образованием, соображаю довольно быстро, поэтому он выучил вс=то одну уставную команду, которую и применял практически в любой ситуации. Команда была такая: «Началь­ник штаба, принимайте решение!» Армейский устав предус­матривает передачу по этой команде управления войсками от командира начальнику штаба. И он ею очень успешно пользо­вался. Так что, если кому-то нужно принимать решения, я могу поделиться патентом и подсказать правильные слова, предусмотренные армейским уставом. Это очень хорошая ко­манда — передать кому-то принятие решения.

В 1943 г. после взятия Орла и Белгорода Сталин решил про­изводить артиллерийские салюты по поводу этих событий. Со всех полков Собирали по батарее, и во главе этих батарей я был отправлен от нашего полка командовать первым салютом. Мы расположились на стадионе Госзнака в палатках и готовились произвести первый салют. Но произошла задержка. Белгород взяли, а Орел был взят только через две недели. И ровно две недели мы находились на этом стадионе в ожидании взятия Орла. И когда он наконец стал нашим, состоялся этот первый салют.

В дальнейшем наши батареи регулярно участвовали во всех салютах, правда, я уже с ними не выезжал. Но все-таки имел к салютам самое непосредственное отношение.

Наш полк находился недалеко от Москвы, всего на расстоя­нии тридцати-сорока километров. К тому же Институт физи­ческих проблем, где работал Ландау, и где я собирался про­должать свою научную деятельность под его руководством, находился на том же самом Калужском шоссе. Я заезжал туда время от времени, но все равно полноценно заниматься нау­кой на батарее было проблематично. Так как я был рекомен­дован в аспирантуру, то в 1944 г. П.Л. Капица через вице-президента Академии наук академика А.И. Байкова добился зачисления меня в аспирантуру к доктору физико-математи­ческих наук Л.Д. Ландау. Ему было тогда тридцать шесть лет, и за спиной у него был арест. Добиться моего зачисления П.Л. было непросто.

Итак, было такое официальное распоряжение по Академии наук, очень серьезный документ. Капица написал об этом пись­мо в Генштаб, но ответа не получил. А дальше события разви­вались следующим образом. В начале 1945 г. моего командира полка отправили учиться в академию. Я принял у него полк и до сентября оставался командиром полка. Но Капица никогда не сдавался и не проигрывал. Он не любил, когда ему отказы­вали и не успокоился, не получив ответа из Генштаба. Летом 1945 г. праздновалось 220-летие Академии наук. Это было уже после бомбардировки Японии и после испытаний американ­ской ядерной бомбы. Капица сидел в президиуме рядом с мар­шалом Вороновым, командующим артиллерийскими войска­ми. Капица его поддразнивал тем, что теперь, после создания атомной бомбы, артиллерия больше не будет богом войны. И среди прочего назвал меня, как человека, который физике нужнее, чем артиллерии. И вскоре появился приказ маршала Воронова о моей демобилизации. Собственно, раньше меня не отпускали потому, что моя должность уже считалась до­вольно высокой, и людей с таких должностей в военное вре­мя не отпускали. Но теперь, после приказа Воронова, меня освободили.

Так что в начале сентября, как раз в тот день, который был объявлен днем победы над Японией, я демобилизовался с воен­ной службы и начал работать в Институте физических про­блем в качестве аспиранта Льва Давидовича Ландау.

Но мои отношения с армией на этом еще не закончились. С ней была связана еще одна смешная история. Уже летом 1946 г. я вдруг получил повестку, вызов к начальнику артиллерии ПВО, генерал-лейтенанту Лавриновичу, в Уланский переулок, где тогда находился штаб ПВО. Я явился туда, уже, естественно, в штатском, в летней рубашке. Лавринович принял меня, и по его лицу было видно, что он шокирован. Какой-то капитан смеет являться по его вызову в штатском! Да еще в летнем!

А вызвал он меня вот по какому поводу. Во время службы я как-то пытался придумать что-нибудь полезное для того мес­та, где служил, что-то усовершенствовать. В зенитной артил­лерии иногда ведется прицельный огонь, а иногда — загради­тельный. Это когда конкретной цели нет или ее не видно. Тогда просто выстраивается заградительная огневая «стенка» в опре­деленной зоне. Для проведения и расчета этой заградительной стрельбы командиры батарей, получив данные, вынуждены были пользоваться толстыми тетрадями вычислительных таб­лиц, и после сложных расчетов на пушку поступала команда, как поднимать ствол, куда его поворачивать и так далее, чтобы обстрелять нужный квадрат. А я придумал, как стрелять загра­дительным огнем с помощью данных, поступающих с ПУАЗО, прибора управления артиллерийским зенитным огнем. У нас тогда уже были такие приборы, которые были для того време­ни довольно сложной электроникой. В нашем полку был ка­надский прибор. У них были антенны, локаторы, они ловили цель, обрабатывали данные и выдавали координаты для пу­шек, даже передавали их электронным путем прямо на орудие. Моя несложная идея была в том, чтобы использовать данные с ПУАЗО при отсутствии цели. Для ее выполнения эти данные нужно было немного сдвигать, там использовалась некая слож­ная шкала, линейка, но это уже несущественно. Главное — не нужно было никаких сложных расчетов, каждое орудие могло поворачиваться и наводиться само.

Лавринович вызвал меня как раз в связи с этим изобрете­нием. Но, будучи удивлен моим внешним видом, спросил меня: «Почему в таком виде?» И, получив ответ, что я демо­билизован, удивился еще больше. Так эта история для меня и закончилась. Может быть, это мое изобретение используется где-то в войсках даже и сейчас, но я об этом ничего не знаю. А тогда я продолжил свою работу в Институте физических проблем.

СПЕЦПРОБЛЕМА В ИНСТИТУТЕ ФИЗПРОБЛЕМ

Атомная бомба в ИФП

Неизвестно, сумел ли бы я вернуться в физику, не прогре­ми американские атомные взрывы. Советским руководи­телям было ясно, кому адресован гром, и только поэтому Ка­пице удалось объяснить армейскому начальству, что физики стали важнее артиллеристов.

Итак, демобилизовавшись, в сентябре 1945-го я начал ра­ботать в Институте физических проблем и занялся физикой низких температур. До следующего лета никаких разговоров об атомном проекте до меня не доходило. Первый год в ИФП ушел на восстановление, так сказать, «спортивной» формы, на ознакомление с лабораториями и налаживание контактов, в первую очередь с В.П. Пешковым и Э.Л. Андроникашвили, которые активно работали в области изучения сверхтекучести гелия. В то время я не был близко знаком с П.Л. Капицей, но интерес к сверхтекучести стал, по-видимому, тем мостиком, который уже тогда связывал нас.

В августе 1945 г., как теперь стало известно, был сформиро­ван Спецкомитет под председательством Берии для создания атомной бомбы в СССР. В комитет вошли, в частности, Капи­ца и Курчатов. Однако вскоре Капица испортил отношения со всемогущим председателем комитета. Это непростая история. Капица в 1945 г. пожаловался Сталину на то, что Берия руко­водит работой комитета «как дирижер, который не знает парти­туры». И попросил освободить его от членства в этом комите­те. По существу, он был прав — Берия не разбирался в физике. Но сейчас ясно, что и Капица раздражал Берию, говоря: «За­чем нам идти по пути американского проекта, повторять то, что делали они?! Нам нужно найти собственный путь, более короткий». Это вполне естественно для Капицы: он всегда ра­ботал оригинально, и повторять работу, сделанную другими, ему было совершенно неинтересно.

Но Капица не все знал. У Лаврентия Павловича в кармане лежал чертеж бомбы — точный чертеж, где были указаны все размеры и материалы. С этими данными, полученными еще до испытания американской бомбы, по-настоящему ознако­мили только Курчатова. Источник информации был столь за­конспирирован, что любая утечка считалась недопустимой.

Так что Берия знал о бомбе в 1945 г. больше Капицы. Парти­тура у него на самом деле была, но он не мог ее прочесть. И не мог сказать Капице: «У меня в кармане чертеж. И не уводите нас в сторону!» Конечно, Капица был прав, но и Берия по- своему тоже был прав.

Сотрудничество Капицы с Берией стало невозможным. К этому огню добавлялся еще и кислород. Капица изобрел необыкновенно эффективный метод получения жидкого кис­лорода, но с воплощением новаторских научных идей у нас в стране всегда было непросто. Этим воспользовались недруги, обвинившие его во вредительстве. Над Капицей нависли серьез­ные угрозы. И он написал письмо Сталину с расчетом, что его отпустят из Кислородного комитета, из Спецкомитета по атом­ным делам, а институт ему оставят. Написав жалобу на Берию, он, конечно, сыграл азартно, но в каком-то смысле спас себе жизнь — Сталин не дал его уничтожить, скомандовав Берии: «Делай с ним, что хочешь, но жизнь сохрани». Осенью 1946 г. Капицу сместили со всех постов, забрали институт и отправи­ли в подмосковную ссылку — как бы под домашний арест. Всех закулисных подробностей этой драматической истории не знал, наверное, никто ни в то время, ни даже сейчас, но что-то я попытался со временем для себя восстановить.

Начало атомной эры в Институте физпроблем я запомнил очень хорошо. Как-то в июле или августе я увидел, что Капи­ца сидит на скамеечке в саду института с каким-то генералом. Сидели они очень долго. У Капицы было озабоченное лицо. Эта картина запомнилась мне на всю жизнь: Капица, сидя­щий с генералом в садике института.

Вскоре П.Л. был освобожден от обязанностей директора ИФП, а беседовавший с ним генерал воцарился в институте в качестве уполномоченного Совета Министров. Это был гене­рал-лейтенант А.Н. Бабкин, подчинявшийся непосредственно Л.П. Берии. Был у него секретарь — старший лейтенант Смир­нов. Вскоре появился и новый директор — член-корреспондент АН СССР А.П. Александров. С собой он привез две лабо­ратории — магнитную и электроускорительную с генератором Ван-де-Граафа. П.Л. переехал на свою дачу на Николиной Горе, А.П. водворился со своей семьей в его коттедж на территории института. Других деликатных ситуаций в связи с переменой руководства, пожалуй, не возникало. Анатолий Петрович был очень доброжелательный человек и сохранил атмосферу, соз­данную в институте Капицей.

Хотя присутствия генерал-лейтенанта Бабкина ни я, ни, по-видимому, другие непосредственно не ощущали, тень его ви­тала. Он не отсиживался в кабинете, участвовал во всех собра­ниях и даже состоял на партийном учете в институте. Однако можно определенно утверждать, что генерал Бабкин участво­вал не только в собраниях. В роли наместника Берии он кон­тролировал фактически всю деятельность института. Причем не только нашего, но и соседнего Института химической фи­зики, и Лаборатории N° 2, как тогда назывался институт им. Курчатова. Занимался Бабкин, естественно, и «подбором научных кадров». Подбор кадров, как известно,— одна из важ­нейших задач «компетентных» органов. Сколь компетентным же оказался генерал Бабкин, видно из следующей истории.

В 1951 г. молодой блестящий аспирант Ландау Алексей Аб­рикосов заканчивал работу над кандидатской диссертацией. Ландау хотел оставить его в своем отделе в ИФП. Он перего­ворил об этом с Александровым, который пообещал подумать. Думал он довольно долго и наконец сообщил Ландау, что ос­тавить Абрикосова в институте не может, так как против этого возражает генерал Бабкин. В ответ на замечание Ландау, что вроде бы у Абрикосова никаких дефектов в анкете нет, а отец его — известный русский академик, патологоанатом А.И. Аб­рикосов, А.П. сказал, что дефекты все-таки есть. Оказывается, Бабкин, изучая анкету Абрикосова, обнаружил два существен­ных изъяна. Во-первых, мать Абрикосова зовут Фаня Давы­довна, а во-вторых, из совпадения ее отчества с отчеством Ландау следует, что аспирант Абрикосов приходится племян­ником Ландау. Александров заверил Ландау, что он сделал все возможное, но преодолеть сопротивление Бабкина не смог. Ситуация выглядела безнадежной, и Ландау рекомендовал Абрикосову подыскать другое место. Абрикосов стал устраи­ваться на работу в Институт физики Земли.

Вскоре, однако, произошло событие, которое круто изме­нило судьбу молодого физика. Не было бы, как говорится, счастья, да несчастье помогло. 14 января 1952 г. в СССР при­был маршал Чойбалсан в сопровождении своего заместителя Шарапа, супруги Гунтегмы и так далее. Маршал был очень болен и спустя две недели после приезда скончался. В газетах появилось сообщение о смерти маршала Чойбалсана, вождя монгольского народа. Как тогда было принято, в «Правде» опубликовали во всю первую полосу некролог, а также меди­цинское заключение и протокол о вскрытии тела покойного. Протокол был подписан авторитетными именами, и где-то в самом конце среди прочих значилось имя Ф.Д. Абрикосовой, которая до «дела врачей» работала патологоанатомом в Крем­левской больнице. Мать Абрикосова допустили к исследова­нию трупа Чойбалсана! Это произвело на генерала Бабкина столь сильное впечатление, что он на следующий же день снял все свои возражения и дал согласие оставить А.А. Абрикосова в отделе Ландау. Так смерть маршала Чойбалсана и публика­ция некролога в газете определила, по существу, всю судьбу будущего академика...

С приходом А.П. Александрова Институт физпроблем был переориентирован на тематику, связанную с созданием атом­ного оружия. Следует, однако, сказать к чести А.П., что при этом исследования по сверхтекучести и сверхпроводимости не сворачивались. Больше того, в течение восьми лет, когда А.П. был директором, ИФП продолжал, как и при П.Л. Капице, за­нимать лидирующее положение в физике низких температур. Хороший, по-моему, пример, для современного руководства — как можно разумно, оказывается, проводить конверсию.

Уход Капицы из Спецкомитета. Последняя версия

Попробую теперь изложить мою версию того серьезнейше­го кризиса в судьбе П.Л. Капицы, который произошел в 1946 г. Начну с нескольких эпизодов из жизни П.Л., которые должны нам помочь.

Известно, что вскоре после того, как П.Л. появился в Кем­бридже и начал работать у Резерфорда, он стал очень быстро продвигаться, хотя в окружении Резерфорда в это время рабо­тала плеяда блестящих физиков, впоследствии нобелевских ла­уреатов. Ходила даже такая легенда. Одного из бывших со­трудников Резерфорда, это был Руди Пайерлс, спросили: «О Резерфорде говорят только хорошее. Неужели у него не было никаких недостатков?» На что Пайерлс будто бы отве­тил: «Один недостаток, пожалуй, у него был — он слишком много средств тратил на Капицу».